Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 1 Март 1953 г. — февраль 1954 г.

Проснулся от всхлипываний и причитаний бабушки: «Умер, умер, Сталин умер…» Надо ехать в МВТУ. Чувствую необходимость какого-то единения. На площади Свердлова из окна троллейбуса видел, как на фасаде Дома союзов укрепляли его огромный портрет. Митинг в большой химической аудитории. Когда-то в эту аудиторию принесли мёртвого Баумана с разбитой головой, и тоже был митинг. Стояли очень тесно. Рядом со мной оказался Витька Чантурия. Слёзы брызгали из его глаз, как у клоуна в цирке…

Все разговоры об одном: что с нами будет, как жить завтра. С одной стороны, все понимали, что он не бессмертен, но мысль эту постоянно от себя гнали, внутренне свыкаясь с тем, что если он и умрёт, то это случится уже после собственной смерти, и все эти нерешаемые вопросы достанутся другим. И вот теперь действительно никто не знает, что со всеми нами будет.

Траурные флаги и заклеенные белой бумагой афиши. Все афиши на всех щитах заклеены белой бумагой — никогда такого не было. Очень изменились городские шумы. Пропали все голоса города, даже трамваи вроде бы не звенят и ездят тише. Но самое поразительное — звуки толпы. Тысячи людей формируются в толпы, стекаясь к Дому союзов в гробовом молчании. Слышно только шарканье ног. Ведь толпа — это всегда шум, крики, музыка, песни, пляски. Толпа в Москве всегда была праздничной, что усиливалось её оформлением: флагами, транспарантами, цветами. А здесь — тишина и ни одного цветного пятнышка. Серая, медленно ползущая, безмолвная толпа.

Литейный цех московского завода «Динамо».6 марта 1953 года. 6 часов утра. Сталин умер…

6 марта я вышел из дому[1] после обеда и беспрепятственно дошёл до Петровских Ворот. Милиционеры перекрыли собственно Петровку, и не стоило большого труда перелезть через ограду бульваров. В тот час по Петровке движения не было вообще. Очевидно, трагедия на Трубной площади разыгралась позднее. Но на Петровке было много милиции, всех хватали. Стихийно сбилась команда — человек пять, и мы пошли по крышам, потом форсировали улицу Москвина и добрались до Столешникова переулка. Там по каким-то внутренним дворам вышли к магазину подписных изданий. Перед ЦУМом стояла довольно плотная шеренга милиции, но и тут удалось прорваться. Из команды я остался один. Поймал себя на мысли, что испытываю какой-то спортивный азарт, что достижение Дома союзов превратилось уже в самоцель, а великий человек, который там лежит — лишь приложение к этой цели. За ЦУМом было пустынно. Основная колонна людей, к которой нам, как я понял, и надо было примкнуть, шла по Пушкинской. Охотный Ряд был наглухо перекрыт солдатами и большими военными грузовиками от станции метро до Гранд-Отеля. В это время со стороны «Метрополя» по Охотному Ряду пошла маленькая колонна — 3–4 больших чёрных автомобиля. Солдаты засуетились, заревели моторы грузовиков, которые должны были освободить дорогу для лимузинов. Я увидел, что внимание солдат отключено, и нырнул под грузовик. Пролез мгновенно, но порвал пальто на спине. Если бы пальто зацепилось, грузовик, скорее всего, раздавил бы меня. Буквально через несколько метров стояла еще одна цепочка солдат уже без грузовиков, а за ними — серая толпа, вливавшаяся в распахнутые двери Дома союзов. Перед этой цепочкой вообще никого не было, я один. Солдаты пропустили меня.

Сразу за дверью — венки. Стен на высоте человеческого роста не было — одни венки. Сталин лежал очень спокойный. Руки не на груди, одна поверх другой, как по православному обычаю, а слегка книзу, не соприкасаясь. Рыжеватый, с проседью. Он оказался рябой — это больше всего меня поразило. На всех фотографиях рябинки, которые я ясно видел, очевидно ретушировались. Кто стоял в почётном карауле, кто сидел у гроба — не знаю, не видел, всё время смотрел на него.

9.3.53

В 1947 году вышла серия книг «Библиотека избранных произведений советской литературы». Не знаю, есть ли в ней Бабаевский, а то как бы славно вышло: от «Золотого телёнка» до «Кавалера Золотой Звезды»!

О, дети! Долго смотря на белого какаду, который и живёт-то только на Молуккских островах, маленькая девочка разочарованно спросила: «Мама! А где же кукушка?!»

«Ещё один, уже двадцатый, я прожил год. Ещё десяток книг успел прочесть я, и длинный ряд хмельных бутылок судьба дала с друзьями осушить. И год ещё я к тем годам прибавил, что в тяготах ученья проводил. И истин новых я познал немало. А вспомни, ведь ещё недавно был юношей наивно-глупым. В забвеньи пылкой молодости верил в добро, и честь, и справедливость, но, чудом избежав за слепоту расплаты, дела недавних дней с улыбкой вспоминаю: соль прошлых слёз за сахар я приемлю».

Читать это должен был в день моего рождения на торжественном заседании в Большом театре Василий Иванович Качалов, но, увы, умер пять лет назад…

А Качалова я помню. Он читал «от автора» в «Воскресение» Льва Толстого. Это было очень непривычно: «от автора», но голос у него действительно был потрясающий.

«Коли уж залезла в речку, так уж мочись…»

(Подслушал, купаясь в Кучино)

«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Всё смешалось в доме Головановых. Ярослав Кириллович получил «неуд.» по технологии металлов.

Прекрасное волевое лицо профессиональной склочницы.

А что было бы, если бы люди жили, как муравьи, а муравьи, как люди? Прекрасная тема для застольной беседы.

Фотоочерк для «Огонька»: «Коктейль-холл на полевом стане».

Хор «Плавься!» из оперы «Домна».

«Наши чувства крепки, как степные дубки…»

(Подслушал. Это пели по радио)

«Убивайте мух всеми доступными способами!», «Чулки и трикотаж снижены!»

(Плакаты в Севастополе)

Профессор на лекции по термодинамике: «Холод мы можем рассматривать так же, как тепло…»

«Условия работы аптеки требуют абсолютной тишины». А почему, собственно, не включить лёгкую музычку?

«Если ему не стыдно лезть без очереди, то почему мне стыдно?!»

(Подслушал в очереди)

Девушка, чем-то однозначно похожая на сельскохозяйственного вредителя.

За то, что водитель до отказа набитого троллейбуса не открыл задней двери на остановке, кто-то тихо, но внятно назвал его педерастом. Но как узнали?!

Из театральной программки: «1-я ведьма — Иванова, 2-я ведьма — Глаголева, 3-я ведьма — Богоявленская…» Иванова очень горда, что она всё-таки первая!

«Музей человека» (слышал, что есть такой в Париже). В банках с формалином: «Дурак обыкновенный», «Нытик европейский», «Однолюб увлекающийся». Картина «Лицемеры в степи». Под стеклом на булавочках «Вертихвостки».

Сделал переливание крови. Поздороветь не поздоровел, но клопов удивил ужасно.

Под вальсы Штрауса трудно ругаться матом, бить морду и вообще безобразить.

Как точен русский язык: берёза — она, а дуб — он!

Снег пошёл 7 октября.

Если принять, что вес шампиньона 50 грамм, время роста 24 часа, то с площади в один гектар можно за сутки снять урожай вкусного, дешёвого и питательного продукта в 100 тонн. Отсюда план романа:

1. Молодой специалист Иван Петров работает в НИИ. Дома, средь книжных шкафов, ему приходит мысль о грибах.

2. Иван пишет статью и относит её своему учителю — длиннобородому и очень справедливому профессору Никите Егоровичу Караваеву, который страстно любит молодёжь и всякое новаторство.

3. Штат Кентукки. Молодой прогрессивный биолог Джек Смит — защитник негров и поклонник академика Лысенко — тоже додумывается до грибов. Его никто не слушает, а на опытном поле биолога строят аэродром для «летающих крепостей». Друзья советуют: «Мальчик, выбрось эти бредни из головы…»

4. Работа Петрова находит всеобщую и абсолютную поддержку. Он едет в колхоз, где уже построены гигантские теплицы для шампиньонов. В колхозе молодой учёный долго спорит с ударницей-трактористкой Настей по поводу книги Герцена «Былое и думы», потом волочит её на сеновал. Любовь. Свадьба. Из толпы: «Хороша девка! Ребятёнки таперича как грибы полезут!..»

5. Джек Смит протестует. Его объявляют «красным» и выгоняют из университета. Он продаёт спички.

6. Первый урожай грибов в колхозе. Настя уже беременна, но пока не видно. Всеобщее ликование.

Хорошо бы написать повесть из жизни домоуправов. Название есть: «Иней на стенах».

Проверял: никто из студентов не знает, Архимед — имя или фамилия?

Не знаю почему, но мне всегда казалось, что «сифон» — слово неприличное.

Одна заметка в стенной газете ЦДКЖ[2] называлась «Долг каждого акробата», но совершенно ничего не говорилось, что делать неакробату. Другая — «Хорошая закалка». В последней старик-маляр рассказывал, как он отлично отдыхал в Зеленогорске. Но ведь закалка — это когда нагревают докрасна, а потом бросают в ледяную воду.

Карточка игры во «флирт»: «Когда я вижу Вас, меня трясёт, как паутину!»

Был в новом университете на Ленинских горах. 4 часа жил в коммунизме.

19.10.53

— А тёща меня переживёт… В 1927 году умирала, а всё живёт…

(Подслушал в баре)

— Пили, пили, часам к двум все перечокались…

(Подслушал в трамвае)

Словами очень мало можно выразить. Жестом — многое. Глазами — всё!

В санатории царило радушное равнодушие ко всем приезжающим.

Ребята из нашей студенческой группы в колонне демонстрантов.

Поглощение раков требует абсолютной отрешённости от всего окружающего. Нельзя читать, нельзя писать, да и думать, по правде сказать, тоже вредно.

Пример явно несовременной лексики: «Дружок, в какую цену портвейн?»

(Подслушал на демонстрации 7.11.53)

Название для химического элемента: Геннадий.

Название для танца: Па-де-Кале.

Мистик — ласкательное от Мстислав.

— Я ей говорю: люблю тебя безо всяких разговоров!

(Подслушал в троллейбусе)

Для адреса: Новотрущобная улица, 25.

Имя для английского писателя: Доберман Пинчер.

Не ходил босиком: были музыкальные ноги.

Инфант с инфарктом.

Добрый сказочный дед Водогрей.

Мочеполовые и кожные болезни. Новые методы лечения. Доктор Фауст.

Соседка Лена называет лезвие — «резвием». Это, конечно, точнее.

Глупизна. Это совсем не то, что глупость.

Стеклянный карп.

(Подслушал у школьников)

На пожарных машинах потому так много медных деталей, что если бы их мало было, пожарным и чистить было бы нечего, а что тогда делать пожарным, когда не горит? Ведь горит-то не всегда.

Площадь моей ладони 155,6 кв. см. Сосчитал от нечего делать планиметром на лабораторной работе по ДВС[3] 14 ноября 1953 года.

Мальчик-горбун, очень бедно одетый, сидел на галёрке в Большом зале консерватории и слушал музыку. Глаза его были закрыты, а по лицу иногда быстро, как солнечный свет в листве деревьев на ветру, пробегала улыбка очень счастливого человека.

Больных детей жалко больше, когда они улыбаются, чем тогда, когда они плачут.

«На другой день в детской была большая радость: мама пришла пить послеобеденный чай вместе с детьми». Старинный бред для юношества «Что рассказывала мама». Не знаю почему, но мне кажется, что эта мама — порядочная сучка.

Был в Школе-студии МХАТа. Давали «Егора Булычова». Молодцы, ребята! Олег Анофриев очень хорош!

22.11.53

Десятиклассник, поступающий в МВТУ, заполняет анкету. Над графой «Семейное положение» долго думает, потом пишет: «хорошее»…

Очень счастливый или, наоборот, очень несчастный тот, который никогда не тосковал. Как?

Сладкая вода пахнет.

Тот, кто думает, что сидеть и смотреть на огонь — праздное занятие, ошибается.

(Пели на лекции по сопромату)

Мне рассказали о смерти одного малоизвестного дирижёра (фамилию назвали, но я не запомнил). Он дирижировал «Реквиемом» Берлиоза. В самом конце, когда хор и оркестр звучали с предельной силой, мощью и трагизмом, дирижёр поднял вверх руки, взмахнул палочкой и упал навзничь мёртвый. О такой смерти можно только мечтать.

Не дождь, а ливень, молодой, озорной, с тёплым порывистым ветром. Промок насквозь.

5.12.53

Был на выставке финского искусства. Ждал худшего.

Оркестр в фойе кинотеатра «Эрмитаж». Дирижёр сам по себе, музыканты сами по себе. Изредка музыканты из тех, кто в данный момент не играет, взглядывают на дирижёра: на месте ли? Контрабас выше совсем маленького музыканта, который на нём играет. Поиграв немного, маленький замолкает, аккуратно перелистывает нотную страницу на пюпитре и снова продолжает играть, но уже быстрее: навёрстывает упущенное. Кларнет — небритый молодой еврей с баками и неприлично томным взглядом. Один из двух виолончелистов, если на него надеть каску и во рту приделать клыки, будет копией «фашистского зверя в берлоге», каким его рисовал Бор. Ефимов в 1945 году.

«Нет мира под оливами» — худший из итальянских фильмов новой волны, который я видел.

«Credit» по-английски — честь, вера, влияние, уважение, кредит.

Сборник детских сказок: «Тысяча и один рубль».

Лена была певица. Я ходил на её концерты три месяца, чуть не разорился совсем, выучил весь репертуар. Когда я слушал её, во мне боролись два чувства. С одной стороны, я был счастлив и восхищен тем, что она поёт для меня. С другой — испытывал чёрную ревность ко всем другим людям, потому что понимал, что она поёт и для них.

Ленинград. Зима 1942 года. Блокада. Большая тёмная комната. На старинном лепном потолке блестит иней. В углу — железная печурка. Около неё на корточках сидит человек. Перед ним — стопка книг. Книги он рвёт, и небольшие пачечки изорванных листов бросает в печурку. От корешков толстых книг, если их разломать, отлетает мелкая острая крошка клея. Крошку эту человек подбирает и ест. По стенам комнаты — шкафы с книгами, книг много, их хватит на несколько дней, если хватит человека. Непонятно почему он не умер до сих пор. Но он сошел с ума. Сидя у печурки и обнимая опухшими руками закутанные тряпьём колени, он тихо смеялся и повторял:

— Колбаса… Колбаса с луком копчёная… Колбаса литовская, итальянская, венская, франкфуртская колбаса… Колбаса ветчинная, малороссийская, польская кровяная, московская с перцем… С перцем! — и опять тихо смеялся.

На полу валялась книга с оторванным корешком: «Полный подарок молодым хозяйкам. Новейшая школа поварского и кондитерского искусства. 2527 описаний приготовлений разных кушаний. Москва, 1908 год».

Вы не поверите, но в древнем Египте покровителем женщин был бог Бес!

Тот — бог мудрости и письменности, Сохмет — богиня войны, Нофертум — бог растительного царства, Сет — бог злого начала. Небом владели две богини: Мут и Нут.

В кармане — два пятака, холодных-прехолодных… И так стало тоскливо, одиноко…

Надо разыскать, точно установить авторство и поставить обелиски людям, которые породили бессмертные строки:

«Шути любя, но не люби шутя».

«Жду ответа, как соловей лета».

«Судьба заставит нас расстаться, но не заставит разлюбить, мы можем долго не встречаться, но друг о друге не забыть».

«Пишите, милые подруги, пишите, милые друзья, пишите всё, что вы хотите, всё будет любо для меня».

«Любовь и молодость мы купим в магазине!»

(Подглядел наколку на руке)

А. С. Пушкин

Бабка Анна Павловна обрушилась на современную молодёжь:

— Вот откроют Кремль и живо его загадят… Пьяные напьются…

— В музеях-то нет пьяных, а Кремль будет, как музей, — возразил я.

— Нет?! Ещё сколько!

— А раньше?

— Что раньше? Раньше пьяные умные были…

Снег не падает, а летает то вверх, то вниз. По бульвару бегают радостные собаки, нюхают друг у друга под хвостом.

Если завидовать кому, так бродягам. Прекрасная профессия! Никто не знает жизнь так, как бродяги. А Данте, Горький, Сервантес никогда не стали бы великими, не будь они бродягами.

Афиши двух лекций: «Творчество Демьяна Бедного» и «Новое в радиоастрономии». Здорово было бы, если бы лекторы поменялись темами. Обязательно бы пошел!

В молодости он думал, что умрёт героем в бою со знаменем или сгорит на пожаре, спасая ребёнка. А умер он от приступа грудной жабы, в серой, пропахшей лекарствами и борщом квартире, среди каких-то совершенно ненужных ему людей…

— Так вот, голубчик, водку Вам пить категорически нельзя, понимаете: категорически!

— Доктор, а коньяк можно?

— Ну, иногда… Очень немного… В чай…

Дома жене:

— Вот доктор теперь коньяк велел пить!

(Сам слышал, как это пели по радио)

Дед Федот был очень стар, спал плохо, ворочался, просыпался. Ночью в саду озоровали зайцы, глодали яблони. На одном дереве дед приладил колокольчик, на другом повесил косу, от них в щёлку рамы провёл верёвочки в избу, намотал на гвоздик над подушкой. Работой этой был очень доволен. Просыпаясь, дед вспоминал сад, зайцев, дёргал за верёвочки, кряхтя, переворачивался на другой бок и снова засыпал. А из сада тяжелыми мягкими прыжками убегали испуганные зайцы. И снова тишина…

(Рассказала няня Наташа Белова)

Француз: «Иван Грозный, прозванный за свою жестокость Васильевичем».

Гимназистка путала шпицрутен и Шпицберген.

Темы бесед, в коих я, Чудецкий, Алька Баковецкий и беззубый Брандлер принимали живейшее участие: 1. Космос, происхождение Земли, Луна, Марс и межпланетные сообщения. 2. Китай и китайская письменность. 3. Трусы и кальсоны. 4. Монархия вообще и русский престол в частности. 5. Фашист ли Оскар Уайльд? 5. Самоубийства. 6. Кеплер, Ферма и Чайковский. 7. Проказа и меры борьбы с нею. 8. Идеологическая подготовка нацистской армии. 9. Казакевич, Гроссман и… Бабаевский. 10. Железнодорожное строительство в СССР. 11. Фурункулёз. 12. Уличные драки. 13. Голод в Индии. 14. Умеем ли мы отдыхать?

Пьяный — дворнику, счищающему снег:

— Что скребёшь?! Землю, шар земной скребёшь, сволочь!

В больнице кричала женщина. Пока она лечилась, её бросил муж. Она узнала. Разбил паралич. Женщина кричала, увидав пришедшую дочку. В пяти фразах зародыш рассказа.

Радость настоящую, беспричинную радость жизни дают две вещи: любовь и солнце.

Ожидают гостей: «Надо бы купить что-нибудь…» И так всякий раз. Надо! Обязательно надо купить!