Рассвет после ночи

НЕТ КОНЦА ДОБРОМУ ПРИМЕРУ

Напасть на след налетчиков в белых халатах помогли несколько пирейцев, запомнивших автомашину, на которой те быстро скрылись. Сыграло свою роль описание примет одного из них, сделанное Алексисом. Этот тип, узнанный Алексисом, и был первым арестован. Он долго отпирался, говорил, что никогда не был в Риме, но когда ему прокрутили старую киноленту, кем-то случайно заснятую в день подготовки покушения на двух греческих певиц в черном и красном, и арестованный увидел себя, ему ничего не оставалось, как признаться.

— Как только агент Пацакиса увидел себя на экране, он даже вскрикнул от неожиданности, — рассказывал главный следователь депутату парламента Никосу Ставридису. — Ну а когда мы сказали, что его шеф арестован и его будут судить по всей строгости, то у него исказилось лицо, он замычал, замахал руками…

— История в больнице тоже имеет отношение к его шефу? — спросил Никос, хотя до разговора со следователем подозревал, что и к этому делу приложил руки Ясон Пацакис.

— Все арестованные подтвердили, что выполняли поручение близких к шефу людей.

— Для какой цели?

— Они не знают, но один из них высказал предположение, что, может быть, для обмена министерского наследника на арестованного шефа.

— Похоже на Пацакиса, — сказал Никос.

Сам Пацакис при допросе в тюрьме Коридаллос категорически отрицал свою причастность к неудавшемуся похищению сына министра и к автокатастрофе. Четверо арестованных тоже отрицали свою причастность к автокатастрофе, но, когда им сказали, что чистосердечное признание может смягчить наказание, навели на след других агентов — подручных шефа, которые, однако, тоже наотрез отрицали свое участие в этом деле. Кое-кого из следователей вполне устраивал такой поворот дела. Этих подозрительных типов уже хотели было отпустить, но еще один парламентский запрос депутатов левых партий вынудил отменить такое решение. Под нажимом общественности во главе следствия был поставлен опытный юрист — член партии «Всегреческое социалистическое движение» (ПАСОК), который в годы хунты просидел долгое время на острове Юра. Он и объяснил своему давнему знакомому и «коллеге» по острову смерти Никосу Ставридису сложившуюся ситуацию.

— Как реагирует на случившееся отец Алексиса? — поинтересовался Никос.

— Несколько… странно, — прозвучал ответ.

— Он-то должен быть в первую очередь заинтересован в разоблачении тед, кто стоял за бандитами, хотевших сперва устранить, а потом похитить его сына, — недоумевал Никос.

— Он предпочитает не поднимать шума и, главное — не делать далеко идущих политических выводов.

— Какие же выводы его устраивают?

— Настаивает на версии, что четверо вымогателей хотели заработать на похищении сына министра.

— Политическую акцию представить как банальную уголовную историю?

— Да, напрашивается такой вывод. И это обстоятельство затрудняет следствие. Ведь Пацакис и четверо других арестованных категорически отрицают политический характер дела, ссылаясь на заявление одного из пострадавших.

— И Алексис, вероятно, оказался в затруднительном положении?

— Он твердо стоит на том, что, с его точки зрения, была заранее подготовленная политическая акция.

— Надо надеяться, что следствие учитывает позицию человека, жизнь которого дважды в течение нескольких дней подвергалась смертельной опасности?

— Разумеется, учитываем, но должен признаться вам, что на ход следствия оказывается… давление. К сожалению, это обстоятельство я вынужден учитывать.

Разговор с главным следователем оставил тяжелое впечатление. Никоса тревожило, что желание объективно вести следствие наталкивается на чье-то упорное сопротивление, и в такой ситуации нетрудно догадаться, к каким результатам это может привести. Если следствие «учтет» давление «солидных верхов» — согласится с версией об уголовном, а не политическом характере преступления в Пирее, — это может в определенном смысле повлиять и на будущий судебный процесс над главарями хунты. Допустить, чтобы процесс, которого требует и с нетерпением ждет общественность, был бы заранее обречен на провал, нельзя. Во имя справедливости и памяти погибших участников антихунтовского сопротивления. Поэтому Никосу Ставридису опять пришлось отложить творческую работу и включиться в борьбу за то, чтобы совершенные агентами хунты преступления квалифицировались как политические, антинародные и соответственно с этим судить главарей хунты и их многочисленных пособников. Левые силы организовали кампанию протеста против давления на следствие.

После долгих проволочек, частых откладываний слушания дела суд над главарями хунты все же начался. В группе иностранных журналистов Юрий Котиков приехал к зданию тюрьмы Коридаллос и у входа случайно встретился с Еленой Киприанис.

— На фасаде этого здания не хватает цицероновского изречения о том, что нужно воздавать каждому свое, — сказала она. — Или же шиллеровское, что злому злой конец бывает.

В большом зале суда Елена и Котиков сели рядом.

— Вы всех этих знаете? — спросил журналист, кивнув на места для подсудимых.

— Всю волчью свору нет, только нескольких вожаков.

В зал длинной цепочкой вошли подсудимые. Елена тихо называла их имена своему соседу:

— Пападопулос… Паттакос… Макарезос… Йоаннидис… А вот и этот… Пацакис.

Котиков увидел, что Ясон Пацакис бросил быстрый взгляд на Елену, но сразу же сделал вид, что не узнал, продолжая кого-то искать среди публики. «Черные полковники» и генерал Йоаннидис сидели на последней скамье, совсем близко от, Елены и Котикова, были им хорошо видны… Но во время процесса все внимание было сосредоточено на небольшом возвышении, на которое поднимались для допроса свидетели: очевидцы, родственники, бывшие подчиненные подсудимых… В первый день суда перекрестно допрашивались главари хунты и их первые жертвы, среди которых были бывшие депутаты парламента, члены правительственных кабинетов, военные чины…

— Если бы вместо судебного зала это была бы учебная аудитория, — наклонилась Елена к Котикову, — показалось бы, что идет урок анатомии.

— Анатомии хунты?

— Анатомии предательства.

Судьи, представители обвинения, многие свидетели вскрывали действительно анатомию предательства — секреты, механику, коварство хунты… Назывались имена прогрессивных деятелей, которые были в «самом черном списке хунты», подлежавших физическому уничтожению. Среди первых жертв значился и певец-коммунист Никос Ставридис. Когда было произнесено имя грека, который с группой «радистов» вел передачи против хунты, Пацакис не удержался, повернулся в сторону Елены. Их взгляды встретились. И Пацакис не выдержал — первым отвел глаза, с показным равнодушием уставился на судей.

В работе суда был объявлен перерыв. Елена и Котиков оказались в тесном проходе, который вел в тюремную половину здания — туда, где находятся подследственные. Один из охранников предупредительно поднял руку, дескать, дальше хода для посторонних нет. Елена и ее спутник повернулись и увидели, как по проходу ведут подсудимых. Последним шел Ясон Пацакис. Елена в упор смотрела на своего давнего знакомого и врага. Поравнявшись с Еленой, Пацакис еле кивнул и тихо произнес:

— Вы опять вспомнили свою родину?

— Я приехала посмотреть на тех, кто ее предал, — последовал ответ.

Тут подскочил охранник и рукой сделал знак подсудимому — идти вместе со всеми в тюремную половину здания. Когда Пацакис скрылся, Елена горько усмехнулась:

— Поистине, злому злой конец бывает.

Однако дождаться конца судебного процесса Елене не довелось, да и разучивание партии русской мадонны тоже пришлось отложить. Из Лондона Ставридисам позвонил Шерлок Джекобс, поделился новостями и в конце сказал, что его младший брат Джордж в тяжелом состояний лежит в одной из больниц Парижа, где он продолжал поиски давно вывезенных эллинских скульптур. О звонке английского друга Никос сообщил за поздним ужином, когда все были в сборе.

— Последствия давней стычки в крепости, — сказал он, когда разговор зашел о несчастье с археологом Джорджем Джекобсом. — Видимо, его травма трудноизлечима.

— Да, почти неизлечима, — грустно произнесла Елена.

— Как же он там один? — спросила с беспокойством Хтония.

— Шерлок сказал, что брата навещают его греческие друзья, оказывают содействие сотрудники нашего посольства в Париже, — сказал Никос.

— У него есть семья, жена? — спросила Лулу и посмотрела на Елену, но та молчала.

Прервав долгое молчание за столом, Никос предложил:

— Надо узнать, где он находится, и позвонить в Париж.

— Звонить не надо!. Я должна там быть, — твердо произнесла Елена.

Ночью Никос отвез Елену в аэропорт. После долгого молчания наконец Елена сказала:

— Ты думаешь, зачем это мне надо ехать в Париж, да еще в такой спешке? Я высоко оценила бы человека любой национальности, кто столько бы сделал для нашего народа, нашей страны.

— С такой мыслью я и везу высокочтимую гречанку в ночную даль, — мягко произнес Никос. — Но возникла и другая мысль, Елена прекрасная. Когда мы угомонимся?

— Когда следуешь доброму примеру, то этому пути нет конца, — ответила Елена и продолжала: — Джордж как-то вспомнил слова своего древнего и мудрого соотечественника, что создать добрый пример так же хорошо, как и всю жизнь следовать ему. Мы с тобой, Никос, следуем давно доброте великих греков. А они вечны, как вечен их пример служения человеку. Значит, и мы с тобой вечны, а покоя, не видно на длинном пути.

— Признаться, Елена прекрасная?

— Что и ты так думаешь? Зачем же тогда задаешь вопрос?

— Он больше касался представительницы слабого пола. Оседай, Елена прекрасная, на земле предков, и мы с тобой еще скажем свое слово.

— После Парижа. Обещаю, Никос.

— Одна?

— Никос, ты мне когда-нибудь еще раз задашь этот вопрос, и я тебе отвечу.

Через несколько дней Елена позвонила из Парижа и сообщила Никосу, что находится в гостях у старого друга Василиса Коцариса, который передает всем привет и живет надеждой вернуться в Грецию.

— Как Джордж? — спросил Никос.

— Почти полная неподвижность, — еле слышно ответила Елена. — Вот Василис говорит, что в таком тяжелом положении был русский человек, фотография которого висит на его стене. Тот человек жил, работал, писал книги…

— Я знаю, о ком ты говоришь, Елена. Русский коммунист Николай Островский показал добрый пример, которому следуют поколения молодежи вот уже много лет.

— Никос, я передам твои слова Джорджу.

— Это не мои слова. Прошу тебя, возьми книгу Островского у Василиса. Там найдешь прекрасные слова о том, как надо прожить одну-единственную жизнь, которая дана человеку, Прожить так, чтобы было не стыдно…

В Париже Елена задержалась надолго. Джордж все еще находился в больнице, и об отъезде в Лондон не могло быть и речи, его даже нельзя было перевезти в особняк у Булонского леса, как предложила Елена. Вынужденное пребывание в Париже срывало репетиции. Нашли выход из создавшегося положения: Никос послал ноты в Париж, и Елена разучивала свою роль. Она отказывалась от многочисленных предложений зарубежных концертных организаций и знакомых импресарио, разрывала старые контракты.

Что же происходило с Еленой? Этот вопрос задавали ее многочисленные друзья, прежде всего Ставридисы. Задавала его себе и Елена. После знакомства в Лондоне с англичанином-археологом, оказавшимся братом Шерлока и участником нашумевшего события в античной эллинской крепости, Елена виделась с ним еще дней пять, посещая музеи и частные коллекции. Среднего роста крепыш, на округлом лице которого выделялись умные голубые глаза и пышные бакенбарды, не только не делал никаких попыток выразить свои чувства гречанке, но и очень смущался в ее присутствии, и если бы не разговоры о похищенных эллинских скульптурах, повод для иных бесед, казалось, он вряд ли бы нашел. Но когда Елена приехала в Афины и там узнала о подвиге ее нового знакомого в хунтовские времена, она стала часто задумываться о судьбе английского археолога, которая чем-то была схожа с ее собственной судьбой. Они оба беззаветно служат своим народам, да и не только своим, а вот личную жизнь откладывали на лучшие времена, которые, как им казалось, должны обязательно наступить… Елена видела, как Джордж стоически переносит сильные боли в спине, борется со своим недугом. Он часто говорил, что в жизни для него главное — устраивать «свидания» своих современников с прошлым, приобщать людей к вечной красоте творений далеких предков: «О, дел столько, что нет времени обращать внимание на боль!» — со стеснительной улыбкой объяснял Джордж Джекобс.

В больнице тяжело больной археолог вел себя мужественно, он спокойно воспринял даже сообщение, что может быть прикован к постели навсегда. После того как Елена прочла ему строки из книги русского писателя — о смысле жизни человека на земле, — Джордж попросил привезти его боксерские перчатки. Елена не спросила, зачем ему они понадобились. «У него будет сдой бой», — подумала она с уважением о человеке, который так внезапно вошел в ее жизнь. Теперь она точно знала, что поистине нет конца доброму примеру.