Рассвет после ночи

ХАЧАПУРИ В АФИНАХ

Поздно вечером, вернувшись домой, Никос еще в прихожей услышал, как Хтония с кем-то разговаривала по телефону, смешивая греческие слова с русскими. Когда он появился в комнате, Хтония быстро сказала своему собеседнику на том конце провода:

— Вот и Никос пришел. Передаю ему трубку. До свидания.

— Здравствуйте, дорогой товарищ Ставридис, — услышал Никос показавшийся знакомым мужской голос. А говоривший продолжал по-русски: — Дорогой Никос, не забыли Юрия Котикова?

Конечно, Никос не забыл советского журналиста, который до переворота работал в Афинах и предложил ему написать статью к ленинскому дню. Но сколько воды утекло с тех пор! Никос вспомнил, что товарищ Котиков приглашал их на какое-то кавказское кушанье со сложным названием. И вот через столько лет этот звонок, напомнивший о многом.

— Какими судьбами, товарищ Котиков? — прервав свои воспоминания, спросил Никос. — Очень рад, что не забыли нас. Мы с Хтонией всегда рады видеть вас у себя дома. Вы опять к нам работать или в командировку?

— Приехал в командировку. Дни заполнены до отказа, дел много, но о приглашении на хачапури не забыл. Разузнал, что в «Русском селе» продолжают делать грузинское хачапури, и в этот раз непременно поедем туда, Никос. Прощу извинить за поздний звонок. Очень хотелось бы встретиться, поговорить. Кстати, у меня долг перед вами, Никос. Должен передать номер газеты с вашей статьей. Старый номер газеты.

После телефонного разговора Хтония спросила:

— О чем говорили, Никос?

— О ха-ча-пу-ри! — весело произнес он.

— Хо-ро-шо! — так же весело отозвалась Хтония, вспомнив, как ответила на первое приглашение Юрия Котикова поехать в афинский пригород.

— Кстати, где ты научилась русскому? — спросил Никос.

— Там же, где и болгарскому. Рядом с нашим домом была болгарская школа, там учили детей русскому языку. Из открытых окон доносились голоса учителей. Я запоминала. Ну и практика была. Многие в Болгарии знают русский язык. Даже научилась петь русскую «Катюшу».

— «Расцветали яблони и груши»? — вспомнил начало песни Никос. — В нашем партизанском отряде один советский солдат ее пел. Очень мелодичная, запоминающаяся песня. У русских хорошие песни. Жаль, что «Подмосковные вечера» не можем послушать.

Когда Никос после ссылки вернулся домой, он увидел на полу разбитую пластинку — давний подарок автора песни «Подмосковные вечера». Агенты Пацакиса, ворвавшись в дом Ставридисов и не застав там никого, стали крушить и переворачивать мебель, разбили и эту пластинку на проигрывателе…

— Вот поедешь в Москву и привезешь…

Не успела Хтония договорить, как откуда-то сверху донесся голос певицы, зазвучали «Подмосковные вечера» на русском языке.

Боже, это же Лулу! Дочь пела в комнате, которая была под самой крышей дома.

— Ну прямо как с небес! — удивилась Хтония.

— Вы сговорились сегодня говорить и петь по-русски? — спросил Никос.

За Хтонию ответила Лулу, появившись на лестнице:

— По желанию публики! Пластинку разбить можно, песню нет, верно, товарищ Ставридис?

Песня разбудила Костаса и Мирто.

— По какому поводу ночной концерт? — спросила Мирто.

— Пусть сама виновница объяснит, — сказала Хтония. — За нашим пиршеством. Давно все вместе не сидели за столом.

Пока Хтония и Мирто проворно ставили на стол тарелки с едой и бутылки с лимонадом, Лулу рассказала о том, как впервые в Москве услышала эту песню, запомнила ее и стала петь. Она вспомнила, как греческая группа исполняла «Подмосковные вечера» на большом митинге в чилийском городе Вальпараисо накануне фашистского переворота.

О прерванном сне никто и не думал, даже Никос, сильно уставший за день, объявил, что с удовольствием просидит за семейным столом хоть до утра.

— Интересно, поверит ли приехавший журналист, что всю ночь мы пели одну советскую песню? — спросил он.

— Почему одну? — удивилась Лулу. — Я знаю еще несколько. Вот самая известная.

Лулу быстро села к роялю, взяла несколько аккордов и запела «Катюшу».

Лулу пела по-русски, а маленький домашний хор подпевал по-гречески.

Когда Никос встретился с Котиковым, он первым делом рассказал ему о «ночном концерте».

— Вот это здорово, просто здорово! — обрадовался журналист. — Никос, вы не возражаете, если в репортаже о послехунтовской Греции я упомяну о том, как пели русскую «Катюшу»?

— Хо-ро-шо! — вспомнив, как произносит это слово Хтония, ответил Никос.

Они встретились в здании Общества греко-советской дружбы. До прихода туда Никоса Ставридиса Котиков беседовал со старыми работниками этой организации друзей Советской России, которые рассказали, как по приказу самого главы хунты общество было разгромлено. Когда же на днях объявили о восстановлении общества, одними из первых сюда пришли молодые греки, которые хотели бы поступить в школу русского языка.

— И не только молодые, — уточнил Никос. — Освобожусь от своих забот и тоже сяду за парту. Хо-ро-шо?

— Очень даже хорошо, Никос! Сразу же прочтете… Котиков протянул ему старый, ленинский, номер газеты, в котором была опубликована статья греческого певца и композитора.

— Это мне? — после долгого молчания спросил Никос.

— Автору, который, надеюсь, скоро будет писать свои статьи и на русском языке.

— Пока нет времени писать даже на своем языке. Хунта оставила нам тяжелейшее наследство.

— Об этом и хотел поговорить с вами, Никос.

— Ваша страна знает, что такое фашизм. Мне еще не удалось побывать у вас, но знаю, что советские люди, ваше правительство, партия коммунистов готовы решительно противостоять этой темной силе. Греки тоже испытали фашизм на себе. Когда мы вместе победили фашизм, кто мог подумать, что неофашисты еще раз будут испытывать терпение греков. Виноваты многие в возрождении в Греции самой оголтелой реакции. В том, что игнорировали единство действий в защиту демократии. В том, что антинародные силы нанесли внезапный удар в сердце Эллады. Тяжелыми потерями, большой кровью исправляют ошибки. Хунты нет, но есть почва, на которой произрастают эти сорняки. Но мы засучили рукава, приходится без устали выпалывать эти сорняки, ликвидировать тяжелые последствия в экономике, в культурной жизни, в жизни нашего общества…

Котиков быстро писал, изредка поглядывая на Никоса, который по своей привычке расхаживал по просторной и пустой комнате, и его тяжелые шаги гулко отдавались в тишине…

Никос посмотрел на свои часы, улыбнулся:

— Цейтнот! Успею только перейти дорогу, чтобы встретиться с чиновниками министерства внутренних дел.

Котиков с сожалением захлопнул блокнот:

— Да, Никос, значит, условились, завтра — в «Русское село»? Я заеду за вами. Поедем на нашей «Волге», как говорится, с ветерком! Итак, Никос, до…

— Ха-ча-пу-ри! — подмигнул Никос и быстро вышел.

В километрах тридцати от столичного центра издавна селились греки, которые возвращались на родину из России. Это место получило название «Русское село». Здесь многое напоминало быт русских деревень. Большой популярностью «пользовался ресторан, открытый в этом селе. Там хозяйничала целая семья — несколько братьев и сестер, которые родились и провели детство в Грузии. Зачинателем дела был их отец, который сильно тосковал по приморскому поселку недалеко от Батума — он так по старинке называл грузинский город. Вот ему и пришла в голову мысль собирать под крышей «кавказского духана» всех греков — выходцев из Грузии, готовить для них неприхотливые, но вкусные кушанья. Затея так всем понравилась, что в ресторан, названный по-кавказски духаном, съезжались гости из Афин и из многих греческих городов… После отца ресторан унаследовали его многочисленные дети, которые расширили дело. Не успеет компания усесться за стол, как тут же перед каждым оказывается жестяная «лодочка»— маленькая тарелка с кулинарным чудом — запеченным в тесте сыром-брынзой. Это бесхитростное и легкое в приготовлении хачапури нравилось всем, считалось деликатесным блюдом, сравнимое лишь с шашлыком, хашем и хинкали. В годы черного семилетия популярный духан тоже оказался в списке «опасных заведений» и был запрещен хунтой, а сейчас открылся вновь.

В ресторан-духан приехали до часа «пик», когда еще не успели съехаться все любители хачапури. Хозяева узнали Никоса Ставридиса. Один из братьев, самый старший и самый веселый на вид, сказал, что они очень рады гостям, но только жаль, что сегодня нет оркестра бузукистов, в репертуаре которого много песен уважаемого певца и композитора.

— Нет худа без добра, посидим в тишине, — сказал Никос. — Есть о чем поговорить с нашим советским гостем.

Но, обрадованные возможностью вспомнить русский язык, сами «хачапуристы» — братья и сестры, забросали Котикова вопросами о Советском Союзе, особенно, конечно, о Грузии. Одни «хачапуристы» задавали вопросы, другие накрывали длинный стол для гостей. Ресторан быстро заполнялся новыми гостями. В центре внимания был знаменитый певец Ставридис.

— Ай, как жаль, что нет оркестра! — сокрушался старший из братьев. — Даже бузуки нет. Один чонгури. Грузинский чонгури. Но это для «Сулико».

Услышал ли кто эти сетования или случайно так вышло, но за соседним столом вдруг поднялся пожилой мужчина и попросил минуту внимания:

— Мои друзья за этим столом просят понять и извинить наше горячее желание в присутствии человека, которым гордится вся. Греция, чтобы один наш товарищ после долгих лет, проведенных на чужбине, спел под небом родины самые известные и любимые песни.

После первого аккорда бузуки зазвучал сильный, красивый голос:

Певца не было видно, но люди приветствовали его аплодисментами. Несколько человек помогли певцу встать, дали ему в руки бузуки. И по тому, как стоял этот высокий седой мужчина, по чуть скованным движениям, по остановившемуся взгляду люди догадались, что старый грек не видит.

Певец, дотронувшись до струн бузуки, продолжил:

Никос поднялся, быстро подошел к певцу и долго смотрел в его незрячие глаза, стараясь вспомнить этого человека, который, должно быть, тоже был на Макронисосе, если поет эту песню. Певец, будто почувствовав взгляд, кивнул и сильно ударил по струнам:

Никос обнял певца за плечи, вместе с ним продолжил:

Пожилой грек крикнул:

— Макронисосцы, бывшие узники лагерей смерти, споем все вместе!

В зале поднялось человек двадцать — кто сам, кто с помощью друзей подошли к поющим… Воспоминания растревожили души, старые раны напомнили о себе, когда уцелевшие смертники нестройным хором пели:

Котиков раскрыл блокнот, но записать ничего не мог. Рядом плакали Хтония и Лулу, было видно, как с трудом сдерживаются Костас и Мирто. Плакали за соседними столами, кое-кто тихо подпевал… Комок подкатил к горлу Котикова. Вот так «Русское село»! О, маленькая Греция с великой историей и великими людьми! Сколько еще у тебя тайн!

Задумавшись, Котиков не услышал, когда кончилась песня. Люди обнимались, горячо говорили… Хтония тихо сказала ему:

— Видите, во что превратились эти хачапури?

— Еще все впереди! — воскликнула Лулу и встала, сорвала с себя красный шарф, стала размахивать…

И когда шум утих, Лулу запела по-русски:

Уже не хор макронисосцев, а весь зал, словно освободившись от тяжести печальных воспоминаний, радостно и громко продолжил:

К Котикову подошел возбужденный, с раскрасневшимся лицом один из братьев — тот, который сетовал на отсутствие оркестра. В руках у него был какой-то незнакомый, похожий на бузуки музыкальный инструмент. Он обнял советского гостя и сказал ему с незабытым кавказским акцентом:

— Дорогой мой, какой оркестр? Зачем оркестр, да? Вай, не надо никакого оркестра! Один бузуки, один чонгури и наши песни, да! И чтобы всегда, дорогой мой, речка двигалась, которая обязательно из лунного серебра! Верно я говорю? Надо, чтобы все было так, как мы мечтаем! Дай я тебя поцелую, дорогой земляк!

Крепко облобызав гостя, веселый грек прижал к груди грузинский чонгури и начал тихо петь на русском языке:

В зале дружно подхватили: