Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 36 27 мая — 7 июня 1967 г.

Командирован в Париж на аэрокосмический салон. Со мной летят «известинцы»: Игорь Цыганов и Борис Федосов (он летит в Рим). Нас встретил Лев[204] и закатил нам дома роскошный обед. Вечером один пошёл гулять по Парижу. Я знал город не столь хорошо, чтобы лишить себя наслаждения заблудиться в нём. В конце концов вышел на площадь Trocadero к фонтанам дворца Chaillot.

Наклонные трубы палили водой. Сыро, но тепло. Я сижу у фонтанов и думаю: почему тут нет моей Вальки, Юлика, Юрки, Женьки, Чуды — всех любимых мною людей, чтобы и они увидели всю эту красоту, широко расставленные ноги Эйфелевой башни, и эту радостную воду, и мы бы пошли все вместе в мою маленькую гостиницу на rue de Mars… Потом подсел к студентам, которые играли на гитарах и пели. Сидел, слушал, а когда глаза мои встречались с чужими глазами — улыбался…

Портье в гостинице пожелал мне доброй ночи, а ночь была не добрая, грозовая, погрохатывало где-то рядом, и молнии стреляли в Эйфелеву башню. Я уснул совершенно счастливым.

На XXVII Международном салоне авиационной и космической техники в Париже.

Салон в Ле-Бурже. Идёт дождь. Антонов[205] сидел на откидной железной скамейке в своем огромном «Антее», брюхо которого беспрерывно поглощало толпы людей, и беседовал по-французски с каким-то мужиком, по виду — работягой. Я подсел. Мы вспоминали Королёва. Антонов рассказал, что тут, в Ле-Бурже, он встретил старичка Поля Ришара, у которого они, совсем молоденькие, вместе с Королёвым (они ровесники) в 1928 году работали в Москве. Перебирали общих знакомых, и Ришар спросил:

— А что стало с Сергеем Королёвым? Куда-то он пропал, совсем о нём не слышно…

Это было уже после спутников, «лунников», «Марса», «Венеры» и гагаринского триумфа.

— Не знаю, — солгал Антонов. — Я тоже потерял его из виду…

Пикник на траве в Сен-Жерменском лесу с русской водкой и чёрным хлебом. Говорили, разумеется, о газетных делах, будто ни о чём другом нельзя поговорить, лёжа на траве в Сен-Жерменском лесу…

Как самый трезвый, я вёл Лёвкину «Пежо» и привел её на берег Уазы, где стояла баржа, необычайно живописно изукрашенная стираным бельём на верёвках. Мы добыли ещё бутылку коньяка и снова говорили о газетных делах ещё очень долго, постепенно влюбляясь друг в друга.

К вечеру мы добрались до журналистского кабачка в подземелье на площади Звезды, который содержит хозяин газеты «Франс суар», где ждала нас именная бутылка виски, с медной бляхой на цепочке, надетой на горлышко и удостоверяющей, что она — собственность Leo Volodin. Потом появилась знакомая Лёве вьетнамка из Сайгона в мини-юбке и чулках из рыболовной сети. Я танцевал с вьетнамкой, гладил её по коленке, пойманной в сеть, и ужасно веселился. Во всяком случае, мне казалось, что я ужасно веселюсь.

Музей человека. Восхищают одежды из птичьих перьев: детские малицы эскимосов из шкурок полярных куропаток, шлемы из перьев райских птиц с Маркизских островов, плащи из перьев индейцев Амазонки.

Кафе на Trocadero. Лязг, как в цеху: бильярд звенит, касса бренчит, шипит кофейный экспресс, звякает посуда. Тут должны сидеть сталевары в асбестовых шляпах.

Музей современного искусства. Бежевый, разложенный по кускам ритм Брака[206]. Мне кажется, что он стремился к созданию четырёхмерной живописи, живописи, в которой четвёртое измерение — время, а потому уже не мог не ломать законов перспективы (см. его «Окно»). То же делал Пикассо с носами на портретах.

«Один квадратный метр голубого не такой голубой, как один квадратный сантиметр голубого».

Анри Матисс

На аэрокосмическом салоне представлено 16 стран и 150 типов самолётов. Астронавт Майкл Коллинз (участник первой экспедиции на Луну) рассказал космонавту Павлу Беляеву, что потерял в космосе свой фотоаппарат.

— А вы знаете, по какой орбите он летает? — спросил Беляев.

— Знаю! Если он вам попадётся, подберите его и верните мне!

В асфальт парижского метро вкраплены маленькие камешки, которые сверкают, как иней в морозный день, и от этого сверкания становится прохладнее.

Лувр. Венера Милосская. Серо-жёлтая, с лёгкими грязноватыми подтёками, с маленькими выщерблинками на спине и правом плече, совершенно не каменная, мягкая, тёплая женщина, а вовсе не грузная баба бесконечных репродукций, напротив, скорее хрупковатая. Непостижимый изгиб её спины и живота, а лицо холодное, чужое, с прямым, не живым, придуманным носом. Домыслить руки нельзя: возможны десятки вариантов.

«Битва» Паоло Учелло. Вот она, современная живопись! Можно вешать в Музее современного искусства, и никто не догадается, что это XIII век.

Звонил Панкин, ворчал, что мало передаю с салона. А у меня совершенно непроизвольно вырвалось: «Боря! Я в Париже! А ты хочешь, чтобы я ещё и работал!» Он засмеялся, а потом сказал, чтобы я задержался на два дня и сделал репортаж с товарищеского футбольного матча сборных Франции и СССР.

Я очень приуныл, потому что ничего не понимаю в футболе, и пошёл к Льву, который признался, что он понимает ещё меньше моего, но ему тоже звонили по поводу репортажа. Мы решили никому не признаваться в своем футбольном невежестве, аккредитовались в ложу прессы, получили бирки-«вездеходы» по всему стадиону и заявились в ложу на правах старожилов, чем очень удивили старожилов настоящих, поскольку там собрались футбольные обозреватели со всей Европы, которые хорошо знали друг друга, и мы выглядели в их компании белыми воронами.

Что надо записывать, а что не надо, мы со Львом не знали, зрелище игры показалось нам очень скучным, и я с радостью принял предложение Льва освежиться пивком в баре под трибунами. Как только мы приступили к пиву, над нашими головами раздался обвальный гул, и мы поняли, что кто-то кому-то забил гол.

— Торопиться не следует, прошлого уже не вернуть, — философски заметил Лев, и не согласиться с ним было нельзя.

В ложе прессы я допустил грубейшую ошибку, громко спросив, а кто кому забил, после чего вся ложа уставилась на меня, как солдат на вошь. С мукой досидели мы до конца матча, после чего Лев сказал:

— Поступим так. У нас есть «вездеходы». Пойдём в раздевалку к футболистам, ты бери на себя наших, а я возьму французов. Потом обменяемся интервью и напишем классные репортажи, благо счёт мы запомнили…

Мы действительно проникли, но не в саму раздевалку — деревянный барак, из которого раздавались звуки работающих душей, а в маленький дворик рядом с этим бараком. Души постепенно умолкали, и во дворик стали выходить молодые красивые ребята с мокрыми, тщательно причёсанными головами, в твидовых пиджаках. Отличить французов от наших было практически невозможно. И тут я увидел мальчишку, сидящего верхом на дереве, ветка которого свисала над раздевалкой. Он громко кричал кому-то внизу, похлопывая себя по руке, по тому месту, где футбольные капитаны носят свою повязку. Так я определил нашего капитана Альберта Шестернева. Я даже напомнил ему, что мы встречались однажды в доме у Володьки Губарева и объяснил, что я ничего не понимаю в футболе, а репортаж нужен, а потому он должен мне помочь. Альберт охотно согласился. Напрягая все свои знания футбольной терминологии двадцатилетней давности, я спросил:

— А ты кого «держал»?

— В первом тайме Боннеля, а во втором — Гондэ, — ответил Альберт.

— Ну и как они?

— Нормально…

— Сильные футболисты?

— Нормальные…

— А вообще игра была грубая?

— Да нет, по-моему, нормальная была игра…

Я понял, что как я залез на Шестернева, так и слезать придётся. Лев тоже не мог похвастать успехами. И тут я увидел Льва Яшина — его я сразу узнал по портретам в газетах и журналах. Перед ним я решил предстать в образе этакого развязного, нахального репортёра. И это была моя вторая грубая ошибка. Мне ни в коем случае нельзя было надевать такую маску: я не знал, что со времени воцарения Бориса Панкина на престоле главного редактора «Комсомолка» превратилась в явно «проспартаковскую» газету. Я лениво подошёл к Яшину и сказал небрежно:

— Здорово, Лев! Я из «Комсомолки». А ты, вижу, совсем заработался, никогда к нам в редакцию не зайдёшь…

Молча, внимательно и свысока оглядев меня, Яшин хорошо поставленным голосом произнёс:

— Пусть к тебе твой «Спартак» ходит, ё… твою мать!..

На этом мое содержательное интервью с великим футболистом завершилось…

Однажды в Голубом золе «КП» собрала кавалеров орденов Ленина розных поколений, поскольку сама была награждена орденом Ленина № 1. Пришёл и Лев Иванович Яшин. Мы сидели с ним рядом, со смехом вспоминая парижское «интервью».

Футбол был вечером, диктовать в Москву надо утром, впереди целая ночь. Когда мы вернулись домой к Володину, Лев сказал:

— Не горюй! На Елисейских полях есть Drug-store — американская аптека, где вместо лекарств продают дорогие сувениры. Туда к 12 часам ночи привозят все завтрашние парижские газеты. Всё узнаем: кто кому забил, на какой минуте, а сейчас я предлагаю освежиться пивком…

В полночь с охапками газет мы вернулись с Елисейских полей и засели за свои репортажи…

Репортаж об этом матче («КП» от 6.6.67), который окончился ношей победой со счётом 4:2, начинался откровенно: «Я никогда ещё не писал о футболе… Прошу считать эти заметки лишь свидетельскими показаниями очевидца…» Самое смешное, что спортивная редакция ТАСС отметила его премией. Но всё равно, я убеждён, что «всеядных» журналистов быть не должно, и берясь не за свое дело, всегда рискуешь провалиться.

Кафе «Де флёр». Официант старик Паскаль. У него берут интервью журналисты: помнит всё. Говорили с ним о Сартре[207]. Белый, ломкий от крахмала пиджак, узкая чёрная «бабочка», чёрная жилетка и брюки. У него замечательный бумажник с отделениями для купюр каждого достоинства. Красные, под кожу, диваны, полированные столики с чёрными отметинами от сигаретных искр.

— Я что-то не поняла: фильм американский или ковбойский?..

Название для железнодорожной станции в Финляндии: Психовала.