Книжка 24 Сентябрь — ноябрь 1963 г.

Камчатка — Москва — Ленинград

Анатолий Шиш, золотоискатель:

— Золото хорошее, кто понимает, вида не имеет: так, пыль какая-то. Просим технику, отвечают: «нет техники!» Ладно, пошли дальше. Потом приспело «пшено» — отличное золото! Потом уже «рис»! Вот это золото! И под конец вышли на «тараканов»! Самородки, понимаешь?! И команда: «дать им бульдозер!» А до полста четвёртого года всё писали, что Камчатка-де — страна вулканов! А тут золото!

* * *

Мыл золото лотком. Конечно, не всегда получалось. Часто, уже отделив золотые крупицы от шлиха, одним неуловимо неверным движением выплёскивал их в ручей. От рук требуется филигранная точность. Наблюдал за Шишом. Лоток дрожит, и порода ходит. Песок подбегает к краю лотка и легким, каким-то заглатывающим движением, вместе со струйкой чуть замутнённой глинистой воды возвращается назад. И так много раз.

* * *

Шиш показывал цветок «гори-голова», способный погубить человека синильной кислотой своего стебля. Папоротник желтеет снизу. Багряные метёлки иван-чая. Душные, пряные растения, названия которых не знаю, с толстым трубчатым стеблем, ломаются хрупко и быстро. Каменная берёза (берёза Эрмана). Растёт надрывно, мучительно изгибая ветки. Им тяжело (и это видно!) от собственной чугунной древесины, которую суровые зимы накрутили в тонкие, каменно-плотные кольца. Мокрая рябина сыпет ягоды, пряные, яркие, кислые, но от них замечательная свежесть во рту.


Камчатка. Нежимся в геотермальном источнике с Анатолием Шишом и Михвасом.


* * *

Неподалёку от Петропавловска на пляже — табличка: «Ок. Тихий». Чтобы не спутали с Атлантическим.

* * *

Снежный баран аргали, современник мамонта, реликт. Впервые описан зоологом Дитмаром в XIX веке.

* * *

Замечательный парень Толя Чирков, вулканолог, рассказывает:

— 25 сентября[106] мы подошли к куполу Карымского вулкана. Шли мы из Петропавловска: 4 человека, 3 лошади. У реки Жупанова разбили лагерь. Ночью я вылез из палатки, над Карымским — зарево. Подошёл Борис Иванов со своими ребятами, нас стало 7. Всю ночь — слабый грохот. Кратер был заполнен глыбами лавы. В центре, метрах в 50 от нас, шумит, очень горячо, идёт газ. И купол явно растёт. Собрали образцы, остудили их и вниз. Только сбежали вниз — взрыв! Видно было, как в некоторых местах купол светится. Скоро купол прорвётся, и тогда — поток лавы. Мы вернулись в город…

19 октября пошла первая порция лавы. 26 октября мы на вертолёте вылетели впятером: Генрих Штейнберг, геофизик; Лена Серафимова, химик; Миша Фёдоров, вулканолог; Олег Волынец, петрограф и я. Прилетели, поставили палатки в снегу, в овражке, чтобы ветром не сдуло. Вулкан был спокоен. Стемнело, и тут взрыв за взрывом, гигантские огненные фейерверки! 27-го взрывы не утихали, «бомбы» летели рядом, но мы научились от них уворачиваться. Вылился новый поток лавы, полз медленно, сверху корка, её пробивают летящие с неба глыбы. Померили температуру в потоке.

28 октября взрывы не прекращались. Лава дотекла до основания конуса вулкана. Попробовали померить температуру «бомб», но неудачно: наши термометры берут до 500 °C, а там заведомо больше. Мы с Генрихом решили снять новый поток кинокамерой. Пошли. «Бомбы» летят. Самое безопасное место — у края потока. Перебегали по очереди: один наблюдает, другой бежит. Так мы пробежали «под бомбёжкой» метров 20. Спрятались за скалой, метрах в двух от потока лавы. Вдруг наверху, метрах в 20 от нас, поток прорвался, и красные раскалённые камни густо полетели на нас. Были среди них крупные, до полутора метров в диаметре, а были и просто булыжники. Меня один камень ударил как-то снизу, и я упал на остывающую корку лавы. Почувствовал, что правая моя нога сломана. Генрих повернулся в мою сторону, а я вижу, как над ним летит здоровенный камень, эдак 70 на 30 см. Я успел крикнуть: «Генрих! Камень!» Генрих наклонил голову, но камень всё-таки ударил его по голове. Видел, как камень летит, а за ним — Генрих. Ещё один маленький камень очень больно ударил меня по ноге. Тогда я положил сломанную ногу на локоть и пополз вниз по склону. Тут я уже на «бомбы» не обращал внимания. Дополз до Генриха. Очень испугался: у него огромные неподвижные глаза и вся голова в крови. Кричу: «Генрих! Генрих!» Он зашевелился и повернул голову в мою сторону. Я кричу: «Встань на колени!» Он встал. «Ползи!» Он пополз, но к обрывчику, где были горячие камни, а не под скалу. «Ложись!» Он лёг. Случайно в сумке оказалась ракета. Мы в городе взяли 5 вилок для сувениров («вилка в лаве»). Здоровой ногой подтянул сумку, достал вилку, вилкой проковырял дырку в пакете, запустил, спички были…

Ребята, увидев ракету, поднялись, нашли меня. Генриха Миша с Олегом унесли вниз, Лена сделала ему перевязку, пошли за мной. К счастью, камнепады прекратились. Ремешками привязали сломанную ногу к здоровой, взяли меня за воротник и потащили. «Сознание, что ли потерять, чтобы легче было», — говорю я. «Ничего, сейчас потеряешь», — отзывается Олег. Спину мне сбили в кровь…

Дальнейшая судьба Анатолия Максимовича Чиркова и Генриха Семёновича Штейнберга складывалась так. Толю оперировали, но нога срасталась не так, как надо, ногу снова ломали. В тот день, когда сняли гипс, у него родился сын Сергей. Практически всю жизнь Чирков проработал на Камчатке. «Сидя в кабинете, вулканологией заниматься трудно. Пока ноги есть, буду ходить». Он остался хромым, но ходил…

Генрих пришёл в себя только через неделю. Продолжал работать на Камчатке, участвовал в испытаниях лунохода, его статья, представленная в солидный научный журнал академиком С. П. Королёвым о строении Луны, была опубликована, после чего Генрих решил посмотреть на Луну поближе и записался в космонавты. Самое удивительное, что строжайшая медкомиссия не обнаружила серьёзной травмы головы. Я ещё расскажу о Штейнберге: мы дружим 37 лет.

* * *

Лозунги, которые я видел на вершине вулкана Авача, когда поднялся туда вместе с молодым художником Алексеем Шмариновым 11 сентября 1963 года: «Советские вулканы — лучшие в мире!», «А ты застраховал свою жизнь?», «Народы мира не допустят извержения Авачи!» Их авторами были Генрих Штейнберг, физик Валерий Дроздин и лаборант Николай Корчагин, которые и встретили нас на кромке кратера.

Там мы и познакомились с Генрихом. Столь же красочное, сколь и весёлое описание этого восхождения было опубликовано в «КП» 5.11.63.

* * *

Сосны медленно, плавно, торжественно дирижировали шумом леса — волшебной мелодией, сочинённой великим, никогда не повторяющимся композитором: Ветром.

* * *

Какие чистые лужи стоят на лесных дорогах! Как интересно глядеть в них, разглядывать маленький подводный мирок, словно заключённый в твёрдый драгоценный кристалл.

* * *

Хорошая нынче осень. Весь сентябрь тепло и дождей нет… Трава по обочинам дороги ещё совсем зелёная, но какая-то усталая, пониклая. И вся обочина словно со сна — простоволосая, с маленькими жёлтыми листочками берёз, застрявшими в траве, как соломинки в волосах человека, поднявшегося после душного, сытого сна с сеновала…

* * *

Псих в редакции: «Я свой путь новаторством усеял!..»

* * *

Сыр лежал на тарелке, как черепица на крыше, — слегка подвернув вверх края, запотелый, словно после дождя. Никто не ел сыр. Все танцевали.

* * *

Прозвище: «Мозольный пастырь».

* * *

В октябре 1963 года Илья Эренбург выступал в Доме журналиста на вечере, посвящённом памяти замечательных журналистов: Э. Киша, М. Розенфельда, Л. Рейснер, Ю. Фучика и М. Кольцова. Несколько фрагментов из его выступления я записал:

— Вы[107] назвали репортёров «правофланговыми». Я уже давно не работаю в «Красной звезде», я работаю в Комитете защиты мира и забыл, которые правофланговые, которые левофланговые. Но вообще-то, слово «право» меня встревожило…

— Вы говорили, что считаете Кольцова и меня репортёрами. По-моему, это не так. А вообще я меньше всего интересуюсь названиями. Предоставим китайцам право придумывать названия. Они это очень хорошо умеют делать. (И снова я почувствовал, как и во время беседы с Эренбургом на даче три года назад, что он очень недолюбливает китайцев и их «культурную революцию».)

— Вы говорите, что репортёр должен быть на переднем крае. А какой край передний? Командир полка тоже не считает себя в тылу, но он видит бой в бинокль. По-моему, надо видеть бой не в бинокль, а рядом с собой. Только тогда можно его понять. А увидеть и понять — совсем разные вещи.

— Меня упрекали за телеграфный стиль в моих романах. Это не оттого, что я в своей жизни много телеграфировал. Писать коротко трудно. Иногда мне звонят из редакции и просят написать статью для газеты. Когда я отказываюсь, они настаивают: «Напишите покороче…» А ведь 60 или 100 строк написать труднее, чем 600 или тысячу. Чем короче люди пишут, тем больше им надо платить…

— Я никогда не писал ни на что откликов. Они все похожи один на другой. Даже если человеку умному и есть что сказать, ему кажется, что в 30–50 строках он ничего сказать не сумеет, и тогда он пишет «как все»…

— Журналист должен обладать своим языком. Я по пальцам могу перечислить журналистов, которых я узнаю по их языку. Когда я читаю такое выражение, как «колыбель революции», мне уже не хочется читать дальше. Помню, редактор «Красной звезды» попросил меня написать передовую под названием «Презрение к смерти». (Тут Эренбург скорчил такую гримасу, что зал расхохотался.) Я отказался, сказал, что никогда не писал передовых. Редактор настаивал. Тогда я ушёл и написал передовую. Редактор был суровый человек, он очень редко улыбался. Но, когда он читал мою передовую, не мог удержаться от хохота: «Ну какая же это передовая!? Это же сразу видно, кто писал!!..» Передовую мою он взял, и потом её напечатали на третьей полосе…

Невозможно удержаться, чтобы, обнаружив сходную ситуацию, не сделать попытки приобщиться к «великим». Накануне нового 1959 года главный редактор «КП» А. И. Аджубей тоже попросил меня написать передовую под названием «Рождение эры космоса». Эренбург просто отказался, а я попробовал увильнуть, объясняя тем, что-де не справлюсь. Редактор тоже настаивал. Я написал. Улыбок его я не видел, потому что читал он эту «передовую» без меня. В новогодний номер её не поставили, однако через неделю (7.1.59) всё же напечатали, но не на «официальном» для передовых месте — под заголовком слева, а справа. Ни один редактор «КП» больше мне передовых никогда не заказывал.

— А ведь писать своим языком умеют все. Но мне кажется, что многие наши журналисты, когда пишут, думают не о читателе, а о редакторе, смотрят на написанное его глазами. А редактор тоже не думает о читателе. Он думает, что ему могут позвонить, что у него могут быть неприятности. Получается, что о читателе никто не думает…

— С Кольцовым я встречался довольно редко. Чаще — в Испании. Теперь об этом уже можно сказать. Он был не только журналистом, но и проводил большую политическую и организационную работу. Я часто ходил к нему в отель: было голодно, а там всегда можно было что-нибудь перехватить. У Кольцова всегда была выпивка, хотя сам он почти не пил. Под вечер собиралась компания очень разношерстная. Приходил Хемингуэй. Его Карцев в романе «По ком звонит колокол» — это Кольцов. Кольцов никогда не был оптимистом, особенно в Испании. Он говорил мне, что не верит в победу республики. Однако однажды он час доказывал одному старичку — испанскому генералу, чудом оказавшемуся среди республиканцев, что победа близка и неминуема. И доказал! Старичок поверил! Он очень любил испанцев. Однажды в одном городе (Эренбург называл, но я не успел записать) засели мятежники, которых очень трудно было одолеть. И тут выясняется, что среди республиканцев — жена предводителя мятежников. Кольцов спрашивает: «Вы арестовали её?» А ему говорят: «Мы не бандиты!» Он восхищался этими словами и любил испанцев вот за эту смесь отваги и детской наивности… Есть много людей, которые не боятся смерти, но не многие из них не боятся жизни. Кольцов не боялся жизни… Последний раз, помню, я встретил его в новом здании «Правды». Он советовал мне уехать за границу. Вскоре я уехал…

После Эренбурга выступали Евгений Рябчиков, Борис Ефимов (родной брат М. Кольцова), писатель Иван Рахилло, журналист Анатолий Гудимов. Но после Эренбурга зал, в котором было много студентов журфака, стал редеть. В фойе Эренбург осмотрел выставку фоторабот Якова Рюмкина. Яша почтительно шёл чуть сзади, давал объяснения. ИГ шамкал губами, хвалил редко. Он очень стар. Из головы его во все стороны растёт какой-то белый пух, щёки отвисли, скошенный подбородок совсем исчез, фигура согбенная. В Домжур приехал он больным, сидел, утирая нос скомканным платочком, и перед тем, как начал говорить, предупредил, что у него плохо с носом, что он простужен. Евгений Иванович Рябчиков, который вёл вечер, предложил:

— Да вы садитесь, Илья Григорьевич, и говорите сидя…

— Зачем? — спросил Эренбург. — Носу это не поможет…

Он говорил, стоя перед микрофоном, держась за его ножку одной, удивительно маленькой, рукой.

* * *

На 80-м году жизни умер академик Иван Иванович Шмальгаузен. Незадолго до того, как мы с Михвасом ездили к нему, он перенёс тяжёлую болезнь, почечную операцию, был очень слаб, немощен. Сидел на диване, укрыв ноги пледом, говорил тихо. Просил жену подать нужные ему книги. Когда мы заговорили о Лысенко, кивал, но практически к нашему рассказу ничего не добавил. А мог бы!

Рассказывал о последних своих работах на стыке биологии, математики и кибернетики. Подарил нам несколько оттисков своих статей из «Вестника ЛГУ», но просил вернуть. Я потом прочёл его работы, ничего не понял, собирался поехать к ИИ, чтобы он мне их растолковал, да вот не успел…

Шмальгаузен принадлежал к тем редким учёным, воспитанным на традициях науки XIX века, которые, однако, с готовностью воспринимали новации века XX, не рекламируя громко свою «прогрессивность», не требуя за сам факт признания новых истин повышенного к себе внимания. Из всех наших биологов, современников Шмальгаузена, никто не смотрел так далеко вперёд. Последнее слово осталось за ним и будет произнесено ещё не скоро. Он в гораздо большей степени принадлежит будущему, чем настоящему. Поэтому мне приятно, что я говорил с ним и пожал его руку.

* * *

Письмо в редакцию (публикуется с сокращениями, однако стилистика сохранено)-.

«28 октября 1963 г.

Уважаемые тов.!

Прошу через Вашу газету «Комсомольская правда» передать привет всем комсомольцам гор. Москвы и поздравить, с 45-летием «Ленинскому комсомолу».

Молодёжь! Как тянется пчела к цветку, так молодёжь к учёбе. А мы лишь радуемся новому открытию. И молодёжь в ответ оправдывает наше всех доверие.

Евдокия Николаевна Михайлова. Ленинград, Школьная, 2, кв.65.

P.S. Желаю солнечной энергии в труде!»

Загрузка...