Рассвет после ночи

СМЕРТЬ РАДИ ЖИЗНИ

Как и семь лет назад, до Салоник добрались поздно вечером. Участники археологических работ в крепости и рыбаки долго не хотели отпускать гостей, особенно Никоса Ставридиса, прося его петь песню за песней.

— Опять не увидели салоникские розы днем, — посетовал Никос, когда подъехали к отелю около знаменитой Белой башни. — Не будет ли это плохой приметой? Ведь тогда так и не дождались спокойного утра.

Около отеля их ждал Такие Камбанис, в доме которого накануне переворота остановились Никос, Хтония и Самандос-младший. Салоникский певец и композитор сильно изменился, выглядел глубоким стариком, а ведь был лишь немногим старше своего друга Никоса. Сосед-нувориш, который отсыпался в ночь хунтовского переворота, выдал коммуниста Камбаниса.

Арестованный даже после жестоких пыток ни в чем не признался, его осудили и бросили вместе с группой взбунтовавшихся военных на судно, превращенное в тюрьму. Над узниками «плавучей тюрьмы» надзиратели всячески издевались: заставляли нырять за брошенными безделушками на морское дно, есть в жару соленую рыбу и «утолять» жажду соленой водой. От морской цинги у заключенных распухали десны, выпадали зубы, а вблизи виднелся берег, на котором были в изобилии овощи, фрукты и пресная вода. Только пожелай, музыкант, и будешь на спасительном берегу. Но с условием: сочинить песни, воспевающие «вождя» и «отца нации», идеи возрождения «Великой Греции» и борьбу с коммунизмом. Как-то из Афин приехал один певец, он предложил салоникскому коллеге написать песню-исповедь бывшего друга Никоса Ставридиса и отречься от этого антипатриота, который только вносит сумятицу в жизнь страны своими передачами по подпольному радио. Такие Камбанис на провокацию не поддался и, хотя к тому времени заметно обессилел, размахнулся и ударил певца-иуду. А был это, как выяснилось потом, тот самый подонок из Пирея, приехавший в Салоники на такси Тасоса. В наказание певца спустили на якорной цепи с тюремного судна и держали в воде, бросая ему с палубы лишь соленую рыбу. Результатом этого жестокого издевательства была болезнь позвоночника и угроза неподвижности. Полуживого заключенного увезли в тюремную больницу, откуда его с трудом вызволили родственники: тюремщики были уверены, что узник все равно погибнет. Но Такие Камбанис яростно боролся за жизнь, и смерть отодвигалась. Вскоре он оказался в Болгарии — у родственников, которые добились разрешения на его отъезд для лечения. Больной грек лежал в софийской больнице, но лечение шло медленно, он лишь мог тяжело передвигаться на костылях по коридору. Однажды его увидел профессор, приехавший из Москвы консультировать тяжело больного старого коммуниста — бывшего политэмигранта в СССР. Советский медик заинтересовался греком, предложил ему лечение по своему методу. Через полгода Такие выписался из больницы и без посторонней помощи направился в дом своих родных. По дороге он зашел в союз композиторов, рассказал о себе, показал новую песню о своих спасителях — болгарских и советских друзьях. Эту песню Такиса Камбаниса Хтония услышала по радио, не поверила своим ушам, когда диктор, рассказывая о судьбе грека, упомянул, что автор сейчас живет в Софии с твердой надеждой вскоре вернуться в демократическую, освобожденную от власти фашизма Грецию. Хтония и Такие встретились, потом в один и тот же день вместе вернулись на родину, только «красный певец» остался в Салониках, а Ставридисы на машине Самандоса поспешили в Афины.

Никос сразу узнал своего старого друга и коллегу. Такие пригласил Никоса и его друзей в свой новый дом, правда, не такой просторный, как раньше, но пообещал всех разместить, угостить великолепным кофе…

— Пойду к Такису, — решил Никос. — А гости со всеми удобствами остановятся в отеле. Утром, когда проснутся розы, встретимся.

Рассчитывать на спокойный сон было нельзя: есть о чем поговорить двум старым друзьям. Только Самандос после ужина прикорнул.

— Дождемся рассвета, — предложил Никос, и Такие обрадовался этой возможности продолжить разговор.

Крепко спавшего Самандоса с трудом растолкали, когда морское побережье позолотили первые лучи солнца.

Как и тогда, семь лет назад, Никос стоял у окна, всматриваясь в оживающие улицы.

— Первыми просыпаются салоникские розы, — задумчиво произнес он.

Пока Самандос одевался и привадил себя в порядок, Никос у окна тихо пел:

В комнату вошел Такие с тремя чашками черного кофе, «секрет» приготовления которого держал в большой тайне даже от друзей.

— Старый долг, — улыбнулся Такие, расставляя чашки на журнальном столике. — Тогда не успел угостить тебя с Хтонией. Но верил, что наступит такое утро, как сегодня, Никос, и ты попробуешь лучший кофе в Салониках.

— Только в Салониках?

— Мой привычный скромный масштаб. Кофе по-такисобски пьют только в Салониках. Песни Такиса Камбаниса поют только в Салониках.

— Не скромничай, Такие. Тебя вся Греция знает. Твои песни поют в Болгарии, в Советском Союзе. Все мы гордимся твоим мужеством в борьбе против хунты. Советский журналист хочет написать о тебе. И английский гость жаждет побеседовать.

— А я думал, что вы приехали для других целей, — замахал руками Такие.

— И для этого тоже, — настаивал на своем Никос.

— Ну, как кофе?

— Просто великолепен! Утро началось прекрасно: розы и кофе. И никто не помешал. Спасибо тебе, Такие, за такое утро. А теперь поспешим к нашим гостям.

Котиков и Джекобс уже успели выпить кофе и рассматривали новый памятник Александру Македонскому. Все вместе они решили поехать на Салоникскую ярмарку, чтобы в советском павильоне встретиться с приехавшими членами семей погибших и захороненных здесь воинов Советской Армии. Пока ходили по ярмарке, Котиков беседовал с посетителями советского павильона, а затем пригласил друзей познакомиться с представленными экспонатами. В книжном разделе внимание мистера Джекобса привлек длинный ряд похожих друг на друга своим художественным оформлением толстых книг.

— Библиотека всемирной литературы, — объяснила гостю гид, молодая женщина, и взяла с полки одну из книг: — Байрон.

— О, Байрон на русском языке! — воскликнул англичанин.

— Да, один из многих переводов. Но у нас знают Байрона и в подлиннике. И еще пушкинские слова о великом англичанине и герое Греции. По-русски они звучат так:

Мистер Джекобс, не сдерживая нахлынувших чувств, поцеловал руку русской женщины.

— Благодарю вас! — с волнением произнес он. — Я хочу, в свою очередь, подарить вам английское продолжение знаменитого посвящения Александра Пушкина нашему Байрону:

Этот импровизированный русско-английский поэтический дуэт привлек внимание посетителей павильона. Многие узнали Никоса Ставридиса, обступили знаменитого певца и композитора. Котиков опять работал в поте лица: заполнял свой блокнот записями бесед, одновременно успевая и фотографировать. Кто-то спросил, какую первую советскую песню услышал Никос. «Катюшу», — ответил тот и добавил, что еще ему нравятся «Подмосковные вечера», диск с этой песней подарил сам автор, но, к сожалению, хунтисты разбили, он не сохранился…

Котиков с беспокойством посматривал на свои часы: провожатый сказал, что приехавшие родственники погибших советских воинов уже поехали на кладбище. На прощание сотрудники павильона подарили английскому гостю книгу стихов Байрона, а Никосу альбом дисков с советскими песнями, среди которых были и «Подмосковные вечера».

— Даже ради этого стоило приехать в Грецию! — опять расчувствовался англичанин. В ответ на столь дорогой подарок он роздал новым советским друзьям памятные байроновские значки.

По дороге в отель мистер Джекобс сказал:

— Никосу нужны две жизни, а мне два сердца, чтобы вместить все греческие впечатления. На каждом шагу неожиданности, сюрпризы, открытия…

— Утро в Салониках иногда начинается с неожиданностей, — тихо произнес Такие и посмотрел на Никоса.

— Но теперь будут только приятные неожиданности, — ответил Никос. — Греки этого заслужили. Верно, Такис? Вот об этом и напиши песню, хозяин Салоник!

— Эх, еще бы одну жизнь, как сказал наш английский друг! — тяжело вздохнул Такис. — Сколько еще хочется, сколько еще надо сделать! Вот волнуюсь в ожидании того, что будет сегодня у могил русских героев.

— Там похоронены воины многих национальностей, — уточнил Котиков.

— По старой привычке называем их русскими, — сказал Такие. — Со времен, когда Россия помогла нам завоевать свободу и независимость. Теперь рядом с русскими солдатами лежат их правнуки — молодые советские воины.

По дороге заехали в цветочный магазин, купили охапки знаменитых «скурококино» — салоникских темно-красных роз.

— Теперь остается мне разгадать, в чем тайна твоих роз, Салоники, — необычно тихо, словно про себя, произнес англичанин.

На кладбище Такие Камбанис показал друзьям старые памятники, назвал имена русских воинов, погибших почти полтораста лет назад. Около братской могулы советских воинов было много людей. К гостям из Советского Союза обратился с краткой речью пожилой мужчина — председатель Союза ветеранов антифашистского Сопротивления, друг Такиса Камбаниса. Он говорил об огромном вкладе страны Октября в дело уничтожения фашистской нечисти на всей земле, в частности, в освобождении Греции от гитлеровских оккупантов, назвал имена погибших советских героев. Шерлок Джекобс особенно внимательно вслушивался в перечисляемые имена русских воинов: имя погибшего Васи не было произнесено. Когда он с тревогой сказал об этом стоявшему рядом советскому журналисту, Котиков успокоил его:

— Думаю, что Василий Кузьмич Иванов и есть ваш друг Вася.

— Которая, интересно, жена Васи? — вглядываясь в приехавших женщин, спросил англичанин.

Ждать знакомства пришлось долго. Многие из приехавших впервые были на могилах своих родных. Женщины плакали, мужчины тоже еле сдерживали слезы, стояли с низко опущенными головами. Пожилой грек опять обратился к приехавшим гостям, сказал, что здесь присутствуют и боевые друзья русских героев. Никосу и англичанину пришлось выйти вперед. К Шерлоку Джекобсу медленно подошла пожилая, вся в черном женщина и спросила:

— Вы знали… знали моего мужа?

Котиков перевел вопрос на греческий язык.

— Вася! — не задумываясь воскликнул англичанин. — Васька?

Женщина тихо охнула и припала к груди человека, который был другом ее мужа, воевал вместе с ним и, может быть, видел последние мгновения жизни ее Василия Кузьмича. Они долго стояли молча. Затем к ним медленно подошли мужчина средних лет и мальчик лет десяти-одиннадцати.

— Мой сын и внук, — тихо произнесла женщина и обернулась к Котикову. — Вы не из наших будете?

— Из наших, Мария Федоровна, из наших, — последовал ответ. — Журналист из Москвы. Вы говорите, спрашивайте, Мария Федоровна, я переведу. Мистер Джекобс, вы уже знаете, из Англии. Наш большой друг. Воевал вместе с вашим мужем. Рядом знаменитый греческий певец и композитор Никос Ставридис. Он тоже воевал в отряде, где был Василий Кузьмич. Так что вы, Мария Федоровна, смело спрашивайте что хотите.

Женщина закивала, поднесла платок к глазам, потом подошла к Никосу и тоже уткнулась ему в грудь.

— Мы много слышали о вас от Васи, — сказал Никос. — И давно хотели с вами встретиться.

— Далеко мы друг от друга, — произнесла жена Васи. — Далекая она, Сибирь.

— Сейчас ничего не далеко. Для друзей, конечно, — улыбнулся Никос.

— Мы с сыном знали, что у Василия Кузьмича есть друзья-товарищи в Греции. Но встретить не надеялись. Столько лет-то прошло, почитай, жизнь целая.

Котиков переводил.

— Мы всегда готовы помочь вам, — сказал Никос.

— Спасибо, спасибо. Я здесь с сыном и внуком, да и с остальными приехавшими как одна семья. Сегодня вспомним своих… незабываемых. Приходите…

Котиков быстро кивнул, от имени своих друзей принял предложение после кладбища собраться в гостиничном номере.

Англичанин прислушивался к разговору и внимательно разглядывал внука Васи. Его поразило сходство мальчика с дедом — такое же округлое лицо со вздернутым носом, припухлыми губами и глазами-щелочками. А у сына Василия были руки рабочего человека, такие же, как у отца.

— Кузьма… Кузьма Васильевич, — представился он и крепко пожал руки англичанину и Никосу…

— Кузя, — улыбнулся англичанин. — Вася так называл своего сына.

— Вася, — по примеру отца представился мальчик и тоже протянул руку.

— Василий Кузьмич? — уточнил англичанин с таким выражением на лице, будто сделал большое открытие.

— Василий Кузьмич Иванов, — с серьезным видом подтвердил мальчик.

— Жизнь продолжается? — Англичанин окинул взглядом родных своего друга.

— Выходит, так, — пробасил сын Васи — Кузьма.

— Ради жизни сколько же было жертв! — с волнением произнес Шерлок Джекобс.

— Смерть ради жизни, — сказал Кузьма.

Когда Котиков перевел эти слова, англичанин долго смотрел на этого простого русского человека, который так мудро рассудил совершенное его отцом на чужой земле. Смерть ради жизни. Как байроновское: «И смерть в победу превращать!»

В номере, который занимала семья Ивановых, быстро был накрыт стол.

— Приезжайте к нам в Сибирь на пельмени, — пригласила Мария Федоровна новых друзей.

Она кивнула внуку, и тот подошел к мистеру Джекобсу, протянул ему фотографию.

— Дядя, это вы написали моей бабушке? — неожиданно спросил он по-английски.

Мистер Джекобс взял старую фотографию — явно любительский снимок, на котором была запечатлена незнакомая молодая женщина. Долго разглядывал, потом посмотрел на обороте. Байрон! Стихотворные строки на английском языке. Почерк тоже знакомый. Правда, чернила поблекли, многие буквы и слова еле различаются, но почерк… Внезапно англичанин хлопнул себя по лбу, еще раз посмотрел на стихи и стал громко читать:

Мистер Джекобс поднял голову, посмотрел на бабушку этого говорившего по-английски мальчика. Мария Федоровна смахивала ладонью слезы. Боже, это же Машутка, как называл Вася свою жену, а надписал байроновские строки он, Шерлок Джекобс, когда русский друг первый раз показал свою избранницу, свою любовь, которая вместе с маленьким сыном ждала возвращения мужа домой! На снимке молодая женщина в простой крестьянской одежде, казалось, вот-вот улыбнется, хотя глаза ее были заплаканные. Англичанину тогда вспомнились байроновские строки о слезах и улыбке, и он попросил счастливого обладателя фотографии разрешения оставить на память стихи. Да, это было тридцать лет назад. Перед самым отъездом английского офицера Джекобса из Греции, вернее, его ссылки в аравийские пески. Но как эта фотография, бывшая у Васи, оказалась теперь у его жены? Шерлок Джекобс вопросительно посмотрел на Марию Федоровну, но внук опередил ее, сказав по-английски:

— Так вы дядя Шура, да? Дядя Шура Джекобс? Дедушка о вас писал бабушке?

Англичанин кивнул и теперь уже двое — он и внук Васи читали байроновские строки на оборотной стороне старой фотографии:

В наступившей тишине громко прозвучали слова человека, который весь вечер не расставался с блокнотом и фотокамерой:

— Честное слово, я тоже хотел бы две жизни и два сердца!