Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 37 24 сентября — 3 октября 1967 г.

Командировка на XVIII конгресс Международной астронавтической федерации. Гостиница «Топлиц» на улице 7 июля старенькая, но чистенькая и уютная, 10 минут ходьбы до дворца, где заседает конгресс. Сразу обнаружил, что прожить мне здесь будет трудно. Много лет назад наше Министерство финансов с помощью посольств выяснило, сколько в какой стране командировочному советскому человеку надо денег, чтобы он не умер: на еду, на гостиницу, на транспорт, на связь и т. п. Но шли годы, и сумма эта, естественно, менялась просто за счет изменения курса национальных валют. Не обязательно только в худшую сторону, но менялась.

Гайдары в Белграде: Егорка, Тимур и Ариадна Павловна.

В Париже на суточные я мог жить безбедно, но селился в гостиницах с тремя звездочками. Теперь у меня вполне приличное жилье, но на суточные я могу разве что позавтракать. Тимур[209] в ответ на мои заботы хохочет и утверждает, что он будет рад меня подкормить.

На бульваре Республики под тёплым синим небом невероятно ласкового сентября четверо русских надрывно спорили о политике. Именно этот никчемный и глупый спор и не давал им почувствовать прелесть этого вечера, вкус белого молодого вина и аромат козьего сыра. Маленький грустный человек принес им засахаренные фрукты — сливы и виноград, запечённые в патоке, и тонкие пластинки ореховой крошки, похожие на ломтики колбасы салями, а они всё говорили, спорили, перебивали друг друга, истязая выдуманными сомнениями свои русские души. Я с грустью смотрел на них, всё ждал, что они оглянутся вокруг и закричат: «Да что же мы делаем, братцы! Посмотрите, как прекрасен мир!..»

Тимур весёлый, очень подвижный. Всё время занят своей трубкой: или курит её, или ковыряется в ней. Трубки у него от мастера, который делает трубки Жоржу Сименону. Недавно вот так одну он ковырял, а когда проковырял до дырки, заплакал. Работы у него мало: «Правда» предпочитает как бы не замечать Югославию и её попытки найти собственную дорогу в будущее вообще. Ара[210] очень приветлива, но без гайдаровской суеты, мягкая, неторопливая. Если Тимур смеется, то она улыбается. Сыну Егорке — 12-й год. Очень симпатичный, прекрасно воспитанный, явно «мамин» сын. Семья какая-то очень гармоничная.

Иногда, видя, что моя пустопорожняя болтовня с отцом подходит к концу, Егорка подходит и просит, чтобы я ему «постукал», то есть он становится в футбольные ворота, а я должен ему забивать. Поскольку ворота нарисованы на глухой стене дома, мы без конца спорим: был отскок от штанги или не было.

Засиделись заполночь с Тимуром в баре. Он отвёз меня на угол моей улицы, где движение было односторонним, точно у отеля сгрузить меня было сложно, и спросил:

— Отель свой видишь? Не заблудишься?

Мы долго целовались и чуть не плакали от того, какие мы хорошие люди и верные друзья. Потом я побрёл в отель. Шагов за 20 до подъезда отеля в подворотне соседнего дома я обнаружил компанию молодежи, хмельную, впрочем, нестрашную, поскольку она была слишком многочисленной, чтобы быть хулиганской. У меня на груди висел жетон астронавтического конгресса с фотографией, и молодые люди поинтересовались: не немец ли я? А девушка спросила: не американец ли я? Я сказал, что я — русский и живу в Москве. Это сообщение вызвало бурю искреннего восторга. Все жали мне руки, улыбались, хлопали по плечу и потребовали, чтобы я немедленно с ними выпил. Как легко догадаться, восторженный приём, мне оказанный, вызвал в душе моей ответную волну дружеских чувств. Я приказал моим новым «другарям» не расходиться и сказал, что вернусь через пять минут. Некоторые не поверили, что я вернусь, но потом проголосовали и отпустили. В отеле я взял из чемодана бутылку водки и банку чёрной икры и спустился к «другарям». Взрыв ликования прокатился по спящим улицам. Вся компания с песнями и плясками прошествовала ещё один квартал и остановилась перед калиткой посольства республики Аргентина. Нас впустили. До сих пор не пойму, как и почему мастерская этих молодых югославских художников находилась в подвале на территории аргентинского посольства, но это было именно так, я хорошо помню медную доску с надписью: «Ambasada d'Argentina». В мастерской мы, естественно, выпили и съели икру, а потом ещё выпили и ещё что-то съели. Началось братание. Мне подарили около 30 картин, писанных маслом на холсте, но без рам. Потом меня уложили, как гостя, представляющего великую космическую державу, на единственную в мастерской кровать, и я уснул.

Поутру я проснулся рано и взор мой вперился в единственное окошко под самым потолком, схваченное толстой решёткой. Я отдавал себе отчет, что вариант с КПЗ исключать нельзя, но, увидев тела моих «другарей», лежащих на газетах у подаренных картин, успокоился. Расставание было трудным и долгим. Из 30 картин выбрал 2, и авторы отнесли их ко мне в отель…

Эти далёкие от социалистического реализма полотна долгое время висели у меня дома, о потом были подарены на свадьбу моему другу Юлию Яковлевичу Венгерову.

У Тимура я познакомился с несколькими писателями. Сначала приехали Яков Аким и Елизар Мальцев. Яша Аким пишет хорошие детские стихи. Грустный, говорит мало. Елизара часто путают с Орестом Мальцевым, чего категорически нельзя делать. Хотя оба они не Мальцевы (фамилия первого — Пупко, а второго — Ровинский), Орест написал в сталинские годы политический роман «Югославская трагедия». И этот роман навсегда закрыл ему дорогу в Югославию. В отличие от него, Елизар Тито[211] не осуждал и вот приехал. Он — автор романов «Горячие ключи», «От всего сердца» и др., которые вряд ли переживут своего автора. Я всё ждал от Елизара фразы о том, что последнюю его книгу невозможно купить, и дождался! Мальцев рассказывал о своей победоносной борьбе с цензурой. Газетчику слушать это смешно: писатели даже не представляют себе всех глубин её идиотизма, но я промолчал. Рассказ выдавал в нем человека наивного, доброго и несколько глуповатого.

— Тороплюсь в Москву, — говорил Мальцев. — Ведь мне тут же надо лететь в Германию. — И он победно нас оглядывал.

Мне очень хотелось сказать: «Да что там Германия! Вот меня на будущей неделе в Сингапуре ждут!» Но я опять промолчал. Главным образом потому, что никто в Сингапуре меня не ждал. Ни на будущей неделе, ни позднее… Но при всём при том Мальцев, кажется, человек хороший и в недолгих путешествиях вполне терпим.

После Акима и Мальцева дня через три к Тимуру приехали Лев Гинзбург и Вениамин Каверин. У Гинзбурга шеи нет вообще. Хриплый голос и отсутствие шеи создают впечатление, что Гинзбурга кто-то всё время душит, вернее, что он, раздуваясь изнутри, душит самого себя. Когда гуляли, Гинзбург много интересного рассказывал о цыганах, жизнь которых он знает, очевидно, очень хорошо, а потом вдруг безо всякого перехода стал расспрашивать Ару, что почём и где надо что покупать, совал ей длинный список необходимых ему покупок.

Каверин старенький[212], интеллигентный. Я сказал ему, что несколько лет назад познакомился с его сыном, он оживился, стал рассказывать о детях, о жене: «Она у меня женщина ласковая…» Сказал это так тепло, задушевно.

Вениамин Александрович вспоминал, как во время войны в Ленинграде опытный книжный вор украл лучшие книги из его библиотеки. После этого он уже всерьёз книги не собирает. Гинзбург тут же встрял и начал называть редкие книги из своего собрания, невероятно оживляясь, когда узнавал, что таких книг ни у кого нет.

На Калемегдане мы с Тимуром и Кавериным полезли на башню, откуда можно рассмотреть в подзорную трубу весь Белград. Был чудесный тёплый вечер, но Каверин озяб, поднял воротник пиджака, а на голову надел носовой платок, как это делают пляжники. В подзорную трубу смотреть не стал, и я снова подумал: «Какой старенький…»

— Устал, — говорил Каверин. — Трудный год был, многих друзей схоронил. Вот заплатят деньги в издательстве, поеду в Дубровники, к морю, погреюсь, отдохну…

Услышав озабоченные речи Гинзбурга, сказал просто:

— А я ничего покупать не буду. Не хочу.

В машине весело рассказывал, как у него в Эстонии полгода назад угнали «Волгу» и до сих пор не нашли…

…Через сорок минут я уезжаю…

Компания в вагоне-ресторане на грани пения. Четырех плешивых, седых мужиков официантка называет «мальчиками». За соседним столиком военные громко рассуждают о секретных железных дорогах. За другим столиком кричат:

— Монголия! Богатейшая природа! — Но при этом почему-то агитируют друг друга ехать на дальний север…

Ой, как хочется в Москву! Уже Брянск проехали…

3.10.67