Рассвет после ночи

ЖЕНЩИНА В ЧЕРНОМ, ЖЕНЩИНА В КРАСНОМ

В дом рядом с Булонским лесом приходили противоречивые известия из Афин, особенно о судьбе Никоса: арестован… продолжает петь… схвачен вместе с радиостанцией. Никто не мог сказать точно, что с ним, где он. Алексис говорил, что его, афинские друзья сообщают: в каждой передаче тайной радиостанций слышат голос певца. Сидеть в. Париже, ждать сообщений из Афин и слушать слова сочувствия от друзей было не в характере Елены и Лулу. Никос борется, поет, рискуя жизнью, а они, певицы, очень близкие ему люди, сидят и ждут у моря погоды. Правда, после того, как побывали, на улице. Мари Роз и у Василиса Коцариса, они решили подать и свой голос, чтобы их услышали на родине. Небольшой оркестр бузукистов, с которым обычно выступала Лулу, теперь разучивал музыку и для песен Елены. Певицы и музыканты работали с утра до позднего вечера, отбирали лучшие, песни, репетировали с оркестром… Первое отделение концерта решено было назвать «Песни Ставридиса». Для второго отделения спешно подбирались новые песни французских и греческих композиторов; арабские и итальянские песни нашли Арифа и Сильвана, даже мистер. Джекобс раскопал в одном парижском музыкальном магазине ноты песен на слова Байрона. Концерт решено было начать с «Гимна Свободе» в исполнении дуэта Елена Киприанис — Лулу Ставридис. Неожиданный подарок сделал Алексис, который заметно изменился за время общения с Еленой и Лулу. В нем появился живой интерес к общественным делам, к проблемам своей многострадальной родины. Алексис на магнитофон записал новую песню, которую пел Никос Ставридис. И наконец дождался желанной награды — поцелуя Дулу. Девушка сделала это в порыве благодарности, в знак того, что молодой грек стал другом. Это был счастливый миг для Алексиса. Он впервые серьезно думал о женитьбе, когда смотрел на Лулу, слушал ее. Скромная и красивая девушка ему очень нравилась. Еще до концерта Алексис услышал, как Лулу и Елена разучивали песню о каких-то блондинках и шатенках. Песня казалась шуточной, но пели ее явно с определенным смыслом. Первой ее вспомнила Лулу, когда стояла около большого зеркала и выбирала платье для концерта:

Лулу перехватила в зеркале взгляд Елены и замолчала. Елена с интересом спросила:

— Как, как это? «Не красьте в черное одежд, не надевайте траур?»

— Это старая-престарая песня, которую пели в горах партизаны, — пояснила Лулу. — Никосу она очень нравилась. Но нынешние слушатели любят другие…

— Нет, нет, я только о словах. Не красьте в черное…

Елена быстро подошла к платяному шкафу, что-то там долго искала, затем вернулась с красным материалом в руках.

— А ну посмотрим, — сказала она, прикладывая материю к Лулу.

Мы же решили в черном? — удивилась Лулу.

— А как ты пела? Не красьте в черное, — загадочно произнесла Елена. — Да, девочка моя, для нас наступили печальные времена, и черные платья сейчас под стать гречанкам. Я так и думала, что мы с тобой будем петь в черном. Но вот твоя песня…

Елена еще раз приложила материю к Лулу и решительно сказала:

— Давай лучше сделаем так, Лулу. Одна из нас будет петь в черном, другая — в красном. Эти цвета ведь как символы трагедии и надежды. Да, наша родина в трауре, но мы с тобой и все честные греки живут надеждой на будущее! Это поймут все, кто будет нас слушать.

Лулу еще долго стояла с накинутым на нее красным материалом около зеркала, а потом сказала:

— Да, пожалуй, так будет лучше.

— Ну и слава богу, девочка моя! — обрадовалась Елена. — Спой, пожалуйста, до конца.

Лулу кивнула и продолжила свою песню:

Алексис был невольным свидетелем этого разговора, не выдавая своего присутствия. Но когда Елена воскликнула, что песня ничуть не устарела, Алексис вошел в комнату.

— Вот Алексис пусть скажет, — сказала Елена. — Спой, Лулу.

— С удовольствием послушаю еще раз, — согласился Алексис.

— Вы слышали? — смутилась Лулу.

— И думаю, что ваша идея использовать красный и черный цвет будет иметь большой успех.

— Но почему я должна быть в красном? — спросила Лулу.

— Потому что ты, моя девочка, наша надежда, — ответила Елена. — Мать-Греция в трауре, а дочь Греции вся в надежде.

— Золотые слова! — похвалил Алексис.

— Тогда за дело! — воскликнула Елена.

Арифа и Сильвана, решившие задержаться в Париже до концерта, помогали чем могли своим друзьям. Египтянка оказалась хорошей портнихой — быстро скроила платье для Лулы, а Сильвана помогала ей — строчила на швейной машинке. Мистера Джекобса в «святая святых» — в комнату, где мастерили одежду для концерта, не пускали, и он развлекался беседами с Алексисом на греческом языке.

На концерт двух греческих певиц пришло так много людей, что в большом зале были заняты все проходы, люди стояли в амфитеатре, на балконе…

Елена и Лулу были встречены бурей рукоплесканий, громкими приветственными криками. Зал встал, когда две женщины в черном и красном платьях запели знаменитый гимн на слова Соломоса, и подхватил эту песню гордости и надежды:

С последними словами многие бросились к сцене, и казалось, воодушевленные песней греки, а их здесь было большинство, поднимут на руки своих знаменитых соотечественниц.

Молодой грек на сцене — ведущий концерта — долго не мог объявить следующий номер. Когда же ему все-таки удалось сказать, что первое отделение состоит из песен Никоса Ставридиса — истинного патриота Греции, человека, который в эти минуты ведет смелый поединок с ненавистной хунтой, собравшиеся заглушили его слова громом аплодисментов.

Концерт произвел огромное впечатление на эмигрантов и парижан, собравшихся в зале. Елену и Лулу долго не отпускали со сцены — заставляли петь одну песню за другой. Громкий голос ведущего тонул в аплодисментах, которые волнами обрушивались на певиц. Вдруг на сцене появился пожилой мужчина, который попытался воспользоваться небольшой паузой, чтобы что-то сказать. Но байронисту — а это был именно мистер Джекобс это никак не удавалось. На помощь пришла Лулу — она подняла руку, и зал мгновенно затих. Мистер Джекобс, не отпуская певицу, начал говорить:

— Я англичанин, но буду говорить на греческом языке, языке страны, которая сейчас опять под гнетом тиранов. В годы второй мировой войны я сражался вместе с вами, греки. Моим другом был и есть Никос Ставридис. И еще один ваш соотечественник — герой Сопротивления Василис Коцарис, который сейчас здесь, в Париже. Он прикован к постели, но слышит биение ваших сердец. Василис просил, чтобы Лулу исполнила одну старую песню, которую она когда-то пела вместе с Никосом Ставридисом.

Лулу вся вспыхнула от неожиданной просьбы друзей отца. Оркестранты недоуменно переглянулись и отложили инструменты. Лулу без аккомпанемента запела веселую песню своего детства:

И все. Зал удивленно притих, ожидая, что будет дальше. Англичанин пояснил:

— С этой песни началась певица Лулу Ставридис. Я хочу сегодня ей сделать подарок, прочитать стихи одного греческого поэта. Они будто о судьбе самой певицы.

И он начал декламировать:

Мистер Джекобс замолк, затем тихо продолжил:

— Дальше — о трагической участи ребенка погибшего партизана. Для Лулу же нужны другие слова. Потому что девочка стала талантливой певицей, гордостью Греции! И этим она обязана двум великим певцам — Никосу Ставридису и Елене Киприанис.

Последние его слова утонули в грохоте рукоплесканий. Алексис тоже аплодировал, и казалось, громче всех. В эти минуты он пережил бурю чувств, ясно понял, что жить надо только так, как Никос Ставридис, как Елена Киприанис, как Лулу, ставшая для него безмерно дорогой.

«Мое место там, где сейчас идет борьба с хунтой», — думал Алексис на обратной дороге к Елене Киприанис, куда был приглашен на поздний ужин — еще на одну-встречу друзей. «Отец, вероятно, будет против, но я поеду, найду Никоса Ставридиса, буду помогать ему, — продолжал размышлять он. — Василис, конечно, одобрит мой поступок. И другие тоже. А Лулу? Может быть, и она захочет с ним вернуться на родину? Он бы смог доказать, на что способен. К черту эту сладкую жизнь, безделье! А какая бы песня получилась на стихи, которые читал англичанин! Если бы я только мог сочинять музыку!»

— О чем задумались, сэр? — вывел его из задумчивости мистер Джекобс, сидевший рядом в машине. — Извечный гамлетовский вопрос?

— Быть тому, что должно быть, — быстро ответил Алексис и сам удивился своему признанию, столь поспешному, но казавшемуся самым верным после того, что пережил на концерте.

— Не знаю, что еще должно быть, мой друг, но сегодня мы поднимем бокалы за свободу Эллады.

И англичанин вдруг запел: