Рассвет после ночи

МЕСТЬ У ПОРОГА ДОМА

По старый привычке Котиков остановился в небольшом отеле «Пан» на узкой и длинной улице, которая начиналась с главной афинской площади Синтагма. Это очень устраивало журналиста: неподалеку находились многочисленные учреждения и организации, в которых приходилось часто бывать, встречаться с людьми для подготовки серии репортажей о Греции накануне выборов в парламент. Рабочий день в Афинах начинается рано, поэтому Котиков завтракал и спешил по своим делам. Но в то утро он задержался в отеле дольше обычного. Надо было по горячим следам написать очерк о событиях в «Русском селе». В блокноте было много исписанных страниц. Слепой певец действительно оказался узником Макронисоса: там он начал терять зрение. Судьба изгнанника забросила его за рубеж, последние годы жил во Франции, часто бывал в маленькой комнате своего друга по партизанской дружине Василиса Коцариса. Звали его Маркосом Ангелакисом. Мало кто знал рядового бойца Сопротивления, одного из многих узников острова смерти, да и полная потеря зрения мешала ему быть среди активных участников антидиктаторских движений. Но этот старый и больной грек обладал удивительным голосом. Никос сказал певцу, что он обязательно должен участвовать в хоре участников Сопротивления. Маркос взял бузуки и начал петь. Котиков с трудом успевал записывать слова:

Певец умолк. Потом сказал в напряженной тишине зала:

— Эту песню я хочу подарить очень уважаемому мной человеку — Никосу Ставридису. — Его песни вселяли в души изгнанников веру в победу. На крыльях твоих песен, Никос, мы вернулись на родную землю. Думал старый Маркос, что вот теперь можно и умереть. Но я буду петь, служить своему народу до тех пор, пока в груди бьется сердце.

Работая над очерком о могучем и неукротимом духе участников движения Сопротивления, Котиков еще раз пережил этот эпизод в «Русском селе». Уже был готов первый вариант очерка, когда позвонил Никос и сказал, что, если товарищ Котиков хочет побывать на собрании греческих коммунистов, пусть приходит вечером в театр, где они встретятся и продолжат разговор. Это предложение очень обрадовало журналиста. На таком собрании ему еще не приходилось бывать, потому что компартия долгие годы находилась на нелегальном положении, многие коммунисты были арестованы или изгнаны из Греции. И вот собрание в самом центре Афин после многих лет подпольной работы, встречи со старыми боевыми друзьями и молодыми активистами партии. Котиков с трудом пробрался сквозь большую толпу к театру. У входа показал удостоверение журналиста, аккредитованного для освещения выборов в парламент. Один из греков с красной повязкой на рукаве спросил:

— Вы из Москвы? О вас предупредил товарищ Ставридис.

Котикова провели в зал, усадили в передних рядах — рядом с Хтонией и Лулу.

— Каждый день — события, — сказал он. — Не успеваю передавать материалы в редакцию.

— А для греков это как струя свежего воздуха, — улыбнулась Хтония. — Еще раз большое спасибо за вчерашний день.

— Нет, это, вам спасибо, — сказал Котиков. — До сих пор не могу прийти в себя от впечатлений. А где Никос?

— Опять в министерстве внутренних дел. По делам одного арестованного товарища. Обещал успеть на собрание. Может быть, он будет там? — Хтония показала глазами на сцену.

В зале раздались аплодисменты, все встали и громко приветствовали большую группу мужчин и женщин на сцене. За длинным столом президиума Никоса не было. Когда пожилой мужчина начал говорить, Хтония шепнула Котикову: «Товарищ Седой». Много слышал о нем журналист, но видеть этого известного человека ему не приходилось. Товарищ Седой объявил собрание коммунистов греческой столицы открытым. Все встали и запели «Интернационал». Затем он предложил почтить память павших товарищей минутой молчания.

Хтония знала многих сидящих за столом президиума, коротко знакомила Котикова с самыми известными… Рядом с товарищем Седым сидел очень старый, сухощавый, с резкими чертами лица человек. Встретишь такого на улице — старик, каких много. Но вот, оказывается, в годы антинацистского Сопротивления и гражданской войны старик командовал крупными соединениями народно-освободительной армии. Боевой, заслуженный командарм, человек, пользующийся огромной популярностью и любовью. Столь же известна и пожилая гречанка с гладко причесанными седыми волосами. В общей сложности она провела пятнадцать лет в тюрьмах и лагерях, дважды была приговорена к смерти — очно и заочно, но ее удалось переправить в Москву. О таких гречанках — своих подругах написала известное стихотворение старейшая поэтесса, которая тоже была на сцене. Когда Хтония назвала ее имя, Котикову вспомнились эти стихи:

Хтония продолжала знакомить журналиста с этими людьми, но Котиков чувствовал ее все возрастающее беспокойство: Никос все еще не появлялся. «Может быть, он в зале, опоздал и где-нибудь устроился», — хотел сказать он, чтобы успокоить Хтонию и Лулу, но промолчал. Собрание подходило к концу, когда наконец на сцене появился Никос и хотел, не привлекая к себе внимания, сесть на свободный стул. В зале зааплодировали, приветствуя певца. Товарищ Седой обернулся к опоздавшему, чуть заметно улыбнулся, потом обратился к собравшимся в зале:

— Товарищи, ваши аплодисменты, видимо, надо считать авансом за песни.

После собрания Никоса нигде не было видно. За сценой раздались звуки настраиваемых музыкальных инструментов.

— Теперь уже придет после концерта, — сказала Хтония.

Когда Никос вышел на сцену, Хтония обратила внимание на красную гвоздику в петлице пиджака. Никос любил этот цветок, даже написал песню «Человек с гвоздикой», посвятив ее погибшему товарищу по партии, но сам никогда так не выходил на сцену. «Кто-то прикрепил цветок, да так и осталось», — подумала Хтония. После стихнувших аплодисментов Никос сказал:

— Песня, которую я спою первой, родилась только что: по дороге на наше собрание. Это песня о любви. Она посвящается молодоженам, которые только что вышли из тюрьмы. Слова написаны моим старым товарищем-поэтом. Они вспомнились, когда я увидел моих друзей — пирейскую работницу Риту и таксиста Тасоса. У них трудное счастье. В эти дни, когда все мы опьянены воздухом долгожданной свободы, вероятно, правильнее было бы начать с песен нашей победы над ночью. Но может ли человек прожить без любви?

Никос взял бузуки и начал петь:

Песня дошла до сердец. Зал взорвался аплодисментами. Никос подошел к краю сцены и бросил свою гвоздику Хтонии.

После концерта Никос предложил прогуляться. Он больше, чем обычно, прихрамывал, но сказал, что проводит советского гостя до отеля и расскажет о том, что произошло после посещения министерства внутренних дел.

— В первый мой приход туда, — начал Никос, — мелкий чиновник лишь вяло пообещал произвести расследование. Пришлось предупредить, что случай с пирейским таксистом, участником антихунтовского сопротивления, может стать достоянием общественности страны, что люди, которые защищают полицейскую ищейку Пацакиса и вновь хотят запрятать в тюрьму честного грека, будут сами привлечены к ответственности. Кто-то из властей предержащих решил сделать жест — отпустить на все четыре стороны грека, который свел свои счеты с шефом хунтовской тайной полиции. Кое-кому невыгодно перед выборами в парламент поднимать лишний шум. Даже не посчитались с самолюбием своего холуя Пацакиса. Как только стало известно об освобождении Тасоса, его друзья-таксисты помчались в Пирей и привезли Риту, которая, кстати, лишь совсем недавно была освобождена из той же тюрьмы. Я не успел даже сказать, что спешу на собрание, как пирейцы усадили меня в такси, попросив быть свидетелем. Вторым свидетелем был Самандос.

— Ты давно знаешь этого Тасоса? — спросила Хтония.

— Он спас мне жизнь, — ответил Никос. — Песни он наши спас на острове смерти. Да и тебя хотел спасти с детьми, Хтония.

— Когда?

— В Салониках. Он друг младшего Самандоса. А старший сказал ему о том, что ты и его сын в Салониках. Вот они с Ритой и поехали туда на такси. За счет… полицейского агента. Тому тоже надо было в Салоники. Но вас там уже не было. Агент, видимо, заподозрил водителя такси и девушку, донес на них…

Никос остановился, продолжил:

— Этот Тасос своеобразно мстил своим врагам. Отколошматил и того агента, и самого шефа. Одного, когда тот пытался фальшивку выдать за мою песню. Второго, когда тот в пьяном раже бил тарелки.

— Никос, я могу слушать вас сколько угодно! — воскликнул Котиков. — У журналистов незапланированные газетные материалы получаются интереснее. Как, вероятно, и у композиторов. Сегодняшняя песня о любви, Никос, признаюсь, все еще звучит…

И гость показал на сердце. Лулу засмеялась и тоже прижала ладонь к сердцу.

— Никос, надо пригласить молодоженов, — сказала Хтония.

— Да, да, и свидетеля, Самандоса-младшего, — согласился Никос. — И знаете, чем мы их будем угощать…

— Ха-ча-пу-ри, — сказала Хтония.

— Вот так всегда! Не успеешь подумать, а идея уже овладевает массами, — весело посетовал Никос.

— Надо же показать, как я усвоила уроки, — оправдывалась Хтония.

— Товарищ Котиков, теперь мы попробуем домашние хачапури, — сказал Никос. — Не возражаете? Вот и ваш «Пан». Как-нибудь расскажу о том, что произошло около этого отеля… На этой улице жила наша героиня. Девушка в белом.

— Ниса? Она здесь жила? — удивился Котиков.

— Вы ее знали?

— Даже писал о ней.

— Скоро год ее гибели. Наша Жанна д’Арк!

Ночью в номере Котикова долго горел свет. Утром его должна была вызвать редакция. Над материалом о собрании греческих коммунистов работалось легко. Слова и фразы, казалось, сами ложились на бумагу, складываясь во взволнованный, идущий от сердца рассказ о лучших представителях греческого народа, на долю которого выпала одна из самых трудных миссий — борьба с фашизмом. И снова коммунисты были впереди. Они первыми поднялись на борьбу, первыми и включились в процессе возрождения демократии…

Когда в телефонной трубке раздался привычный вопрос редакционной стенографистки: «Будем работать, Юра?», невыспавшийся, но счастливый автор греческого репортажа неожиданно спросил: «Танечка, может человек прожить без любви?» — «Не поняла». — «Терпение, Танечка, записывайте».

После того как Котиков кончил диктовать, стенографистка лаконично заключила: «Теперь поняла. Молодец».

Сказав самое главное о том, что видел, Котиков ощутил какую-то слабость. «Покой нам только снится!» — сказал он сам себе и попросил по телефону портье принести кофе. Приветливый и веселый молодой грек Иоргос заходил к Котикову, расставлял на столе утреннюю еду и уходить не спешил. Иоргос тоже ходил в «русскую школу» при обществе друзей с Советским Союзом, поэтому часто спрашивал у Котикова о непонятных словах, практиковался в произношении: «Иоргос, ты хочешь стать полиглотом? — как-то спросил журналист. — Английский, французский, немецкий и, конечно, греческий, как говорится, у тебя в кармане. Этого разве не достаточно для работы в отеле?» — «Этого недостаточно для грека, — быстро ответил тот. — Если так пойдут дела, то гостей от вас будет очень много. Кто будет с ними говорить? Иоргос. Кстати, как у вас будет Иоргос? Георгий? О, у нас тоже. Одних называют Иоргос, других — Георгос».

Иоргос скоро появился с чашкой кофе, но был не таким, как обычно. «Что-нибудь случилось, Иоргос?» — спросил обеспокоенный Котиков. Молодой грек кивнул, тяжело вздохнул и сдавленным голосом сказал: «Товарища убили… и жену его». Когда Иоргос вышел, тяжелое предчувствие, что эта трагедия могла произойти с молодоженами, о которых он написал в сегодняшнем очерке, уже не покидало Котикова. Он набрал номер Иоргоса, но другой портье сказал, что тот отпросился и только что уехал в Пирей. Так рано беспокоить Ставридисов было неудобно. От хорошего настроения не осталось и следа. Когда зазвонил телефон, Котиков быстро схватил трубку. По изменившемуся голосу Никоса он понял, что трагедия произошла именно с его друзьями. Никос сказал, что едет в Пирей и готов взять с собой Котикова.

Популярная среди простых тружеников кофейня «Самандос» опять была открыта. Под могучими деревьями собирались старые товарищи — кто возвратился с островов смерти, кто из долгой эмиграции. Самандос постарел и сильно сдал. Все заботы о кофейне легли на Самандоса-младшего. После того что пережил молодой грек в годы хунты, эти заботы были ему в тягость. Он мечтал об активной работе в местной организации партии, членом которой стал в эмиграции. Но оказалось, что это было партийное поручение: сплачивать и объединять греков, вести среди них разъяснительную работу. Очень смущало Самандоса-младшего и то обстоятельство, что его работа в кофейне явно не по нраву Лулу, а это может стать серьезным препятствием в их отношениях. Самандос-младший давно стал близким другом семьи Ставридисов. Хтония часто приглашала его в дом. Но отношения с Лулу не продвинулись вперед ни на шаг, девушка, казалось, избегала разговоров о том, что беспокоило Самандоса. Оставалось ждать.

Большая толпа людей в темных одеждах молча встретила Никоса Ставридиса у кофейни. Старшим среди них был Самандос. И первое слово было за ним. Простые греки — таксисты, докеры, рыбаки, моряки, швеи, продавцы — внимательно следили за разговором этих двух уважаемых людей. Пирейцы знали, что знаменитый певец вызволил из тюрьмы Тасоса, был свидетелем со стороны жениха, о нем с благодарностью говорили люди, когда молодожены праздновали свадьбу в кофейне Самандоса. Никос Ставридис не смог быть на этом торжестве — спешил на собрание коммунистов, но всем казалось, что он среди гостей. Самандос-младший включил магнитофон с записями песен Никоса Ставридиса. Очень весело было на свадьбе, гуляли до поздней ночи. Все это рассказывал певцу и советскому журналисту Самандос-старший. Старик замолчал, собираясь с силами, чтобы продолжить свой рассказ. Когда гости стали расходиться, один из таксистов, друг Тасоса, предложил отвезти молодоженов в дом родителей жениха. У самого порога дома на темной и кривой улочке портового поселка с ним поравнялся встречный автомобиль. Автоматная очередь прошила такси. Тасос и Рита были убиты, а таксист умер через некоторое время, так и не придя в сознание.

Пирейцы Ждали, что скажет Ставридис. Подъехала полицейская машина, из которой вышли двое. Одного из них Никос узнал сразу. Это был бывший охранник с острова смерти, который и познакомил певца с Тасосом. Второй был молодой полицейский офицер. Оба отдали честь, ни слова не говоря.

— Что показало расследование? — первым нарушил молчание Никос.

— Следы автомобиля, из которого стреляли, затерялись, но поиски продолжаются, — ответил полицейский офицер.

Никос перевел взгляд на бывшего охранника, тот опустил голову и только махнул рукой…

— И все же убийцы будут найдены! — убежденно произнес певец.

По дороге в Афины Никос долго молчал, потом сказал:

— Это месть. И совершено убийство явно по плану, который утвердили те, кто отпустил арестованного. Вы, мол, желаете справедливости, мы тоже. Вот вам в придачу автоматная очередь… Без Пацакиса не обошлось. Что ж, поборемся с этим хунтовским последышем.

Котиков с беспокойством посмотрел на часы и попросил подвезти его прямо к отелю.

— Надо успеть передать в номер, — объяснил он.

Афинская телефонистка быстро соединила с Москвой.

— Несколько строк дополнения, — сказал стенографистке Котиков.

— Юра, что случилось за это время? — удивилась Таня.

— Молодожены, о которых я пишу, убиты…

Танечка молчала, а Котиков не торопил, хотя времени для передачи оставалось мало. Изменившимся, тихим голосом стенографистка сказала, что готова записывать. Переданные строки заканчивались словами: «Это будни Греции после хунты. Греции с наследием хунты».