Рассвет после ночи

ГРЕЧЕСКОЕ ЭХО

В маленькой комнате Василиса Коцариса давно не собиралось столько друзей-единомышленников, как после трагического сообщения о расправе с участниками антидиктаторского движения. Первыми приехали Елена и Лулу, которые только что возвратились из поездки за океан. Эту весть они услышали по радио еще в поезде и сразу же поспешили к человеку, который всегда был в курсе происходящего в Греции. Провожая певиц, Алексис встретил у подъезда дома отца, которого давно не видел из-за длительного турне по Северной и Латинской Америке. Отец выглядел осунувшимся, раньше обычного вышел на утреннюю прогулку. Поздоровавшись с ним, Алексис сказал, что быстро проводит гостей к Коцарису и вернется, чтобы поговорить. Ему интересно было послушать отца, который, конечно, хорошо информирован о политической ситуации на родине.

Да, отец очень разволновался, не спал всю ночь, когда узнал о событиях в Афинах. Он был уверен, что расправа со студентами будет иметь серьезные последствия для диктатора.

— И для диктатуры, — заметил Алексис.

Отец остановился, внимательно посмотрел на сына. После того как Алексис вошел в контакт с певицами в черном и красном и много ездит по белу свету, он стал иначе относиться к жизни, и часто его точка зрения не совпадает с политическим кредо бывшего министра, который все еще надеялся на важный государственный пост в будущем правительстве.

— Это совершенно разные вещи! — резко возразил отец. — Речь идет только о диктаторе. Его песня спета.

— Да, но поет не он один, отец, — не согласился Алексис.

— Кто же еще?

— Хор хунты. Они тоже должны разделить участь диктатора.

— Это дело ближайших дней. Кровь убитых не даст им покоя. Они уйдут добровольно или сами, станут жертвами нового переворота.

— Кто же придет к власти?

— Сильное правительство.

— Если хунта будет свергнута силами антидиктаторского движения, то власть должна быть…

— Никогда! — выкрикнул бывший министр так громко, что прохожие стали оглядываться.

У Алексиса пропал интерес к разговору. Он уже знал, что еще может сказать отец. Его «никогда» означало, что хотя он и против военной хунты и диктатуры, но и против того, чтобы на политической арене Греции первостепенную роль играл объединенный народный фронт.

— Отец, я могу лишь сказать, но не в обиду тебе, что греческий народ не жалеет ни об одном предхунтовском правительстве, даже о том, в котором был весьма уважаемый и горячо любимый мною человек, — как можно мягче сказал Алексис. — Ради бога, не сердись, но Греции нужны новые люди, отец.

— Чтобы через год-два нас постигла такая же участь, что и Чили?

— То, что я видел в Чили, еще раз подтвердило: нельзя бороться с крайне правыми и с левыми одновременно, как делало дохунтовское правительство. Через оголенные фланги легко прорываются заговорщики.

— О, я вижу, мой сын может быть в оппозиции своему отцу!

— Если ты будешь придерживаться старых взглядов на будущее.

Отец не успел ответить, Алексис извинился: он должен был спешить к Василису Коцарису.

Хозяин маленькой комнаты встретил Алексиса вопросом:

— Интересно, что скажет мой молодой друг и… оппонент? Мы вот дискутируем о судьбе хунты и вариантах нового режима в Греции.

— Вариантов быть не должно, — ответил Алексис. — Только один вариант устроит греков, которым давно надоела заржавевшая политическая структура.

Коцарис даже сделал попытку приподняться. Взгляд старика говорил: ну и молодец этот парень!

Алексис проводил Елену и Лулу домой. Договорились встретиться после короткого отдыха. Но отдохнуть не удалось. Буквально через несколько минут Елена позвонила Алексису и сказала, что из Афин получена телеграмма о смерти ее дяди, брата отца, который во времена хунты стал участником антидиктаторского движения, хотя до этого не разделял либеральных взглядов маэстро Киприаниса. В телеграмме сообщалось, что присутствие на похоронах дочери брата последнее желание Ставроса Киприаниса. Когда Алексис рассказал своим домашним о смерти бывшего муниципального чиновника, отец удивленно произнес:

— Он всегда был осторожным человеком и вдруг полез в рукопашную! Чудеса! Для этого надо быть прирожденным бойцом!

Опять зазвонил телефон. Звонила Лулу. Было решено встретиться прямо в аэропорту, так как до вылета самолета на Афины осталось немного времени. Когда Алексис уже уходил, отец вдруг сказал:

— Госпожа Киприанис не очень-то жалует бывшего министра, но она может передать своим афинским друзьям, что такие, как я, не привыкли сидеть сложа руки, а готовы по первому зову родины вернуться.

Нет, отец явно не желал понимать, какие люди понадобятся Греции после полного краха хунты. Думая об этом по дороге в аэропорт, Алексис поймал себя на мысли: а что будет делать он сам, какую пользу сможет принести свободной Греции?

Елену в Афинах встречали двое незнакомых мужчин, которые представились дальними родственниками покойного. Уже в автобусе от самолета к аэропорту Елена заметила черный лимузин, в котором показалось знакомое лицо. «Ну и бог с ними! Пусть себе следят вместе с Ясоном Пацакисом!» — решила она и уже не обращала никакого внимания на на черный лимузин, который ехал в некотором отдалении, ни на этих двух подозрительных субъектов.

Во время таможенного досмотра чиновник поинтересовался, как долго госпожа Киприанис намерена пробыть в Афинах. И, не дождавшись ответа, продолжил:

— Если госпожу Киприанис не устраивает такой срок, она может обратиться в учреждение, занимающееся — зарубежными культурными связями.

— К вашему сведению, я гречанка, а не зарубежная гостья, — не сдержалась Елена.

В ответ чиновник протянул карточку с адресом учреждения.

— Советую все же посетить, госпожа Киприанис, — сказал он и захлопнул окошко.

«Знакомый почерк господина Пацакиса, — подумала Елена. — По своему обыкновению он расставляет сети».

Во время похорон Елену поразили выступления многих друзей и знакомых ее дяди, которые говорили, что безвременно ушедший из жизни Ставрос Киприанис был истинным патриотом свободной Эллады. Елена с беспокойством осмотрелась по сторонам, внимательно изучая лица присутствующих. Оказывается, дядя был сильно избит военной полицией в тот печально известный кровавый ноябрьский день, ночью ему стало плохо с сердцем, и он умер от обширного инфаркта. «Участников и сторонников антидиктаторского движения, видимо, значительно больше, чем думаем мы, живущие за пределами Греции», — размышляла Елена. Особенно ее поразили смелые высказывания, искренняя убежденность присутствующих в том, что после хунтовской ночи наступит рассвет, придет день свободы. Выступила и Елена: коротко и немногословно. Клятвой прозвучали ее слова и о том, что живые сделают все возможное, чтобы мечты честного грека осуществились.

После похорон Елена хотела подробно разузнать о Никосе, попытаться получить разрешение на свидание с ним. Оказалось, что этому может поспособствовать Ясон Пацакис. «Нет и нет!» — решительно отказалась Елена.

Поздно ночью в дверь ее номера кто-то постучал. Полицейский чин и двое в штатском предложили ей немедленно покинуть Афины, сообщив номер рейса самолета, который через два часа вылетал в Париж. На возражения Елены, что у нее есть разрешение еще на два дня, один из штатских сказал, что рассмотрение подобных протестов в компетенции того учреждения, о котором ее предупредил таможенник в аэропорту.

— Такого удовольствия от меня не дождутся! — в гневе произнесла Елена.

— Имеем честь сопровождать вас, — сказал полицейский чин.

— В аэропорт, — уточнила Елена. — Но передайте вашему шефу, что я еще вернусь.

Ясон Пацакис так и не дождался визита гостьи. Один из агентов сообщил, что интересующая его особа предпочла покинуть Афины. «В какой раз рыбка сорвалась с крючка!» — с досадой подумал Пацакис. Настроение, и так плохое, было вконец испорчено. Он думал о словах отца, что события в Политехнике будут иметь неприятные последствия для верхушки хунты, что возможна смена правительства. Ясон догадался, что эти сведения получены из первых рук, то есть от американцев, которые всегда доверительно и почтительно относились к Ахиллесу Пацакису. Смена правительства не устраивала бывшего шефа тайной полиции. Если в кресло диктатора сядет шеф ЭСА, это может отрицательно сказаться на карьере Ясона Пацакиса. Но он понимал, что падение диктатора не за горами, особенно учитывая поведение высокопоставленных военных, обвинявших Пападопулоса в измене первоначальным задачам хунты и постыдном заигрывании с гражданскими деятелями. Если бы не вмешательство военных, властности, танковых генералов, кто знает, какие размеры принял бы бунт в Политехнике. Армия спасла режим огнем и мечом, но подверглась резкой критике со стороны широких кругов общественности, особенно участников антидиктаторского движения, требующих отставки нынешнего правительства. Пацакиевские агенты доносили, что шеф ЭСА провел ряд совещаний с военными, некоторыми политическими деятелями, представителями крупной олигархии… Знает ли об этом президент? Пацакис попытался встретиться с Пападопулосом, но тот «болел». «Сбежал с корабля, как крыса», — заключил Пацакис и, тоже сославшись на подскочившее давление, уединился на своем острове, лишь по телефону держал связь с верными подручными. Те информировали обо всем, что делается вокруг президентского дворца. Но от подобной тактики пришлось скоро отказаться. «Сильный человек», с которым подобные шутки могли закончиться большими неприятностями, попросил — не приказал, а попросил — Ясона Пацакиса в столь трудный час оставить свой остров и приехать к нему.

— Речь идет о спасении режима, нашего с вами режима, мой друг, — без обиняков начал шеф ЭСА, как только «островитяник» вошел в его кабинет.

— И кто-то должен быть принесен в жертву? — спросил Пацакис.

— Древние, когда дело доходило до того, быть или не быть государству, выбирали жертву среди самых почтенных и любимых.

Гость невольно бросил взгляд на большой портрет диктатора, висевший на стене кабинета. Хозяин перехватил этот взгляд, встал из-за стола, расправил плечи, выпятил грудь и незнакомой для Пацакиса походкой медленно и важно стал вышагивать по кабинету.

— Вы очень ценный для нас человек, господин Пацакис, — перешел на официальный тон шеф ЭСА. — Как профессионал и как представитель солидных деловых кругов. При соблюдении вами лояльности обещаю, мой друг, достойное Ясона Пацакиса место в новом кабинете.

Сделка состоялась. «Чего не сделаешь ради того, чтобы к власти не пришли все эти Ставридисы и Киприанисы», — оправдывал свою измену президенту-диктатору Пацакис. В ночь на 25 ноября он был вызван лично к шефу ЭСА. Ему было лаконично объявлено: вы участник операции. Так был совершен новый переворот. К власти пришел «сильный человек» — ближайший помощник сваленного диктатора и всемогущий шеф военной полиции. Ясон Пацакис был вновь водворен в кресло шефа службы безопасности. «Жестокость, жестокость и еще раз жестокость!» — сказал он сам себе, извлекая уроки из собственного прошлого.

…Греческая группа в Париже быстро разучила песню «Режим полковников дал трещину», которую написал композитор-эмигрант на стихи, привезенные Еленой.

— Мы должны вселять уверенность, что возмездие грядет, — настаивала Елена.

И тогда появилась новая концовка песни:

Греческая группа готовилась к новой поездке за рубеж. На этот раз в социалистические государства на Балканах. Перед отъездом состоялся концерт в рабочем пригороде Парижа. Кто знает, думали греки, может быть, это будет прощальный концерт перед возвращением на родину. Опять на сцену вышли знаменитые певицы в черном и красном, пели знаменитые песни борьбы и надежды. Слова прозвучали клятвой: