Смерть - лучший учитель

Глава 42

Ученики Академии всегда казались мне удивительным сборищем одиночеств, сверкающими и яркими стеклышками в витраже, наподобие тех, что украшали Летний Дворец Лидора. Бесспорно оригинальными, но все же независимыми. И как на окнах дворца, так и среди нас были видны слюдяные прожилки, что отделяли одного ученика от другого. Сплоченными группами держались лишь первокурсники и те, что пришли в стены Академии за деньги своих родителей. Остальные разбредались кто куда по старым переходам и коридорам, каждый в своих проблемах и делах, погруженный в собственные мысли и раздумья.

Чем ближе становился выпуск, тем больше нас одолевало ощущение надвигающихся проблем и сложного выбора дальнейшего пути. Атрас просиживал сутками в библиотеке, по-прежнему метаясь от света к тьме, то углубляясь в некромантию, то заваливая вопросами Актавиана. Его неотступно преследовало понимание, что нельзя усидеть на двух стульях. Что скоро, очень скоро он покинет Академию с дипломом Архимага, и ему придется решать — пойти по стопам матери или отца. Стать паладином и защищать Залы Света до последнего вздоха, а возможно, и взойти на престол. Или же покинуть суетный мир, возвести башню в терниях с видом на непроходимые леса и просто исследовать этот удивительный мир, проверяя себя и его на прочность.

Шинмер все реже улыбался, смиряясь с неизбежностью судьбы, с неотвратимым потоком, что нес его к черному провалу впереди. К войне, к победе или смерти, к мести за уничтоженный народ и порушенные жизни. «Одиночества» всегда все держат при себе. И лишь от Натаниэля, в один тихий летний вечер, я узнала — Император все-таки убил мать Шина. Он выпытал, что она принадлежит к числу лиохов, и по некоторым тихим разговорам, что донес до меня ветер, во время ночных вахт, выбор пыток заставлял поежиться даже самых хладнокровных. Полуночные часы поведали мне леденящие подробности этой страшной смерти, от которых я бы с радостью избавилась и забыла. Например, что в числе прочего, Император срезал с бедной женщины татуировки лиохов, тонкой вязью испещрявшие едва ли не все тело.

Шинмер, конечно же, узнал обо всем первым, но сила его духа в который раз поразила меня — я бы не смогла точно сказать, в какой из дней страшная весть добралась до него. Он ходил мрачнее обычного с момента моего возвращения в Академию, но все еще отзывался почти детской улыбкой на ехидные шутки Эльки и других Звездных, а его глаза по-прежнему горели жаждой жизни и новых знаний.

Я часто старалась составить ему компанию в предрассветных тренировках, что помогало и мне собраться с мыслями.

Беззаботная и бесшабашная Элька стремилась получить от учебы все, пока еще есть свобода и возможность жить так, как хочешь. Эльфийская корона, как мне казалось, иногда снилась ей в кошмарных снах, но в часы бодрствования подруга не поддавалась унынию и держалась молодцом. Она не говорила о доме и семье, а я и не настаивала, зная, как ей страшно от ощущения надвигающейся вечности, без тени надежды. Пожалуй, Элька была единственным эльфом, который со временем начинал ненавидеть и свою культуру, и наследие, и даже саму природу. Крепкие узы крови намертво привязали ее мятущуюся душу к спокойным лесам предков, к неукоснительным традициям и церемониям, к уставу и законам Высших эльфов, сильных, мудрых, прекрасных, но до ломоты в зубах унылых. Ей хотелось жить, энергия била гейзером из этого хрупкого существа, искала выход и применение и не могла найти. С таким потенциалом можно построить новую империю или порушить старую, но чувство ответственности давило тяжким грузом и мешало взбунтоваться. Мне даже приходило в голову похитить подругу, выкрасть из чертогов и отправиться с ней на край света, где никто нас не найдет. Чтобы у Эльки был шанс прожить жизнь так, как она хочет и заслуживает.

Другим «одиночеством», тихим и едва заметным, оставалась Клоя. Пусть еще середина обучения, но и для нее будущее казалось темным и тревожным. Причина войны между княжествами и жертва несостоявшегося династического брака, беглянка, укрытая Академией, путь домой ей был закрыт. Я смотрела на нее, и понимала — такие на дорогах не выживают. Однажды она выйдет через арку и просто исчезнет среди миров и тропок, среди придорожных трактиров и шумных сельских ярмарок. Клоя была слишком тихой и робкой, слишком светлой и наивной. Взращенная в стеклянных садах, среди доброжелательных и лицемерных взглядов, она, конечно же, сможет встать на защиту самого дорогого и любимого, но вот каждый день пробивать себе дорогу в жизни — уже выше ее сил. Она могла набраться смелости и мужества для отчаянного жеста, одной твердой фразы и бесстрашного поступка, да вот только повторять такое на бис у нее выйдет.

Странник — тоже профессия, почти религия. Лидорианцы — бродяги, у которых есть дом. Неприкаянный народ, беспокойный сердцем, как пел один подслеповатый бард, и дорога звенит под нашим шагом. Нас приучают к странствиям с младенчества, матери спокойно оставляют детей в толпе на площадях, и плох тот малыш, что будет плакать и звать маму. Скорее он тут же отыщет торговца сладостями, выманит у него презент и отправится смотреть кукольное представление, а шестое чувство заставит сделать ноги от подозрительного человека и держаться подальше от темных проулков.

Но Клоя… она не распознает карманника, даже если у него в руках будет ее собственный кошелек, поверит любому прохиндею, что станет плакать в таверне о погибшей жене и трех голодающих детях, не отличит сонное вино от обычного. Я даже в Лидор не стала бы ее тащить, скорее уж спокойный Крелонтен, где мало приезжих, монахи поют свои псалмы в кристальном лабиринте, а стражи в синих доспехах пресекают любую гадость на корню.

Странник — очень старая профессия, тайны которой я впитала вместе с пряным воздухом лидорианского базара в порту, с теплыми субтропическими дождями и ласковым южным солнцем. И меня именно от этого побуждали отказаться. Будущее не тревожило меня разногласиями с семьей — она слишком большая, я всегда найду сочувствующих среди родни. Как показала практика, деньги тоже не станут проблемой (еще одно генетическое наследие моего народа). И даже дом я смогу найти без труда, как и занятие для себя. Но чтобы жить так, как привыкла, как дано мне моей кровью, придется отказаться от самого главного. Любви.

Я все чаще пыталась подвести Натаниэля к разговору. Что будет с нами после? Где мы будем и кем? Но наши планы не шли дальше пышной свадьбы в храме Крелонтена. Словно после венчания жизнь резко оборвется и настанет всеобщее благоденствие. Натаниэль всегда переводил разговор в другое русло, умело находя слабое место в моей обороне и задавая другой, тоже важный вопрос. А когда я спохватывалась — беседа уже уходила безнадежно далеко. В такие моменты он часто говорил о том, что не полагалось знать ученикам, и я разрывалась — получить эксклюзивную информацию об учебе или все же вытребовать нужный ответ о своем будущем.

Я видела в его глазах безграничную любовь и привычный спектр шквальных эмоций, но могу поклясться — я не видела там уверенности. И эта странная неопределенность оставляла горький привкус даже после самых сладких пирожных, и ароматный отвар вдруг становился неприятным. Пожалуй, виделся лишь один вариант. Остаться нам обоим в стенах Академии, и пока Натаниэль будет преподавать… что буду делать я — оставалось загадкой. Он отчаянно цеплялся за единственный приют и дело всей жизни, и просто не хотел видеть других перспектив. Была еще возможность жить на каникулах моей жизнью, будь то лавка в Хермете или же белокаменный Лидор. Но, пожалуй, если быть честной, подобная любовь стоила отказа от странствий и привычной жизни.

Натаниэль давал мне больше, чем кто-либо за всю жизнь. Он оберегал мою душу, отслеживал все новое и направлял, почти незаметно. Я чувствовала его защиту, как стальную сферу, каждый миг, а с того обвала в Крелонтене его протекторат только усилился. Ощущение совершенно новое и непривычное, все годы я сама защищалась от любых угроз. Но что еще более важно — когда я смотрела в фиалковые с икрой безумия глаза Натаниэля, мне всегда казалось, он знает обо мне что-то такое, чего я и сама пока не вижу и не ощущаю. Будто видит мою судьбу во мгле, знает, кем я стану и какие дела смогу свершить.

Поэтому я не давила на него, отступала, и разговор, как всегда, перетекал в другое русло, а привычные вечерние посиделки завершались легкими прощальными объятиями и одинокой постелью.

Утро подчас заставало меня на парапете вместе с Шином, или среди старых фолиантов библиотеки, или же на вахте. Волосы давно вернули себе белый цвет и отросли чуть ниже лопаток, торча мягкими локонами во все стороны. Губы часто обветривались от жаркого воздуха, а следить за своей внешностью не позволял плотный график занятий. Натаниэль иногда мазал их ароматным бальзамом, и эти легкие прикосновения к моим губам казались более чувственными, чем самая жаркая ночь, проведенная за пределами Академии. Я едва сдерживала эмоции, когда он наклонялся ко мне, чтобы подлить отвара в чашку, а серебряные пряди волос на миг закрывали его лицо. Даже такие мелочи, как неформальная одежда и прическа Натаниэля, легкая усталость на его лице, звенящий, как хрусталь, смех или обнаженные в улыбке клыки, заставляли меня на миг перестать дышать, а сердце — биться в два раза чаще.

С моим выздоровлением он тоже пошел на поправку. Исчезли черные тени под глазами, усталость и безысходность. Он словно расправил плечи и скинул тяжкий груз, став чаще улыбаться и больше шутить. В такие моменты, когда мы сидели в светлой комнате, украшенной гобеленами и резной мебелью, или бесцельно бродили по коридорам и галереям древнего замка, мне хотелось остановить время, растянув этот миг и превратив в вечность. Но как назло, дни лишь ускоряли свой круговорот, приближая каждого из «одиночеств» к темной черте, где заканчивалось обучение и начиналось таинственное будущее, с его предназначениями и подвигами.

Пограничные существа приходили на уроки Актавиана посмотреть на учеников, на новое поколение героев, а также показать себя во всей красе. С некоторыми мы дискутировали, другие, сами того не ведая, говорили больше, чем хотели.

С улыбчивым и общительным Иорданом мы пели до хрипоты и до посинения спорили, и где-то в этих беседах рождалась истина. И, наверное, там же и умирала, не дожив до конца очень долгих занятий. Мы даже подготовили втроем с Элькой вокальный номер на конец года, получив высочайшее согласие внезапно подобревшего Фредерика.

Едва слышные шепотки и слухи, разговоры теней в ночи внутреннего дворика долетали до верха стены во время вахт. Некоторые касались мелких интриг правителей, другие — любовных хитросплетений учеников. Подчас они оказывались настолько банальными, что хотелось заткнуть уши или крикнуть вниз: «Я все слышу!», чтобы таинственные сплетники ретировались, оставив меня в благодатной тишине.

Но встречались и любопытные истории. Так я узнала, что на первый курс в этом году приняли дочь известного пирата, наводящего ужас на все торговые корабли. Имя показалось мне знакомым, видимо, упоминалось дома. Хотя я сильно сомневалась, что есть кто-то настолько глупый, чтобы напасть на вооруженные до зубов суда Лидора. Девушку долго держали в заточении в одном из государств, стремясь выманить ее отца. Но старый пират, видимо, отцовских чувств не испытывал и лишь отправил послание, дескать, сама дура, что попалась. За этим попытка шантажа и манипуляции потерпела крах. А обиженная дочь, прежде гордившаяся своим отцом, решила поискать свое счастье в другом месте. Где-то между Биросом и Ротгеоном, в трюме сомнительного корабля, ее нашел Роберт и привел в Академию. «Вот любят деканы подбирать всякую гадость и тащить в дом!», — со смешком подумала я, аккуратно вырезая на посохе очередную руну, на миг забыв, что и мы с Элькой попали на обучение тем же манером.

Был и один разговор в безлунную ночь между деканом Войны и Фредериком. Звуки беседы долетали едва слышно: говорили они в помещении башни, а ветер доносил их голоса через открытое окно. Погода стояла еще теплая, последние деньки уходящего лета ласкали солнцем с рассвета и по-осеннему холодили ветром после заката.

— Я очень сожалею, — глубоким и сочувствующим голосом произнес Роберт. Тихо звякнул серебряный графин о край чаши, а Фредерик неуверенно откашлялся, словно хотел избежать этого разговора. — Я редко лезу в чужие дела, но я помню, какой сегодня день. И сколько лет прошло…

Тут налетел порыв прохладного ветра и унес слова в сторону. Я напрягла слух, но кое-что все же пропустила.

— Поезжай…

— Не стану, — ответил Фредерик и снова звякнул чашей. — Памятник в полный рост, гордая осанка, каменные глаза… всегда ненавидел статуи за их слепые взгляды…

— Да, — протянул Роберт. — У нее были голубые… и такие насмешливые…

— Странно, что ее помнят люди, прошло пятьсот лет.

— Главное, это нам не забывать. Пусть живет вечно в наших сердцах…

Они еще долго обсуждали, что и как делала эта неизвестная погибшая женщина, вспоминали смешные моменты и незначительные ситуации. Это не сильно меня заинтересовало. А вот то, что ни Фредерик, ни Роберт явно не являлись людьми — крайне интригующий факт. Им обоим не менее пятисот лет, но ни вампирами, ни эльфами, ни лидорианцами они не были, а о других народах-долгожителях я почти и не слышала. Стоит спросить у Натаниэля. Отличная тема, чтобы снова увести разговор в сторону от обсуждения нашего будущего!

Вскоре я тихо прокралась в свою комнату посреди ночи и, медленно ступая в темноте, пошла к своей кровати. Через два небольших окна падал невесомый свет луны, серебря доски пола и превращая привычную обстановку в волшебный мир. Постель Клои была пуста, что и неудивительно, — я лично ей передала вахту на стене. В этом году ее присоединили к Звездным, правда, больше как кузнеца и ответственного за материальные ценности члена подразделения.

Кто-то из соседок забыл прикрыть окно, отчего по-осеннему прохладный ветерок холодил комнату. Я тихо притворила створку, на миг залюбовавшись долиной внизу. И пусть я смотрела на нее неотрывно несколько часов кряду со стены, эти посеребренные холмы притягивали мой взгляд. Свет лежал на них так причудливо, что превращал бугорки и овраги в складки блестящего шелка. А высоко в небе мерцала едва пошедшая на убыль луна.

Спать почему-то расхотелось. Я просто стояла у окна, по-прежнему с посохом в руке и в боевой форме, словно пытаясь рассмотреть что-то за горизонтом. И пусть до моего уха не долетал ни один звук, я могла поклясться, что слышала песню. Далекую и тихую, едва заметную, отчего так хотелось найти ее источник, пусть даже на краю света. Меня тихо и словно по имени звала дорога. И только в пути я ничем не терзалась и ничего не страшилась. Удивительно… я же только вернулась из странствий…

— Ди? — тихо спросила Элька позади, и ее голос заставил меня вздрогнуть и вернуться к реальности. Я обернулась и увидела подругу, сидящую на постели.

— Почему не спишь?

Она отодвинулась, дав мне присесть рядом на мягко пружинящий матрас.

— Прости меня, если сможешь…

— Ты о чем? Признавайся, что учудила? — попыталась пошутить я, но от мысли, что она как-то предала меня, а я и не заметила, по спине пробежал неприятный холодок.

— Я мало приходила к тебе, когда ты болела… Меня нагружали занятиями больше обычного, но все равно можно было найти время. Я боялась…

Она немного помолчала, затем вздохнула. В серебристом свете Элька казалась духом, в светлой ночной рубашке, с белоснежными волосами и тихим голосом. Она сидела, обняв себя за колени, и смотрела перед собой в темноту.

— Я боялась… не знаю, чего. Что тебе будет неуютно в компании. Или даже будешь расстраиваться, что жизнь изменилась так резко… не могла ничем помочь, только с умыванием, но и тут ты меня стала выпроваживать. Прости, нужно было чаще к тебе заглядывать и развлекать. Я плохой друг…

Она наклонилась и уткнулась головой в мое плечо.

— Забудь, если честно, мне нужно было время все обдумать. Это сильно помогло. Одиночество. Если бы понадобилась компания — дала бы знать, не переживай, — я обняла подругу как можно крепче, заставив ее придушенно, но довольно крякнуть.

Мы поговорили еще какое-то время, затем уснули, чтобы очень скоро звонкий колокол призвал к новому дню учебы.

В Академию прокрадывалась осень, тихо и незаметно, как всегда в этих краях. Но дождей почти не было, стояла чуть засушливая, хоть и прохладная погода, а по утрам собирались густые туманы и словно обвивали основания каменных башен своими белесыми прядями. Эта непроницаемая мгла позволяла нам тренироваться в различных заклинаниях, помогающих чувствовать приближение других людей. Я заучивала по три десятка формул в день, даже больше, чем требовалось по программе. Кажется, я приняла совет Роберта к сведению — за каждым стихом я видела конкретное действие, тонкую соломинку для утопающего. Вот это заклинание поможет спрятаться почти на любой местности, если придется убегать от сильного врага. А это — даст возможность собрать воду по капле даже в пустыне и не умереть от жажды.

Мы закончили изучать привычные и родные стихии с теоретической точки зрения и приступили к энергиям. Свет я уже с грехом пополам, почти как воду в свое время, освоила. Натаниэль показывал нам природные энергии, которые можно было взять почти отовсюду, чтобы восполнить потери в своих собственных силах. Жаркий и терпкий, как теплое вино, солнечный свет. Легкий и нежный — лунный. Тихая энергия глубоких водоемов и шумная мощь горных рек. Темный и душистый дух лесов, пряная свобода степей.

По этическим соображениям нас учили только нейтральному, лишь теоретически рассказывая о темном — энергии смерти, горьковатой и душной, разрушительной силе времени и других, запрещенных и мрачных. Нам давали чуть попробовать их на вкус, чтобы в случае борьбы с черным магом мы могли пресечь его попытки подпитаться и вовремя распознали угрозу. Религиозных энергий нам тоже не давали — тут уже нужно было знание обрядов и наличие веры, а самих конфессий насчитывались сотни и тысячи по всем мирам.

Я рисовала на деревянном полу магические рисунки, и чем больше проходило занятий, тем сложнее становилась вязь, запутываясь, словно диковинная паутина. Я оказывалась перепачканной мелом с головы до ног, сидя на коленях и выводя очередную фигуру, нашептывая новые и новые заклинания, стирая неправильные линии и расставляя в ключевых центрах артефакты. Иногда сверяясь с книгой, но чаще доверяя своей зрительной памяти.

Я не заметила, что пока кружила вдоль внешнего круга своего рисунка, урок давно кончился, мой класс покинул зал, а в аудиторию вошли первокурсники, да так и застыли в проеме, наблюдая за моей работой. Пришлось немного ускориться и завершить начертание. Актавиан кивнул мне, призывая встать в центр рисунка. Когда я заняла свое место, круг замкнулся, кристаллы вспыхнули ярким светом, а линии заискрились. Преподаватель сначала осторожно, затем более уверенно атаковал мою защиту, но она оставалась нерушимой. Тогда уже нанесла удар я, используя энергию рисунков и заложенных в них заклинаний.

Актавиан легко отбил мои атаки и удовлетворенно кивнул.

— Ставлю зачет. На самом деле я мог бы поставить его и раньше, но уж очень хотелось посмотреть на эту фигуру в твоем исполнении! — преподаватель махнул в сторону двери, отпуская меня на следующий урок. Уже уходя, я заметила, как он бросил тряпку одному из учеников и указал на меловые линии. Дети жались и с опасением смотрели на рисунок, словно он мог их цапнуть, как злая псина.

Психопатологию я столь же блистательно не смогла освоить. Как и строение личности в свое время, она не далась мне с первого раза и была продлена на следующий год. Как бы я ни силилась, мне не удавалось распознать безумие, легкие искорки гнева или других эмоций, которые спрятаны и тщательно скрываются. Натаниэля это веселило несказанно.

— Ты эмпат, если ты чувствуешь в человеке что-то, то веришь в это безрассудно и всецело! Но не понимаешь, что при оценке личности нужна еще и логика. Человек может любить всем сердцем, но при этом злиться или завидовать. Он может одновременно испытывать массу эмоций, и ни одна из них не станет посылом к действию. И при своих поступках он станет руководствоваться мыслями, которых ты читать, увы, не можешь. Но если приложишь усилия на уроках, то научишься хотя бы ловить отблески этих мыслей на лице собеседника. И предугадывать его дальнейшие действия.

Это был единственный предмет, который мне перенесли на следующий год, по всем остальным я получила зачеты и высшие отметки.