Рассвет после ночи

С ВЫСОТЫ СУНИЙСКИХ СКАЛ…

Ясон Пацакис недолго находился в больнице после инцидента в прибрежной таверне. В широкой огласке Пацакис не заинтересован, особенно теперь, когда удалось выпутаться из недавнего процесса над хунтовскими агентами госбезопасности.

Мадам Бурбулис не отходила от пострадавшего, бдительно охраняла его палату от назойливых репортеров и знакомых, которые хотели навестить несчастного Ясона, а чаще доставить себе удовольствие посмеяться над чванливым наследником папашиных миллионов. В палату допускались только особо приближенные люди, которые сообщали о всех новостях. И скоро Пацакис узнал, что судьбой этого «бешеного» пирейца интересуется Никос Ставридис, даже хлопочет о его освобождении.

Неожиданное вмешательство давнего врага в эту историю изменяло первоначальные планы покинувшего больницу Яноса Пацакиса. После того как он избавился от опеки мадам Бурбулис и уединился на своем острове с мадемуазель Бурбулис, Пацакис лихорадочно обдумывал варианты жестокой мести. Теперь от передачи дела в суд надо было отказаться. Коммунисты, все левые газеты поднимут такой шум, что процесс может обернуться против самого Пацакиса — ему припомнят все старые грехи. Об этом предупредил его и знакомый чиновник из министерства внутренних дел, который вел переговоры со Ставридисом.

— Мой шеф не советует связываться с этим Ставридисом, который в списке кандидатов в парламент от левых, — докладывал чиновник. — Он сейчас в большой силе и воспользуется этим.

— Что же советует ваш шеф? — спросил помрачневший Пацакис.

— Сделать красивый жест.

Пацакис — дока в таких делах, сразу догадался, что скрывается за этими словами. Расшифровывать ему значение «красивого жеста» было излишне. «Я сам придумаю месть», — решил Пацакис и тайно встретился с людьми, которые часто выполняли его поручения. План был прост. За таксистом установят слежку наемные убийцы и в удобный момент расправятся с ним. Машина с погашенными фарами стояла наготове, и как только молодожены на такси подъехали к своему дому, она стремительно двинулась навстречу… Ее следы затерялись на побережье, словно это была амфибия, продолжившая свой путь по воде.

Правда, были обнаружены следы многотонного самосвала, поэтому кто-то высказал предположение, что на него была погружена автомашина, в которой находились стрелявшие. Возникла еще одна версия: автомашину погрузили на яхту.

Полицейские, ведущие это дело, были вскоре отстранены от расследования якобы по причине неопытности. Дело поручили детективам из Афин.

Левые газеты требовали быстрого и непредвзятого расследования трагедии в Пирее, утверждали, что убийство совершено по политическим мотивам.

Похороны Тасоса, Риты и их друга — водителя такси вылились в многолюдную демонстрацию, пирейцы требовали привлечения убийц к ответственности, увольнения из органов внутренних дел и государственной безопасности сторонников «черных полковников».

На траурном митинге выступил Никос Ставридис.

— Борьба не кончилась, она продолжается! — страстно и горячо начал он. — Сторонники хунты притаились, расползлись по щелям и высматривают, пакостят, осуществляют террористические акты. Неофашисты не останавливаются ни перед чем, нанося удары левым силам, тормозя процесс демократизации. Они мечтают приковать Грецию к колеснице НАТО, сохранить американские военные базы, опять ввергнуть страну в ночь диктатуры. Сегодня из наших рядов вырваны молодые греки, которые еще многое смогли бы сделать для свободы и счастья своей родины. В весеннем саду сорваны, растоптаны не успевшие расцвести цветы. На пороге их дома прозвучали выстрелы наемных убийц. Расследование подлого убийства затягивается. Мы требуем быстрого и честного ответа на вопрос: кто убил наших товарищей? Пусть этот вопрос услышат и подлые организаторы пирейской трагедии, те, кто нанял убийц, кто теперь отсиживается в своей берлоге в надежде на безнаказанность. Но им не удастся скрыться от справедливого суда и возмездия народа!

Говорили друзья Тасоса и Риты, говорил старый Самандос… Никос заметил, как к месту похорон подъехала автомашина, из которой вышли Хтония, Лулу и долгожданный гость, которого он не мог встретить сегодня сам.

Все заботы и дела, которые навалились на коммуниста Ставридиса после падения хунты, были временно отодвинуты трагедией в Пирее. Поэтому Никос попросил жену и дочь встретить мистера Джекобса, который должен был приехать для участия в празднике, посвященном памяти Байрона. И старый друг прямо из аэропорта направился сюда, на похороны.

Всю ночь перед похоронами Никос так и не сомкнул глаз. То, что убийцы были наняты Ясоном Пацакисом, не вызывало сомнений, как, впрочем, и то, что жест, сделанный министерством внутренних дел, был рассчитан на то, чтобы удовлетворить требование общественности и в то же время дать возможность отставному шефу тайной полиции самому осуществить свои коварные планы. Но нужны доказательства и факты. Ход расследования не давал надежд на их получение. По тону выступлений крайне правых газет можно было сделать вывод, что каким-то кругам в верхах не нравится поднятый шум вокруг этого дела. Но отступать нельзя, нельзя опускать руки, думал Никос, виновники должны быть наказаны. Много времени и сил потребуется для этого, придется опять отложить творческие дела. Беспокоил и байроновский праздник.

Никосу вспомнились строки из поэмы «Дон-Жуан»:

Казалось, что не тогда — больше ста пятидесяти лет назад — создавал Байрон свою поэму, а в наши дни.

Но поэт верил, как верит и певец Ставридис, что тьма исчезнет и солнечная весна будет вечной:

В ссылке Никос изредка получал письма с грубыми следами «корректив» цензоров. В одном из писем было вскользь упомянуто об англичанине, который был в Париже и говорил, что знает греческого певца еще со времен Сопротивления. Это мог быть только Шерлок Джекобс. Байронист. И вот после долгих лет разлуки английский друг вновь приезжает в Грецию. Жаль, что его приезд совпал с таким печальным событием и Никос не может его встретить. В ту ночь ему совсем не спалось. Предстоящий приезд Джекобса многое напомнил Никосу: годы Сопротивления, совместно пережитое друзьями, давнюю мечту о том, чтобы кто-нибудь из греческих композиторов написал музыку к стансам Байрона. Получилось так, что Ставридис первый сам и написал, а первым взыскательным слушателем будет гость из Англии. И еще Никос мысленно представлял, как расскажет о том, что произошло на развалинах античной крепости, о встрече с братом Джекобса…

Мистер Джекобс всегда отличался неожиданными поступками и смелыми решениями, которые нравились его друзьям и не нравились начальникам, в том числе тем, кто возглавлял в начале сороковых годов английскую военную миссию при ЭЛАС в Греции. «Самое страшное и унизительное для человека — быть в плену стандарта», — любил повторять англичанин. Стандартом он считал закосневшую, втиснутую в жесткие рамки правил жизнь, без полета фантазии и риска, без неминуемых ошибок…

После похорон и поминок в кофейне Самандоса мистер Джекобс сказал Никосу, что ему хочется сначала побывать на мысе Сунион, а уже после этого ехать в Афины. Никос понял желание гостя побывать у развалин храма Посейдона, хотя сам он избегал этого места: остров, смерти темнел на горизонте, вызывая тяжелые воспоминания.

Поехали на. Сунион с Самандосом-младшим.

Около древней обители бога морей было несчетное количество людей.

— Никогда не видел здесь такого, — удивился англичанин.

—. После семилетия хунты опять хлынули к нам туристы, — объяснил Никос.

— Да, я знаю, что многие отказывались от туристических поездок в страну, где рядом с историческими достопримечательностями были такие, — сказал мистер Джекобс, показывая в сторону Макронисоса. — Говорят, что даже знаменитые вечерние закаты над Сунионом были другими.

Никос молчал. Макронисос — не тема для разговора в пути. Гость догадался, что эта тема неприятна Никосу. Он прикоснулся к руке своего старого друга.

— Вечными остались эти развалины и байроновская колонна, — сказал Никос. — Кстати, мистер Джекобс, байронистам известно, когда поэт оставил свою подпись на колонне?

По выражению лица гостя нетрудно было догадаться, что такой поворот разговора его очень обрадовал.

— Вскоре после того, как на фрегате «Геркулес» он прибыл из Италии в Грецию, — тоном лектора ответил мистер Джекобс.

Самандос-младший обернулся, в его глазах можно было прочесть вопрос.

— Над! молодой друг что-то хочет спросить? — поинтересовался англичанин.

— Говорят, что нам известно все о жизни лорда Байрона?

— Вы имеете в виду, мой друг, жизнь в Греции? Она была на виду у всех. У друзей и у врагов поэта. Вог, к примеру, когда он стоял — у этого храма, родились такие строки:

Самандос остановил машину. К самому храму они подошли пешком. Проходя мимо туристов, столпившихся вокруг седой женщины-гида, все трое невольно остановились. Седая женщина громко, с выражением читала те же стихи Байрона, которые произнес в машине англичанин.

— Поразительно! — воскликнул мистер Джекобс.

— Она тоже влюблена в Байрона, — сказал Самандос.

— Кто она? — спросил англичанин.

— Наша хорошая знакомая. Очень давно работает гидом.

— Как ее звать?

— Сарандис. А звать…

— Рула? — неожиданно произнес англичанин, внимательно разглядывая пожилую гречанку, которая продолжала что-то объяснять в середине живого круга туристов.

— Да, Рула Сарандис, — удивился Самандос. — Вы ее знаете?

Никос положил руку на плечо англичанина и сказал, впервые назвав его по имени:

— Да, это она, дорогой Шерлок. Та самая Рула. Мне рассказывала Лулу о том, как вы встретились здесь. Это было…

— Семнадцать лет назад, — неотрывно смотря на гречанку, произнес мистер Джекобс.

Гид, видимо, почувствовала этот взгляд и оглянулась на стоящих в стороне мужчин.

— Интересно, узнает ли она вас, мистер Джекобс, — сказал Самандос.

Рула Сарандис будто услышала этот вопрос и громко объявила туристам:

— Господа, вам, видимо, интересно будет знать, что здесь находится ваш соотечественник, известный байронист…

От такой неожиданности мистер Джекобс даже опешил.

Гид подошла к англичанину, протянула руку.

— Я вас узнала, мистер Джекобс.

— Я вас тоже, Рула, — с волнением произнес он и поцеловал ее руку.

— И вас тоже, товарищ Ставридис, — повернулась она к певцу. — А Самандоса я вижу часто, когда…

— Когда останавливаетесь, как когда-то у кофейни? — сказал мистер Джекобс. — Вы верны своей профессии, Рула.

— Как и все вы, — быстро ответила она. — Надеюсь, мы еще встретимся, мистер Джекобс? Извините, меня ждут.

— Связь можно держать через меня, — пообещал Самандос.

— Надо обязательно встретиться, Рула, — сказал англичанин.

Седая женщина помахала на прощанье рукой и повела свою группу к автобусу. Мистер Джекобс долго смотрел вслед этой гречанке, встреча с которой напомнила о давнем приезде на Сунион…

— Боже, как тесен мир! — воскликнул он. — Одна встреча, а сколько событий и людей всплывает в памяти.

— И во время хунты Рула была арестована, — сказал Самандос. — Читала стихи двоюродного брата о Политехнике. Здесь читала. Какой-то группе туристов. Нашелся негодяй, который донес. Но через несколько дней старый фотограф, который давно здесь работал…

— Там он фотографировал и продавал диафильмы, — указал англичанин на место, где теперь стояли автобусы.

— Да, я тоже помню, — сказал Самандос. — Так вот, он поставил около своей будочки щит, на котором были те самые стихи, за которые арестовали Рулу. Старика схватили, зверски избили, бросили в черную машину и увезли. С тех пор о нем никто ничего не знает.

— Да, в маленькой Греции такое несчетное число больших трагедий, что хватило бы на иные крупные державы, — грустно проговорил англичанин.

Он медленно подошел к байроновской колонне, осторожно провел рукой по запечатленной в мраморе подписи поэта. Никос и Самандос стояли рядом. Они услышали, как гость на греческом языке тихо произнес:

На обратном пути в Пирей их встретил старик Самандос. Около него стояли двое мужчин.

— Какими судьбами? — обрадованно спросил Никос, узнав в них своих друзей-«радистов».

Оказалось, что Костас и Эмбрикос, к сожалению, с опозданием услышали от рыбаков о пирейской трагедии, они поспешили на похороны Тасоса, которого знали еще по концлагерю, но не успели. А теперь они ждали Никоса, который, как сказал дядя Самандос, уехал на Сунион со старшим братом археолога Джекобса.

— Друзья Джорджа, — представил Никос их англичанину. — Вместе были в той драке на развалинах крепости.

— Как поживает наш храбрый друг? — спросил Костас.

— К сожалению, в Грецию брат уже не ездок, — ответил гость. — У него сильно поврежден позвоночник. Фашисты оставили след на всю жизнь. Теперь Джордж занялся другим, но очень важным делом. Разыскивает в музеях, в частных коллекциях, в других местах памятники эллинской культуры.

— Которые… вывезены? — спросил студент.

— Очень мягко сказано, мой друг, — покачал головой мистер Джекобс. — Украдены! Да, украдены нашими соотечественниками. Были и такие. Одни отдавали Греции свое сердце, свою жизнь, другие…

Англичанин махнул рукой.

— О, совсем забыл, друзья, — спохватился он и полез в боковой карман своего пиджака, вытащил несколько значков, вручил каждому, объяснил: — К печальному апрельскому дню почитатели Байрона отметили его подвиг во имя освобождения греков. Здесь последние слова поэта о Греции.

Студент прочел выгравированные на значке строки: «Я отдал ей свое время, средства, здоровье, — мог ли я сделать больше? Теперь отдаю ей жизнь».

Когда мистер Джекобс собирался в Грецию, он предполагал, что эти значки торжественно вручит коллегам-эллинистам, знатокам Байрона. Может быть, представится и такая возможность, подумал он, но первыми это свидетельство памяти получили его старые и верные друзья, друзья Джорджа. Надо было вручить значок и Руле. Он обязательно это сделает, как только встретится с давней знакомой, и еще попросит прочитать те стихи, за которые она была арестована.

В сторону Афин промчался «крейслер».

— Пацакис. Ясон Пацакис, — узнал Самандос-младший.

— Этот самый? — спросил англичанин. — О, у меня с ним счеты за брата! У вас, вероятно, тоже, друзья?

— По всем счетам расплатится убийца! — тихо произнес Самандос-младший.