Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 35 Январь — октябрь 1967 г.

Откликнулось эхо моей «шпионской» повести[182]. Заходит сегодня ко мне в кабинет посетительница — вполне благообразная старушенция:

— Скажите, вы писали «Падение «иезуита»»?

— Да, я писал…

— Вы-то мне и нужны! Нас никто не слышит? Вот в чём дело. В Москве, в центре города, под Большим Каменным мостом работает мощная шпионская радиостанция, передающая в Америку все наши ракетные и атомные секреты…

Так. Диагноз налицо. Объясняю, что я — журналист, а не контрразведчик и рекомендую, ввиду особой важности этой информации, непременно сходить на Кузнецкий Мост в приёмную КГБ. Старушка в ответ замахала руками:

— Была, милый, была! Там же все американцами подкупленные!..

Трудный случай. Чувствую, что она от меня так просто не отстанет. И тут приходит гениальная идея. В «КП» работает Оля Кучкина, молоденькая журналистка, способностей весьма средних, но прехорошенькая, полредакции в неё влюблены. Я говорю бдительной бабусе:

— То, что я вам сейчас скажу, вообще говоря, я говорить не имею права. У нас в редакции работает девушка — Ольга Андреевна Кучкина. По её внешнему виду вы никогда не догадаетесь, чем она занимается. Разумеется, она будет отнекиваться, но это именно тот человек, который вам нужен. Повторяю: я вам ничего не говорил…

Называю номер комнаты, где сидит Ольга, старушка радостно кивает, понимающе подмигивает мне и исчезает. У меня работы выше головы, но через полчаса я вспомнил о своей подлянке и пошел на разведку.

Проходя мимо комнаты, где сидела Кучкина, наблюдаю такую картину. Старушка загнала Ольгу в угол, откуда она вырваться не может, и Кучкина просто криком кричит:

— Я вам десятый раз говорю: клянусь, я не имею никакого отношения к Комитету государственной безопасности!

— Понимаю, понимаю, — ласково улыбается старушка и ещё плотнее вдвигает Ольгу в угол…

Никогда, даже отдалённо, немыслимо представить, что придёт в голову нашему пытливому читателю. Вот, например, Иван Тимофеевич Логачёв (Нижний Тагил, Красногвардейская, дом 57а) утверждает, что кровеносная система человека разомкнута, а студентов многие века учат, будто она замкнута!

Вся штука в том… Как бы это попонятней объяснить?.. Вот каждое утро все люди начинают работать: строить, оперировать, считать, писать стихи, пахать землю. Миропорядок этот людей утомляет, они жалуются: «Как мне всё это надоело! Как хочется послать всё к чёрту!» Но ведь жизнь наша именно потому и существует, что каждый день каждый из нас делает своё маленькое дело. Иначе — хаос, звериное существование. Впрочем, и звери живут по своим правилам. Единственно, чем мы можем помочь друг другу, так это побеспокоиться о том, чтобы тот, кто призван пахать землю, не брался писать стихи, то есть помочь друг другу найти себя. К сожалению, это очень трудно. Многие продавцы, например, ненавидят свою работу, это просто на лицах у них написано. Но они не уходят из торговли, потому что в торговле украсть можно больше, чем, например, в лаборатории, где делают анализ крови. А сколько я знаю писателей, которые никакие не писатели. Возможно, они должны были быть аптекарями. Или лётчиками. Но они продолжают называться писателями, поскольку в этом качестве легче всего имитировать некую плодотворную интеллектуальную деятельность, дающую место у корыта общественных благ.

Нашёл первую фразу: «Сколь жалок мужчина в кальсонах!»

Ирония. На атомарном уровне — ирон. Иронизированный воздух.

Фамилия для профессора: Пётр Петрович Петров-Петрянов.

У них вся семья держалась только на этих горячечных, ликующих ночах, и, скатывая утром постель в тумбу, она думала: «Это — парашют семейного счастья… Стоит ему не раскрыться, и всё полетит к чёртовой матери… А может, всё-таки хватит сил перерезать стропы?..»

Всё уменьшается. Комнаты ниже и меньше по площади. Давно не видел стенных часов, зато появились транзисторы. Мир мельчает, но с каждым годом теснота возрастает.

Что может повлиять на судьбу ребёнка? Всё! Пятно на потолке напоминало контуры Африки, и он стал египтологом.

Написал репортаж со строительства Останкинской телебашни. Добрался до отметки 403 метра. Последние метров 40 лез по вертикальной железной лестнице. Дальше некуда, дальше — небо. Наверху очень холодно, сильный ветер. Москва в густой дымке, практически ничего не видно.

Останкинская башня будет самой высокой в мире: 533 метра. Для сравнения: телебашня Сидар-Хилл (США) — 485 метров, башня в Виннице — 350, в Будапеште — 330, Кавагухи (Япония) — 315, Эйфелева башня, башни в Берлине, Ленинграде, Минске и Тбилиси — 300 метров.

В детском саду детям предложили нарисовать Жар-птицу. Они нарисовали. Все рисунки очень разные. Потом дети их рассматривали и обсуждали, но никто никого не критиковал! А ведь тема была одна: Жар-птица. Удивительное уважение к творчеству коллеги! Сумеем ли мы достичь подобного во взрослой жизни?

Игорь Северянин[183] был троюродным братом Александры Коллонтай.

Любой сюжет я могу сделать живым, скуку переплавить в приключение, но придумать сам сюжет я совершенно не в состоянии. Слабо утешает лишь то, что и великому Гоголю иногда подсказывали…

Через 50 тысяч лет Большая Медведица превратится из ковшика в совок для мусора. Но, боюсь, я этого уже не увижу. А тогда какое мне до этого дело? А всё равно интересно…

На лестнице пахло, как пахнет изо рта.

После того как меня приняли в Союз писателей, Панкин буквально проходу мне не даёт. Едва вхожу в столовую редколлегии, как он кричит: «Ба! Кто к нам пожаловал! Писатели! Стул писателям!..» Главное — всё это как-то не по-доброму. Борис очень талантливый человек, но при этом безумное честолюбие его причудливо сочетается с завистью, а этого у талантливого человека не должно быть.

В космонавтике романтика точного расчёта противостоит романтике неизведанного.

Первая командировка на Байконур. В этом же самолёте прилетели: Денисов и Орлов («Правда»), Остроумов («Известия»), Летунов (Всесоюзное радио), Ребров («Красная звезда»), Непомнящий (АПН), Железнов и Кузьмин (ТАСС). В гостинице нас поселили с Юрой[184].

Владимир Михайлович Комаров. Я сфотографировал его за сутки до гибели.

Программа полёта: Комаров стартует один в новом корабле «Союз». На следующий день стартует «Союз-2» в составе: Быковский (командир), Елисеев и Хрунов. Корабли встречаются, стыкуются, Елисеев и Хрунов через открытый космос переходят в корабль Комарова, и он садится. Следом садится корабль Быковского.

Юра брал сегодня у Володи[185] интервью для радио, а я их снимал. Никогда не видел Комарова таким сосредоточенным и печальным.

Встреча стартовой команды с экипажами. Орлов приехал на старт в белой войлочной киргизской (а может быть, казахской?) шляпе, которая рядом с фуражками и папахами военных выглядела, действительно, диковато. Секретарь Государственной комиссии подошёл ко мне и сказал, что я должен убедить Орлова снять шляпу. Я ответил, что Орлов старше меня и по возрасту, и по ранжиру, так что кому его шляпа мешает, пусть тот и говорит с ним. Требование снять шляпу Орлову всё-таки передали. Орлов (совершенно справедливо!) пришёл в ярость и уехал со старта. Воистину, папахи генералам потому делают из каракуля, что издалека на мозги похоже!

Старт ночной. Время рассчитано так, чтобы будущая стыковка проходила на освещённой солнцем стороне Земли над территорией Советского Союза в зоне видимости наших НИПов[186]. Володя стоял на верхушке ракеты в голубом свете прожекторов и махал всем рукой.

Я опрашивал потом многих людей. Ни у кого, ни у одного человека не было чувства, что мы видим его в последний роз.

В маленьком коллективе журналистов возникли большие разногласия. Королёва в газетах называли «Главным Конструктором». Теперь, после его смерти, Главным конструктором стал Мишин. Но у Королёва это был псевдоним, а не определение должности! Юра Гагарин в своей книге писал о «Главном Конструкторе», как о вполне реальном человеке: «Мы увидели широкоплечего, веселого, остроумного человека, настоящего русака, с хорошей русской фамилией, именем и отчеством».

— Все эти определения подходят и к Василию Павловичу Мишину! — горячатся Денисов с Орловым. Мы с Ребровым с ними спорим, тассовцы отмалчиваются, Непомнящий вообще не понимает сути спора.

Вижу, около барака Госкомиссии идёт Келдыш. Я — к нему. Поскольку он журналистов не любит и боится, беру его крепко за локоток, не отпускаю и объясняю ему суть наших разногласий. По глазам вижу, что понял он меня с полуслова, и сразу замолкаю, потому что, когда собеседник ещё не кончил говорить, Келдыш никогда не начнёт, это я уже заметил. Он принялся мычать что-то невнятное, подтягиваясь вместе со мной к комнате Госкомиссии, которую охранял часовой. «Да, тут надо подумать…» «Да когда же думать, Мстислав Всеволодович, ведь через два часа старт!» Он ловко освободил локоток и мгновенно юркнул в запретную для простых смертных комнату Госкомиссии…

В тот раз мне удалось избежать упоминания «Главного конструктора» вообще. Но, когда через 18 месяцев в космос полетел Георгий Береговой, Мишина уже называли Главным Конструктором. Я очень хорошо отношусь к Василию Павловичу, но убеждён, что в сложившейся в те годы ситуации «Главный Конструктор» был газетным псевдонимом именно Королёва.

Наблюдательная площадка примерно в километре от старта. Когда в рассветном небе растаяла рубиновая звёздочка ракеты, напряжение схлынуло, как волна, но я тут же подумал, что ничего не кончилось, что всё только начинается, что грозная музыка старта — это только увертюра. Корабль, хоть и улетел и его не видно, но на орбиту выйдет ещё только минут через десять. Из динамика громкой связи с монотонностью кукушки офицер-телеметрист повторял: «Изделие идёт устойчиво, полёт проходит нормально…»

Пункт связи. Аппаратура. На столах — схемы, диаграммы, таблицы. Заглядывают в них редко, чувствуется, что лежат они «на всякий случай». У всех после бессонной ночи усталый вид, красные глаза. На связи с «Рубином»[187] сидел Гагарин. Сейчас его сменил Леонов, но Гагарин отдыхать не пошёл. Над медицинскими таблицами работает Борис Егоров, выстраивает графики пульса и частоты дыхания (пульс — 80 в минуту, частота дыхания — 20 в минуту). Вездесущий Феоктистов с кем-то упрямо и горячо спорит…

Определённые службы следят за определёнными параметрами корабля: траекторией, ориентацией, энергетикой, системой жизнеобеспечения и т. д. Все сведения сводятся в таблицу на двух ватманских простынях, которая висит на стене. По мере получения информации с борта и с НИПов таблица заполняется разными «откр.» и «закр.», цифрами и непонятными мне значками. Всё это напоминает отметки о ходе голосования на избирательном участке.

Когда 6 лет назад полетел Гагарин, Володя Комаров сидел у него дома и записывал в тетрадь все, что передавали по радио.

У «Союза» не открывается одна из двух солнечных батарей. Комаров раскачивал корабль, пытался стучать ногой в то место, где находятся пружины, раскрывающие батарею, хотя я не совсем понимаю, как можно «стучать ногой» в невесомости. «Союз» садится на скудный энергетический паёк, который может помешать ему сблизиться и состыковаться с кораблем Быковского. Поэтому полёт «Союза-2» отменили, а «Союз» будут сажать. Алексей и Женя[188] очень расстроены. Быковскому, конечно, легче: он уже Герой, а ребятам так хотелось…

Алексей Леонов провёл меня на командный пункт, где я и притаился в уголке. Собственно, тут никто ничем не командует, все только ждут. Поступили две важные информации: 1) космонавт вручную сориентировал корабль; 2) включилась ТДУ[189]. Комаров доложил, сколько секунд работала ТДУ, и добавил, что сейчас у него обгорят антенны и связь прервётся. «До встречи на Земле!» — сказал эту фразу очень спокойно, буднично. Все очень развеселились, даже Келдыш улыбается. Потом сообщение с радиолокационных станций: засекли, ведут! Уточняется траектория спуска. Приземление произойдёт в районе Орска. Новое донесение: завис в 60 км восточнее Орска. «Завис» — значит опускается на парашютах…

Из-за деформации парашютного контейнера основной парашют вышел с опозданием после того, как корабль получил сильную закрутку. Стропы закрутились в жгут и погасили купол. «Союз» упал с высоты 7 км. При ударе о землю корабль загорелся, его тушили, забрасывая землей. «Союз» был как бы зарыт вместе со своим командиром…

Вечером собрались у Володи Беляева[190]. Хозяин квартиры ещё на старте: снимает со старта и отправляет ракету с «Союзом-2» обратно в МИК[191]. По радио шло сообщение ТАСС. Пили за Володю коньяк, стоя, не чокаясь. Борис[192] и Женька[193] очень плакали. Кажется, и я тоже. Потом пришёл Беляев и тоже так горько плакал… Страшно, когда взрослые мужики, офицеры так плачут…

Ночь 23–24.4.67

У Святослава Рихтера огромная, круглая, очень красиво слепленная голова.

Вечеринка у Робы[194]. У Бабаджаняна[195] — огромный нос, он — отменный мим, потешно закатывает глаза, заразительно хохочет и делает страшное лицо, рассказывая о смешном. Душа компании и выпить не дурак. Муслим Магомаев очень молод, чуть манерен и часто, словно ёжик, скатывается в клубок, ожидая, что его будут атаковать. А ни у кого и в мыслях нет его атаковать, наоборот, все стремятся его приласкать и погладить.

«Каждый день жена выдавала ему рубль на обед». И больше говорить ничего не надо, всё уже ясно, уже понятно, что это за семейство.

Все уехали на дачу, и он питался хлебом с аджикой и гадкими пельменями с жилистым мясом.

Длинный крик петуха. Кто знает — может, наболело у него…

С. П. Королёв представил в «Доклады АН СССР» статью Генриха Штейнберга «О неприменимости соотношения Болдуина для определения причин возникновения лунных кратеров». См. «Доклады» за 1965. Т. 165. № 1. Астрономия. С. 55, УДК 523 34.

Свадьба Бориса Егорова в «Арагви» в скромном кабинете. Наталья[196] очень эффектна. Подарил молодожёнам типографски сделанную листовку «Горько, Борька!», на которой Борис — киногерой, а Наташа — в космическом скафандре. Познакомился с Иваном Александровичем Пырьевым[197], говорили с ним о «Кузнецах грома».

Много говорят и спорят по поводу того, мешал или не мешал культ личности и его ужасы счастливой жизни. Признают, что, разумеется, мешал, но-де в ряде случаев они как бы и не совпадали: ужасы ужасами, а радости радостями. «Вот вы учились в школе в 1947–1950 годах, — спрашивают меня. — Разве вы были запуганы и несчастны?» Нет, мы не были несчастны или запуганы. Мы искренне полагали себя счастливыми и даже (о, Боже!) свободными. Но это происходило оттого, что мы никакого понятия не имели, что такое истинная свобода и счастье. Мы были на положении людей, которым убедительно и ласково объяснили, что такое банан, какой он сладкий и вкусный, а потом дали горький огурец и спрашивали: «Правда, это замечательно?!» «Да, — отвечали мы, — это — настоящий банан, это — самый лучший банан в мире!» Всё в жизни познается лишь в сравнении, но мы не могли сравнивать. И, кроме того, мы были молоды, полны сил, уже поэтому в нас гнездилось счастье.

4.7.67

Орден Станислава в комиссионном магазине стоит 15 рублей. Очень хочется купить, а зачем он мне — не знаю!

14.8.67

Мне приснилась консервная банка, на которой было написано: «Сардины свиные натуральные».

Известный атомщик летит из Женевы в Москву через Париж. С интересом сверху разглядывает город, в котором никогда не был. А вот бабка с дедом были, рассказывали ему… Вспоминает бабку, деда, детство, отца, своих собственных детей. Как они ходили в лес за грибами и как каждый год мечтали найти такое место, где грибов будет так много, что «их косою косят». Да, да, это бабушка всегда говорила: «Идите, идите, там их много, там их косою косят…»

Подошла стюардесса.

— Мадемуазель, а в Париже есть грибы?

— Месье?

— Я спрашиваю: в Париже есть грибы?

— О, месье! В Париже всё есть!

— А много их там?

— Много, очень много, — засмеялась она.

— Их можно косить косой?

— Месье?

Он улыбнулся ей и умер. Случился инфаркт.

26.8.67

Удивительно: стоит моей жене уехать из Москвы, как в Москву тотчас откуда-то наезжает уйма очаровательных девушек. Как они узнают, что она уехала?

Беседа двух пожилых людей:

— Да, да, я ваш дом знаю, я найду… А номер квартиры?

— 58. Запишите… Хотите, я вам запишу?

— Не трудитесь, голубчик, я запомню… По этой статье я 18 лет отсидел, я запомню…

В «Дневнике» Жюля Ренара[198] слова уплотнены выше всякой возможной меры. Эта проза, составленная из словесных атомных ядер, с которых сбиты электронные оболочки всего пустопорожнего, «белые карлики» невиданной эмоциональной плотности.

5.9.67

Такая фраза: «Совершенно неожиданно для самого себя он вдруг громко сказал что-то грубое и нечленораздельное, но не ртом!»

Иначе говоря, он пукнул. Таким представляется мне литературный модерн ближайшего будущего.

«Есть три состояния людей: живые, мёртвые и находящиеся в море». Старинное изречение скифов.

Старые, червивые подберёзовики Чудецкий называет «Потопами». Очень им подходит это имя. Не Иван, не Тарас, именно Потап!

Партбюро московского отделения Союза писателей организовало встречу с молодой литературной порослью. Были: Феликс Кузнецов, Гладилин, Борин, Амлинский, Аксёнов, Ершов, Садовников, Жуховицкий, Георгий Семёнов. Предельно непрофессиональный спор о новом журнале для литературной молодёжи. Перво-наперво придумали название: «Лестница». Я спросил Гладилина:

— Толя, но чем, кроме возраста авторов, эта «Лестница» будет отличать-с я от уже существующих журналов? Какую незаполненную литературную нишу займет?

— Ты ничего не понимаешь, это будет, прежде всего, маленький журнал! Формат такой, что его можно будет положить в карман пальто, читать в метро…

На таком уровне обсуждение длилось очень долго. Пятерых развозил по домам: ни у кого не оказалось машины. Осели дома у Приставкина. Выкушали полторы бутылки коньяка вшестером: Приставкин, Амлинский, Аксёнов, Садовников, Жора Семенов и я. Как замечательно мил Семёнов! А когда Аксёнов рассказывал байку о Пырьеве, я захлебнулся от смеха, мне стучали по спине. Васька — рассказчик изумительный!

На одном и том же лугу пасутся кони и коровы. И те, и другие едят одну и ту же траву, пьют одну и ту же воду. Спрашивается, отчего у коней кал твёрдый, а у коров — жидкий?

Ответ: твёрдые компоненты травы идут у коров на образование рогов, поэтому кал их состоит только из жидких компонентов. А коням рога без надобности…

Евпатория. Центр дальней космической связи.

Евпатория. Центр дальней космической связи. Бортовое время АМС[199] — 128-е сутки полёта. На Земле — ночь. Ночь, когда «Венера-4» сядет на Венеру. Напряжение жуткое. В 5 ч 41 мин команда: следить за появлением сигнала! И точно: в 5 ч 44 мин 27 с — сигнал! Превышение сигнала над шумами земными и небесными в 30 раз! Отлично! В 6.15 «Венера-4» сама начала «искать Землю» своей параболической антенной и через 12 минут нашла, при этом превышение сигнала над шумами сразу подскочило с 30 до тысячи. 6.48 — до планеты осталось около 30 тысяч км. 7.15 — осталось около 13 тысяч… 7.35 — 400 км до Венеры… Начинается ещё очень слабенькая, жиденькая атмосфера, так что пора отстреливать СА[200]. При отстреле СА параболическая антенна, которая так хорошо сейчас работает, Землю потеряет. Действительно, сигнал резко изменился, но, как здесь говорят, «парабола не хочет умирать». Наконец в 7.39 сигнал с параболической антенны совсем пропал. Но уже через 50 секунд включился передатчик СА. Он в 5 раз слабее, но что делать…

Да, это творчество! Люди сидят за 79 миллионов километров от этого умного куска железа и управляют его полётом, и понимают, что происходит с ним там, за 79 миллионов километров, и знают, что будет происходить дальше. Это ли не высокое техническое творчество?!

7.48. До Венеры — 28,8 км. Давление (Р) — 960 мм ртутного столба, температура (Т) — 78 градусов по Цельсию…

8.08. Р — более 4 атмосфер, Т=135 °C. Академик Имшенецкий, авторитет в микробиологии, говорил, что как раз при такой температуре происходит стерилизация. Надежд на то, что на Венере существует подобие земной белковой жизни, практически не осталось… СА может выдержать давление до 15 атмосфер, потом его раздавит…

За моей спиной в застеклённой кабинке сидит солдатик очень интеллигентного вида, в очках, из тех, кто не прошёл в университет по конкурсу. Он всё время повторяет кому-то в телефонную трубку параметры атмосферы Венеры, которые операторы докладывают каждые 30 секунд. Доложив, что давление в атмосфере Венеры превысило 5 атмосфер, солдатик вдруг замолчал, очевидно, выслушивая вопрос, а затем доверительно сообщил:

— Товарищ маршал, на Земле — одна атмосфера…

Много бы отдал, чтобы узнать, что же за пень сидит на другом конце провода. Но это наверняка военная тайна!

Уже ясно, что «Венера-4» не сможет сесть на поверхность Венеры: она либо лопнет, либо перегреется. Мир Венеры оказался гораздо более суровым, чем предсказывали все астрономы, по рекомендациям которых работали ребята Бабакина[201]. Это означает только одно: следующий аппарат будет более прочным и жаростойким.

8.54. Датчик давления зашкалило: он был рассчитан только на 9 атмосфер. Т=250 °C. Т внутри аппарата — 37 °C. «Жизнь там собачья», — задумчиво говорит Георгий Николаевич.

9.14. Наружная температура — более 280 градусов, внутренняя — 54 градуса. Оператор докладывает, что объект качается. Почему?

9.16. Сигнал пропал.

18.10.67

Последующие исследования Венеры с помощью советских и американских АМС показали, что под плотным слоем облаков температура поверхности планеты достигает 500 градусов, а давление — около 100 атмосфер.

Гагарин прилетел на финиш «Венеры-4». Мы — Гагарин, Глазков[202] и я — попробовали погулять неподалеку от гостиницы «Украина», но гулять с Гагариным невозможно: мгновенно его окружают люди и требуют автографы. На всём: на газетах, курортных книжках, служебных удостоверениях. Юра говорит, что автографы надо давать: «Вот придёт человек домой, покажет автограф, расскажет о встрече с космонавтом, начнётся разговор о космонавтике вообще, а ведь из таких разговоров и складывается общественное мнение»…

Вечером «обмывали» в «Украине» победу Бабакина. Для науки это грандиозная победа: буквально за три часа земляне узнали о своей небесной соседке больше, чем за всю предыдущую историю человечества! Выпили прилично, все шумели, кричали, смеялись, а Глеб[203] вдруг заплакал. Да так искренне, горько. Мы к нему бросились, а он в ответ:

— Идиоты! Чему вы радуетесь?! Неужели вы не понимаете, что сегодня мы осиротели в Солнечной системе?! Я так надеялся на Венеру… И вот… Мы одни в Солнечной системе, мы совсем одни!.. — И опять заплакал.