Рассвет после ночи

НО ПАСАРАН!

После турне по Европе, имевшего большой политический резонанс, греческая группа пересекла океан. Но в Штатах тамошние богатые греки, традиционно поддерживающие все крайние правые режимы на покинутой родине, воспротивились выступлению соотечественниц в черном и красном. К ним присоединился и самый американизированный грек — мистер Пацакис.

После трагедии с сыном-автомобилистом Ахи уже был не в той силе, но золота в его сейфах не убавилось, а это открывало перед ним все двери и заставляло считаться с его желаниями. Поначалу Пацакис хотел досадить нынешним правителям в Афинах и одновременно извлечь выгоду из концерта двух гречанок, предоставив им большой зал для выступлений. Был бы во всем своем прежнем блеске, непременно встретился бы с Еленой Киприанис, которая так и не стала «самым крупным бриллиантом в фамильной короне», не вошла в клан Пацакисов, отказав его сыну.

Доверенный человек Ахи Пацакиса разыскал в Нью-Йорке по телефону импресарио греческой концертной группы и очень удивился, узнав, что разговаривает с сыном одного из бывших министров. Алексис после первого же выступления вызвался добровольно быть организатором гастролей греческих певцов и музыкантов, все его вскоре стали называть «господин импресарио», хотя никаких вознаграждений он не имел за это. Наследник министра вдруг обнаружил такие способности, что Елена, повидавшая за свою долгую гастрольную практику разных импресарио, охотно согласилась, чтобы тот вошел в группу. Алексис проявлял большие способности, предприимчивость во время этих поездок и выступлений, которые почти всегда превращались в политические акции — в митинги, дискуссии, встречи… Он так увлекся, что с головой ушел в новое интересное дело и не думал о прежней праздной жизни, которую совсем недавно считал престижной для каждого состоятельного молодого человека. Молодой грек из высшего общества стал заметной фигурой на арене политической борьбы с хунтой. К нему уже посылались тайные агенты греческой службы безопасности, которые неизменно получали решительный отпор даже после угроз физической расправы с противником нового режима.

Потребность быть среди людей, которые с риском для жизни выступали против узурпаторов, всегда видеть рядом Лулу, в которую он был тайно влюблен, помогла Алексису найти свое место в антидиктаторской борьбе. Особенно сильное впечатление на него произвело их пребывание в Москве; молодого человека поразил искренний интерес русских к его родине, знание истории, культуры, политического положения Греции. У Алексиса тоже появилось много друзей в Москве, и никого не интересовало — сын он министра или мелкого чиновника. Для них он был греком, одним из тех, кто говорит людям правду о том, что делается сейчас в Греции, и призывает к борьбе за свободу многострадальной страны.

Резким контрастом было их пребывание в Соединенных Штатах. Греческую группу в Нью-Йорке удивляло безразличие концертных фирм, импресарио к певцам и музыкантам, гастроли которых во многих странах неизменно проходили с большим успехом. Один из импресарио, давний знакомый Елены, под большим секретом объяснил им причину столь прохладного отношения. Оказалось, что в нынешней ситуации, когда администрация Белого дома поддерживает хунту «черных полковников», смельчаков организовать выступления даже такой известной певицы, как миссис Киприанис, найти практически невозможно. Вот тогда-то в гостиничном номере Алексиса и раздался телефонный звонок доверенного лица Ахиллеса Пацакиса. Из разговора Алексис понял, что их соотечественник может помочь организовать несколько концертов, но господин Пацакис хочет вести переговоры непосредственно с Еленой Киприанис, чтобы уточнить некоторые детали. Первой реакцией певицы, когда Алексис передал содержание этого разговора было отказаться от встречи с человеком, который нечего не делает без личной выгоды. Но, получив отказ, настойчивый Ахи еще раз повторил свое предложение. И опять не добившись положительного ответа, Пацакис решил сам приехать в отель, где остановились греческие артисты.

На что он рассчитывал, ответить сам себе Ахиллес Пацакис не мог. Может быть, им двигало любопытство и желание после стольких лет вновь увидеть певицу, которая сделала блестящую карьеру, но продолжает свою бунтарскую деятельность, обрядилась во все черное и вот уже несколько лет появляется на сценах только так, словно находится в глубоком трауре? Пацакис тоже был в черном — после гибели сына. Его приезд в отель был замечен, служители согнулись в низком поклоне… Он знал, что госпожа Киприанис у себя, и без предупреждения постучал в дверь номера. Когда Елена открыла дверь, она не сразу узнала старого знакомого, заметно исхудавшего и сгорбившегося. Первым ее желанием было захлопнуть дверь. Но, секунду поколебавшись, она пригласила гостя войти в номер. О чем они говорили во время этой встречи, продолжавшейся считанные минуты, никто так и не узнал. У Елены были свои счеты с Пацакисами. Главное — их дороги давно разошлись, и оба знали, что они больше никогда не сойдутся. Но сегодня у Ахиллеса Пацакиса, как он думал, был на руках сильный козырь. Он тоже ненавидит хунту, как и госпожа Киприанис. Да, он финансировал главарей переворота, но разочаровался, убедился в продажности и беспринципности диктатора и его окружения. Он поможет организовать концерт в Нью-Йорке, и это будет его, Пацакиса, месть временщикам в Афинах. Месть за сына… И осекся под взглядом Елены, в котором прочитал: «А другой сын служит хунте».

Вот так судьба еще раз столкнула мультимиллионера и известную певицу, которая опять не попалась в хитро расставленные сети. А вероломный Ахи Пацакис присоединился к ярым противникам артистов в Штатах.

После гастролей в нескольких латиноамериканских странах греческая группа приехала в Чили. В Сантьяго Елену встретили знакомые оперные артисты, а Лулу взял под опеку очень энергичный гитарист-певец, с которым она познакомилась на одном из международных фестивалей молодежи. Как ни пытались организаторы концертов убедить гостей, что в чилийской столице все спокойно и мирному течению жизни ничего не угрожает, все же чувствовалась какая-то напряженность вокруг… На первом же концерте, прошедшем с большим успехом, когда умолкли восторженные аплодисменты и публика двинулась к выходам, раздались громкие выкрики. Гитарист-певец с негодованием объяснил удивленной Лулу:

— Это фашисты. — Молодой чилиец по имени Луис крепко сжал кулаки, словно готовился к драке с крикунами, которые пытались испортить впечатление от концерта. — Трусы несчастные. Крикнули и убежали, смешались с толпой. Сделать свое черное дело раньше побоялись. Растерзали бы этих недобитых фашистов.

— У нас тоже так бывало… до переворота, — сказала Лулу.

— Сперва крикуны, потом танки! — не мог успокоиться Луис. — Так действовали и действуют фашисты.

— Пока не поздно, их надо остановить. В Греции мы опоздали…

— Ни в Греции, ни у нас фашизм не пройдет!

Темпераментный чилиец напоминал гречанке отца: Ставридис тоже долго не мог успокоиться, когда фашистские молодчики устраивали провокации во время концертов, угрожали певцу расправой… Месяца за два до переворота, когда Лулу шла на молодежный вечер, у входа в клуб она увидела афишу с портретом Никоса Ставридиса: к голове певца чьей-то рукой была пририсована петля.

Об этом случае Лулу рассказала в столичном молодежном центре, куда ее привел Луис и уговорил выступить. Лулу была поражена, когда на сцену вынесли плакат: Луис с гитарой и тоже с петлей…

— Фашизм везде одинаков! — бросил в тишину зала Луис, которому тоже угрожали смертью за его песни. А Лулу взяла его гитару и запела песню, которую сочинил ее отец после того случая с плакатом:

Зал встал и аплодисментами приветствовал песню.

В прибрежном Вальпараисо сценой была большая деревянная площадка, наспех сколоченная к приезду в город греческих артистов.

— Сейчас мы едем к московскому дому, — объяснил Луис. — Это большой домостроительный комбинат, который мы возводим с помощью красной столицы.

— Красной? — переспросила Лулу.

— Кто был в Москве, ее называет так, — улыбнулся Луис. — И по цвету красная она, и характер у нее красноармейца.

В этот день грекам довелось встретиться с человеком, которого в Чили называли не иначе как «красный президент». Он приехал на стройку поблагодарить русских за «московский дом», благодаря которому будут расти высокие и красивые здания на чилийской земле.

— Наши греческие гости приглашают послушать свои песни, — обратился «красный президент» к русским специалистам, и все направились к импровизированной сцене.

Гречанки в черном и красном преподнесли зрителям сюрприз: спели знаменитые «Подмосковные вечера» на русском языке. И с ними вместе пела вся площадь: многотысячная и разноязычная — в центре рабочего города.

В отеле гостей ждал иной «сюрприз»: в ящиках столов, под подушками лежали листки бумаг с нарисованным черепом и словами угрозы: «Убирайтесь из Чили и не мешайте! Иначе смерть!»

Гастроли в Сантьяго еще не кончились, главный концерт должен был состояться на следующий вечер. Как быть? Все решили, что гастроли должны быть продолжены. Перед началом концерта на сцену вышла гречанка в черном. На фоне красного полотнища четко выделялся темный силуэт, казавшийся изваянием. Женщина в черном подняла руку и сказала:

— Наш голос — голос нашей многострадальной родины звучит на земле, где народ строит новую жизнь. За такую жизнь борется маленькая Эллада. Этот путь не усыпан розами, на нем больше следов крови. Но никакая черная сила не может остановить нас на трудном, но единственно правильном пути. Пусть наши общие враги знают: нас не запугать, мы победим. Победим!

Рядом с темным пятном появилось красное. Две гречанки, взявшись за руки, начали петь. Это было ответом тем, кто пытался запугать греков и чилийцев.

Неожиданно на сцену поднялся пожилой грузный человек. Зал взорвался аплодисментами, приветственными возгласами. Великий и любимый поэт Чили сказал, что очень давно видел в Мадриде то, что навсегда осталось в памяти и стихах:

Зал опять разразился громом аплодисментов. А затем поэт обратился в звенящую тишину:

— Так было. Так не должно быть на нашей земле!

В отеле на вновь подкинутых листках уже не было слов — только череп. Явная угроза расправы. Откуда может раздаться выстрел? В комнате Алексиса собрались все греки. Сегодня угроза не была приведена в исполнение. Что их ждет завтра?

Луис застал гостей в раздумье, а затем увидел в руках импресарио бумагу с нарисованным черепом.

— Не поленились негодяи подбросить эту гадость, — зло произнес он и, взяв у Алексиса листочек, быстро разорвал его. — У вас тоже фашисты так делают?

— Луис, ты же сказал, что фашизм везде одинаков, — ответила Лулу.

— Пугают, — убежденно произнес чилиец, — но дальше не пойдут.

— Греков не испугали дома, не испугают и здесь. — Елена резко встала. — Будем петь! Вместе с вами, Луис. Завтра, в наш последний день в Чили, скажем всем им «Но пасаран!».

— Спасибо, товарищи! — обрадовался Луис. — Для нас это очень важно. Мы не хотим, чтобы завтра у нас произошло то, что произошло у вас вчера. Ну а если… мы будем бороться, как твой отец, Лулу, как ваш старый друг, Елена, как тысячи и тысячи греков и гречанок.

Они все же решились. Луис первым прибежал в отель, когда несколько дней спустя улицы Сантьяго были заняты войсками, штурмовавшими президентский дворец, правительственные учреждения… Молодому чилийцу ничего не надо было объяснять грекам. Да, фашисты совершили военный переворот. Луису было поручено обеспечить безопасность гостей. Уже готов был военный грузовик, на котором можно было проскочить, не вызвав подозрений у мятежников.

— И это утро набухло бурей! — как бы про себя произнесла Лулу и посмотрела широко раскрытыми глазами на Луиса.

— Да, словно предвидел наш поэт, — тихо откликнулся тот. Лишь несколько дней назад после концерта поэт прочитал грекам свои стихи:

О, какая бы песня получилась! Да, и в Чили «тревожным оркестром гудит в деревьях колокол ветра, полный бурь и песен»!

По дороге в аэропорт Лулу все повторяла:

— Это утро набухло бурей. Такое утро, как в Афинах, набухло бурей…

Лишь чудо помогло им выбраться из осажденного Сантьяго.

Уже далеко от Чили греки узнали о гибели «красного президента», о кровавом пире фашистов на улицах столицы, о расстреле гитариста-певца, который говорил, что фашизм везде одинаков…

— И все же: «Но пасаран!» — твердо произнесла Елена и подняла руку со сжатым кулаком.