Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 22 Май — август 1963 г.

Удивительный человек по фамилии Ципельзон. Приходит в отдел науки пожилой дяденька с портфелем. Маленького роста, плешеват, в довольно засаленном холщовом костюмчике. Просит разрешения принять от него дар обелиску покорителям космоса. Он слышал, что в цоколе обелиска будет музей, и вот хочет этому музею передать свой дар. Более чем затрапезный вид его и многократно повторяемое гордое слово «дар», почти убедили нас с Михвасом, что перед нами — очередной сумасшедший. Но вот посетитель открыл свой портфель и достал 36 тоненьких книжечек: весь прижизненный Циолковский, издававший сам себя в Калуге! Мы с Михвасом чуть в обморок не упали!

Знакомимся. Ципельзон Эммануил Филиппович. Букинист. И начались рассказы!..

Звёздный час Ципельзона. Роясь в книжном развале магазина на Кузнецком мосту, он наткнулся на небольшую книжечку, у которой отсутствовали первые страницы.

— Схватил её, а сам весь дрожу! — рассказывал Эммануил Филиппович.

— По нескольким строкам понял: да, она! Это было первое издание «Путешествия из Петербурга в Москву» Радищева! Ведь весь тираж императрица повелела уничтожить. Чудом несколько экземпляров сохранилось. Смирнов-Сокольский узнал, прибежал ко мне, в ногах валялся. Я ему говорю: «Коля, ну зачем весь этот цирк! Ведь такая удача бывает раз в жизни. Я тебе эту книжку не отдам ни за какие деньги. А главное, ты знаешь, что я не отдам, так что вставай с колен…»

Но потом жена родила мне двойню. Время было трудное, голодное. Возвращаюсь однажды домой, мельком взглянул на полку: нет моего Радищева!! Поверьте, я чуть не умер тогда. А она, оказывается, положила книжку в детскую двухспальную коляску и отвезла Сокольскому. Я к нему, кричу: «Ну, баба! Ну, дура! Ну, должен же ты понять!..» А он мне в ответ: «Да всё я понимаю! Ну что ты кричишь?! Ты же тоже понимаешь, что эту книжку ни за что, ни за какие деньги я тебе не верну!..»

Массу всяких замечательных баек нам рассказывал.

О Циолковском Эммануил Филиппович говорил, что собирал все его прижизненные калужские издания. Полного комплекта, по его утверждению, нет даже в Ленинке. Поскольку работы в цоколе обелиска ещё не завершились, мы согласились принять дар Ципельзона на хранение. Михвас запер их в сейф, но разрешил мне брать по одной домой, читать и конспектировать. Именно благодаря Ципельзону я неплохо знаю Циолковского.

Во время второго визита вдруг спрашивает меня:

— А вы не Николая ли Николаевича внук?..

— Да, — говорю, — а вы откуда дедушку знаете?

— Ну, как же! Человек «Божественную комедию» перевёл размером подлинника, «Фауста», Байрона, Шиллера переводил, столько книг замечательных написал, от церкви был отлучён за богохульство, и вы смеете предполагать, что я его могу не знать?! Молодой человек, я его читал, когда вас на свете не было!

Тут мы совсем подружились.

Однажды Михваса, Димку[99] и меня Ципельзон пригласил к себе домой. Жил он у чёрта на рогах, на Можайском шоссе. В маленькой двухкомнатной квартире были только книги, и в окопах среди книг проглядывали фрагменты мебели: кусок клеёнки стола, угол подушки кровати. Показывал свои раритеты. О каждой книге, фотографии с автографом, театральной программке он мог рассказать целую новеллу. Прощаясь, всем подарил подарки. Мне достался «Евгений Онегин» — очень редкое миниатюрное издание…

Музей в цоколе обелиска долго не открывали, и Эммануил Филиппович забрал назад свои книжки. Я признался, что конспектировал их. «Ну и молодец!» — сказал Ципельзон.

Вчера в Москву вернулись космонавты Быковский и Терешкова. На память записываю некоторые «неофициальные» детали их полёта.

Если все предыдущие старты (Гагарин, Титов, Николаев, Попович) проходили сравнительно спокойно, то Быковскому пришлось отдуваться за всех. Постоянно что-то не ладилось, и старт переносили, Валерия то сажали в корабль, то вытаскивали. Один раз он досидел до 5-минутной готовности, но и после её объявления Быковский просидел в корабле ещё часа три. Всю эту нервотрёпку он переносил с удивительным спокойствием и самообладанием, вызывая уважение всех специалистов космодрома.

В домике космонавтов три комнаты — для мужчин, одна — для женщин. В мужских поставили итальянские кондиционеры, а в женской пока нет.

Накануне полёта Б. В. Раушенбах[100] и К. П. Феоктистов[101] часа три сидели с Терешковой и объясняли ей, что ничего страшного не произойдёт. Когда Б.В. спросили: «А что, она боялась?», он ответил с улыбкой: «Да нет, мы боялись…»

Сидя в корабле, Терешкова очень волновалась, резко подскочил пульс, но перегрузки на активном участке полёта ракеты она перенесла лучше всех мужчин, без умолку тараторила, все очень удивлялись. И в первые сутки полёта она была очень оживлена, потом притомилась, неохотно отвечала на вопросы.

На одном из витков Быковский доложил: «Был космический стул». Слово «стул» услышали как «стук», и все очень переполошились. Когда корабль ушёл из зоны радиовидимости, все специалисты бросились искать причину стука, а когда Быковский снова вошёл в зону, передали на борт: «Постарайтесь по возможности выяснить причину стука». Теперь уже Быковский ничего не понял. Земля и «Ястреб» долго выясняли отношения, пока Быковский не назвал всё с ним случившееся, не прибегая к медицинской терминологии.

Терешкова садилась в грозу при низкой облачности. Подбежавших к ней мужчин просила помочь снять с неё скафандр. Те робели: им казалось, что под скафандром она голая. Когда Быковскому сообщили, что Терешкова благополучно приземлилась, он был вне себя от радости, громко кричал «ура!»

Полёт Валерия был рассчитан на 4–10 суток, но корабль недобрал высоты и, чиркая об атмосферу, тормозился, внося свои коррективы в сроки полёта. Физически Быковский чувствовал себя хорошо. В Кремле на длительном полёте не настаивали, давая понять, что разрыв в сроках приземления должен быть минимальный, чтобы вместе отпраздновать победный финиш. Ведь для Хрущёва вся эта космическая медицина и её проблемы были как китайская грамота, главное — фанфары на весь мир!

После приземления Быковского долго искали. Генерал, ответственный за поиски, услышав доклад «вижу два тёмных предмета», переданный с поискового вертолёта, кричал: «Мне не предметы нужны, а космонавт!» Первый человек, увидевший его после приземления, испугался и убежал. Потом к нему прыгнули два парашютиста, наладилась радиосвязь. На вопрос о самочувствии Валерий отвечал: «Моё-то отличное, а вот один парашютист зацепился за дерево и висит. Сейчас пойдём его выручать…»

Москва, 22 июня 1963 года. Торжественная встреча Валерия Быковского и Валентины Терешковой.

Во время рапорта Хрущёву во Внуково Терешкова запнулась.

Пауза была очень долгой, мне её стало жалко, захотелось помочь.

Но она овладела собой и доложила всё до конца без запинки.

Пропагандистский полёт Терешковой («Первая в мире женщина-космонавт — наша, советская!») я бы не назвал удачным. Вся предстартовая энергия Валентины Владимировны быстро испарилась, она стала апатична и инертна, просила оставить её в покое, сдвигала выполнение программы на более поздние сроки. Ни одна её попытка сориентировать корабль не удалась. «Карапь не слушается…», — так дразнил Терешкову потом Герман Титов, вспоминая её доклады с орбиты. Когда почти всё «рабочее тело» — газ, необходимый для ориентации, — было израсходовано, Королёв вынужден был отказаться от дальнейших попыток сориентировать корабль вручную и решил посадить «Восток-6». Во время приземления по оплошности Терешковой металлический срез скафандра оцарапал её лицо. Королёв был крайне раздражён результатами полёта Терешковой, и дома в сердцах сказал жене: «Бабам в космосе делать нечего!»

Если Валерий Фёдорович Быковский и после своего второго космического полёта в сентябре 1976 года, и после третьего — в августе — сентябре 1978 года оставался неизменно приветливым и дружески расположенным к нам, журналистом, человеком, то Валентина Владимировна, заняв высокие посты в партии (член ЦК КПСС!), став председателем Комитета советских женщин, вице-президентом Международной демократической федерации женщин, председателем Президиума Союза советских обществ дружбы и культурной связи с зарубежными странами, а в последние годы — руководителем Российского центра международного и культурного сотрудничество, от обилия столь высоких и одновременно столь мало ответственных должностей совсем было уверовала в свою уникальность. Среди всех наших космонавтов она отличалось капризностью, нетерпимостью и надменностью, граничащей с грубостью. Я всегда говорил, что насколько нам повезло с первым мужчиной в космосе, настолько с первой женщиной не повезло…

Ночью в море лежу на спине, совсем не чувствую тела и ничего не вижу перед собой, кроме бездонной звёздной бездны. Так страшно, такой ты маленький, одинокий, и никто тебя там никогда не найдёт, не спасёт…

Алушта. 6.7.63

«Главная задача американских колледжей состоит в том, чтобы воспитать в студентах рабскую преданность существующему строю и способность вести себя как подобает представителям правящих классов; американский юноша, став и оставаясь добросовестным клерком или честным коммерсантом, должен вместе с тем уметь держать в страхе целый ряд людей, рождённых для того, чтобы его обслуживать, как-то: прислугу, телефонисток, шофёров и т. п. Это привито даже и тем, кого школьная система коснулась только отчасти, но её действие таково, что она как бы парализует в людях их интеллектуальную жизнь, и лишь спустя много лет человек оказывается в состоянии этот паралич с себя стряхнуть».

Джон Дос Пассос. Автобиография.

Есть сообщение, что во время войны один горец в районе Теберды обнаружил в снегу целое кладбище обглоданных трупов и костей солдат и большие следы босых ног, напоминающие человеческие. Горец говорил о «человеке-звере». Была создана специальная комиссия во главе с местным зам. председателя исполкома.

Горд тем, что абсолютно по делу раскритиковал строительство Белоярской АЭС. А то они уж совсем уверовали в то, что неприкасаемы и кроме Петросьянца[102] их никто и пальцем не может тронуть.

9.8.63

Вдалеке гремел гром, будто огромный тяжёлый шар медленно катился по чему-то ровному, гладкому…

Дятел бил по дереву с такой силой, что непонятно было, как его мозги такое выдерживают!

Те самые буфетные ящики, которые есть в каждом доме… Если вдруг захотеть (для киносъёмок, например) быстро создать такой ящик — ничего не выйдет: он растёт сам по себе, люди об этом и не догадываются! Он неуничтожим, как морщины. Описать его можно только с натуры. Маленькие детали открывают вдруг душу дома. Вот ящик из немецкого буфета на кухне Журавлёвых[103]: резиновая детская свинка «уйди-уйди», пешка шахматная белая, нераспечатанная высохшая липкая лента для ловли мух, замок без ключа, оселок, сбивалка для крема, старый бритвенный помазок, маленький напильник, штопор, пробка от грелки, пластмассовая пробка от бутылки «Шампанского», ручка от мясорубки, металлическая петля от гамака, серый шнурок, оловянный солдатик, измеритель из готовальни без иголок и т. д.

«Правда эта видна и при изображении характера, в котором добро и зло так переплелись, что в них видишь живого, а не сочинённого человека».

Н. Г. Чернышевский об С. Т. Аксакове

«Они не были фанатиками, самые обыкновенные жизнелюбивые ребята, но было в них что-то и не от мира сего. Они жили вместе со мной, и они жили в будущем…

Ежедневно по нескольку часов они проводили в будущем, отдалённом от нас, может быть, десятилетиями, и в них было что-то от будущего человека…

Сила разума не исключает сомнений».

Даниил Гранин

Павел Антокольский

После гибели сына во время войны Павел Григорьевич всё время возвращается к этому образу: Юноша на пороге Бесконечности. Он старенький, сухонький, охотно выпивает в гостях, часто оживлён, но, глядя на него на террасе нагибинской дачи, я почти физически ощущал его глубоко упрятанную тоску. Очевидно, он свыкся с ней, «сроднился», если так можно сказать о тоске. Он всегда помнит о сыне.

Когда высокий, похожий на лошадиное ржанье, вопль встречного поезда утих, он уже не мог разглядеть её фигурку на насыпи, как ни высовывался в окно. Он сел, уронив руки на колени, и вдруг отчётливо понял всю драму случившегося, понял, что произошло что-то неисправимое, что эту насыпь и фигурку на ней никак не вернёшь уже, никогда не вернёшь…

Особый жаргон парикмахерских:

— Бриться будем?

А откуда я могу знать, собирается парикмахер бриться или нет? И почему это вообще надо делать коллективно?

(Подметил Юра Спаржин)

«Дети должны быть очень снисходительны к взрослым».

«Ведь она такая таинственная и неведомая, эта страна слёз».

Антуан де Сент-Экзюпери

Стремительная, сама себя перегоняющая, жестикуляция костра. Костёр пыхтит, отдувается, жирно шипит, сплёвывает в золу искры…