Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 12 Январь — апрель 1959 г.

«Если бы форма проявления и сущность вещей непосредственно совпадали, то всякая наука была бы излишней».

Карл Маркс

На мелководных озёрах, которых в СССР очень много, можно выращивать 250–300 миллионов уток, получать более 400 тысяч тонн утиного мяса.

(Из доклада Хрущёва на декабрьском (1958 года) пленуме ЦК КПСС)

Из милицейского отчёта: «…а также отобраны однографические и парнографические открытки:..»

Один товарищ писал в редакцию письма, жаловался на клевету, просил его «обелитировать».

— Какая элементарная лиса: всем идёт!

(Подслушал в меховом магазине)

Из письма: «…но обиднее всего, что фабрика может выпускать высококачественные лыжи!»

«Я знал лишь одну возлюбленную: истину!» Джордано Бруно

«Я не знаю, чем кажусь миру. Но самому себе я кажусь мальчиком, играющим на берегу моря и радующимся, когда ему удаётся найти цветной камешек, или более других красивую ракушку, тогда как великий океан истины расстилается перед ним по-прежнему не исследованный».

Исаак Ньютон

Карл Линней не сомневался в существовании «гомо ноктурнуса» — «ночного человека».

Скворцы на Херсонщине живут в скворечниках, сделанных из арбузов.

Через Сиваш 8 ноября 1920 года войска Красной Армии провёл И. В. Олейничук.

Центральный комсомольский штаб по борьбе с нарушителями общественного порядка создан в Херсоне по почину ленинградцев. Около 80 херсонцев ездили в Питер перенимать опыт. В городе 72 (!) дружины, объединяющие 2,5 тысячи человек. Поначалу наломали дров: резали брюки, стригли насильно. Особенно доводят дружинников местные «оригинальные личности». Ни в кино, ни на танцы «личности» не ходят. Налепляют этикетки заграничных отелей на чемоданы. Фланируют на отрезке улицы метров в 300. Кольца с черепами, брошки, серьги-клипс. Маникюр на руках. Некоторые даже румянец наводят. Но при этом не педики!

— Почему носите клипсы?

— За границей носят…

— Так ведь это женские!

— А нам всё равно…

«Выпил изрядно. Однако на ногах стою, но склонность уже имею…»

Иван Павленко, матрос с БМРТ «Жуковский»

Варвара Михайловна Боровикова.

Рассказ Варвары Михайловны Боровиковой, поварихи БМРТ «Жуковский»:

В 1929 году, когда мне было 30 лет, мой муж — моторист парохода «Рион» — умер, и я пошла плавать поваром. Сначала на ледоколе «Снег», а с 1931 по 1936 год плавала на теплоходе «Чайка». В 1936–1937 годах на теплоходе «Тимирязев» стала ходить из Черного моря за границу: в Германию, Италию, Бельгию. В Стамбул, Измир, Кардифф, Геную. Из Батуми, помню, мы возили сафьян и орехи. А из Кардиффа — уголь в Порт-Саид, где нас зафрахтовали. На пути из Кардиффа получили радиограмму взять на борт задержанную фашистами команду парохода «Комсомол». Мы 8 дней простояли в Гибралтаре, но команду нам не отдали — они вернулись только через 5 месяцев. После Гибралтара на второй день нас встретил итальянский эсминец, но всё спокойно, идём дальше. Прошли Алжир. Возле маяка Тедлис в восемь часов вечера, уже было совсем темно, получили торпеду в правый борт, а потом ещё одну — ниже ватерлинии в трюм. Аврал. «Тимирязев» затонул. Нас на вельботе спасли рыбаки-арабы. Порт Дейлис. Капитан ходил к губернатору. У меня было сломано два ребра, меня уложили в гостинице. Потом на автобусе отправили в Алжир (80 км). Там меня и другую женщину, Лидию Петровну Пучко, положили в британский госпиталь. Пролежали мы недолго, и на огромном пароходе «Куин Мэри» нас отправили в Марсель, а оттуда поездом через Лион в Париж. На вокзале в Париже — толпа раненых испанцев… Кричат… Цветы, корреспонденты, автомобили… В Париже все жили в отдельных номерах, каждому выдали по 50 тысяч франков, чтобы мы одежду купили. Были у Стены коммунаров, смотрели Эйфелеву башню и Всемирную выставку. У нашего павильона французы на коленях всё заглядывали под наши ЗИСы, не верили, что это советские машины. Участвовали в похоронах Барбюса. Армейский ансамбль песни и пляски дал в нашу честь концерт. Потом на поезде мы приехали в Гавр, а оттуда на пароходе «Смольный» пришли в Ленинград. На всех воротах — из цветов: «Привет героям-тимирязевцам!» Выступали, я тоже выступала. Всем дали двухмесячную путёвку в Сочи.

Потом я опять плавала на теплоходе «Калинин», который ходил из Мурманска в Нью-Йорк, на «Тбилиси» ходили из Одессы во Владивосток, а потом в Сингапур. Война застала меня в Керчи на теплоходе «Львов», который ходил на внутренних крымско-кавказских линиях. Из Керчи мы ушли в Севастополь. Плавали внутри Севастопольской бухты, немцы нас жестоко бомбили и обстреливали. Когда пришли немцы, мы прятались в катакомбах, чтобы нас не угнали на работу в Румынию или в Германию. В Севастополе был лагерь для советских военнопленных. Мы сделали лазейку, дали им еды, табака, ножи, а ночью убежали.

После войны я работала заведующей столовой на береговой базе Черноморского флота, кормила адмиралов и генералов, поварёнком у меня матросик был. Потом — в столовой на аэродроме, а последние 10 лет — в портовой столовой «Торгмортранса» в Керчи. Я уже пенсионерка, да вот попутал леший, поплыву в тропики…

Рассказ Юрия Алексеевича Погасия, матроса БМРТ «Жуковский»:

— Я вырос в городке Вилково. Очень рано захотел стать моряком, все книги о море перечитал в библиотеке. Любил ездить с рыбаками на косу. Там у них был лагерь, казаны с удивительно вкусной ухой. Никогда после не ел такой ухи! Заворожённо слушал рассказы стариков о море, трепетал перед картой. «Мадагаскар!» — это звучало для меня, как музыка, и простая шаланда казалась океанским кораблём.

После школы я окончил в Херсоне мореходное училище и целое лето не вылезал в Одессе из отдела кадров УАКФ (Управление антарктической китобойной флотилии): оформлялся. Согласен был уйти в плавание без денег, без валюты, очень уж хотелось… Всякие деньги у меня кончились, жил на 3 рубля в день: 2 пирожка утром и 4 — после обеда.

Но оформить мою «судовую роль» не успели, «Слава» ушла. Последний китобоец отошел от стенки метров на 70, и тут привезли мои документы. Я чуть не плакал от досады. Поехал в Севастополь, там ремонтировался один китобоец, совершенная развалюха: ни надстроек, вообще ничего, кроме машины. Но мы его отремонтировали за 20 дней и догнали «Славу» в Атлантике.

Юрий Алексеевич Погосий.

Первого кита я просмотрел, не мы его убили. В кита стреляют гарпуном с 5–20 метров, но не больше, чем с 60 метров. Иногда добивают ещё одним гарпуном, а потом накачивают воздухом и втыкают два шеста: на одном — флаг и передатчик, на другом — аккумулятор с сигнальной лампочкой. На флаге — номера китобойца и кита. Когда кита буксируют, флаг снимают, а на хвосте кита вырезают номер китобойца.

Я принимал участие в трёх рейсах «Славы», начиная с юбилейного, 10-го. Запомнилась моя первая загранка: Монтевидео — столица Уругвая. Я представлял себе Америку по старым фильмам, по Майн Риду, думал, что на улицах ездят ковбои в сомбреро. И вот в Монтевидео, едва я вышел из порта, навстречу мне ковбой! Правда, без лошади, но в сомбреро, с гитарой, в курточке, расшитой золотом. Мне объяснили, что это — нищий.

Соотечественников мы встречали редко. В Монтевидео подошёл к нам седенький, убогий старикашка: «Вы — русские?» Он уехал из России ещё до революции, жил в Аргентине, потом в Уругвае. Зарабатывает тем, что фотографирует туристов у памятнику Артигосу — национальному герою Уругвая. «Я бы только хотел умереть на русской земле…» Так стало его жалко…

Во время третьего моего плавания мы осваивали новые районы промысла в Индийском и Тихом океане, были в 80 милях от Мирного. Помню, тогда к нам прилетел самолёт и сбросил резиновые мешки с почтой. Тогда же мы заходили в Веллингтон — столицу Новой Зеландии. В Веллингтоне в китайском ресторане нам встретился ещё один соотечественник. Говорит нам:

— Посмотрите, как настоящие люди пьют, выпивка дешёвая, да у вас и таких денег нет…

— Это почему же? — возмутились мы. — Да мы бочку рома можем купить!

— Да хватит брехать! Был я в Советской России…

— Ты когда был? А мы — вчера!

— Ну и е… я вас хотел, что вы из России…

На том и разошлись.

Я работал кочегаром и машинистом. Очень повезло мне с наставником — Николаем Ивановичем Николаенко. Он меня многому научил. Я научился гордиться тем, что вот тут сотни вентилей, а я могу всем этим управлять. Это — больше, чем «морская романтика». Поначалу я быстро выполнял все его команды, а потом сидел в бездействии, в думах. Николай Иванович меня от этого отучал, говорил:

— Пойми, человек так опускается, становится лентяем, так нельзя…

Самое стыдное и обидное было, если Николай Иванович говорил: «Что ж ты, Юра?..»

С Юрой Погосием (1936–1993) мы подружились на всю жизнь. Он ещё несколько лет плавал, потом уехал в Якутию, где преподавал английский язык в школе посёлка Дирин, и по якутским меркам очень отдалённом, прислал мне оттуда статью о бомжах (опубликована в «КП» 15.7.70), потом работал в Москве. Он — главный герой моей книги о нашем плавании в Атлантику, где живёт под именем матроса Юрки Зыбина.