Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 29 Октябрь 1964 г. — май 1965 г.

Письмо в редакцию: «Мне очень нравится ваша газета и особенно субботний номер с «Клубом Любознательных»… Бывают такие статьи, что, уже заканчивая читать, сожалеешь, что мало написано. С. Дергач. Жмеринка».

Письмо в редакцию (публикуется с сохранением орфографии, но с сокращениями).

«Уважаемая редакция!

В газете от 14 ноября была помещена статья «Фотография мадам Вонг»[137]. Как вы думаете, уместно ли печатать такие статьи, да ещё в «Комсомольской правде», которую читает молодёжь?

Я думаю, что нет. Не нужно закрывать глаза, что и среди нашей молодежи… не всё обстоит благополучно в смысле моральных устоев. Пусть небольшой процент, но он есть… есть ещё распущенные, избалованные мамины сынки, парни и девицы морально разложившиеся, а подростки особенно, для них не существует слово нельзя, они на всякие правила человеческого отношения ко всему плюют, моральных никаких устоев нет, а есть, что хочу, то и творю. В городах люди боятся ходить по городу вечерами.

И вот, прочитав такую статью, что из неё можно почерпнуть полезного, кроме вреда? Конечно, они не будут взрывать торпедные катера, грабить пароходы и т. д., а заманчивая картина пиратского бандитизма, а главное неуязвимость — создаст в них интерес к преступным наклонностям… Такие статьи не к лицу «Комсомольской правде», которая должна вести большую воспитательную работу, а не гнаться за трюками и сенсациями западного мира, и так запад завозит много отрицательного, а ведь худое прививается быстрее, чем хорошее…

Пенсионер Н. И. Трошников. Новгород, Ленинградская, 10, кв. 4»

А ведь если исключить нелепые аналогии с пиратством, прав 80-летний пенсионер Трошников, царство ему небесное. И мы сегодня видим, что «худое прививается быстрее, чем хорошее». А по улицам сегодня ходить пенсионерам гораздо страшнее, чем в 1964. (Прим. 2000 г.)

Хочу написать необыкновенную книгу: «Шар земной». Романтическую книгу о величии планеты.

Академика Николая Николаевича Боголюбова назначили директором Института ядерных исследований в Дубне. Боголюбов — теоретик, к административной работе человек мало пригодный. В лаборатории ядерных реакций (ЛЯР) у академика Флёрова[138] назначили какой-то важный семинар, позвали нового директора, ждут. Он не идет. Посылают кого-то искать его. В дирекции говорят: ушёл в ЛЯР. Туда-сюда, нигде нет! Оказалось, заблудился в лесу и ЛЯР не нашёл, хотя она занимает гигантское здание с огромным ускорителем.

Валька Аграновский[139] надумал писать о физиках-ядерщиках и решил наняться старшим лаборантом в ЛЯР к академику Флёрову, с которым был знаком. Георгий Николаевич пошёл представлять его Боголюбову: «Так, мол, и так, вот — журналист, но будет у нас работать старшим лаборантом». Боголюбов спрашивает:

— А какую ставку вы ему положили?

— Тысяча сто рублей, — отвечает Флёров.

— А не много ли? — помолчав, спрашивает Боголюбов. Аграновский злится: «Вот крохобор!»

— Да нет, Николай Николаевич, это не много, — отвечает Флёров. Боголюбов ещё думает некоторое время, потом спрашивает:

— Это в старых или в новых деньгах?..

Прелесть! Как я завидую его незнанию!

27.1.65

Господи! Сделай так, чтобы я услышал, что где-то кто-то украл у кого-то мою книгу! Наверное, этот день будет одним из счастливейших дней моей жизни!

Юра Гагарин рассказывал, что профессор Мелькумов[140] гонял его по всему материалу по ракетным двигателям, а не только по билету, безо всяких скидок. «Очень строгий генерал!» На экзаменах по политэкономии требовали ссылаться на собственные впечатления о тех странах, где он был. А какие у него впечатления, кроме митингов?.. Они с Валеркой Быковским в Швеции и Норвегии выступали по 8–9 раз на дню. Национальную выставку в Стокгольме за две недели посетило 20 тысяч человек. А когда туда приехали Юра с Валерой, пришло 12 тысяч. Гагарин давал автографы на окурках сигарет «Лайка».

Я включен в состав негласной комиссии по подготовке празднования 50-летия Б. В. Раушенбаха. Раушенбах предупредил, что после первой же нормально-юбилейной фразы в свой адрес он уйдёт сразу, и категорически потребовал, чтобы юбилей был весёлый. В комиссию входят: Марк Лазаревич Галлай[141], который в юные годы учился с БВ в Ленинграде, и ребята из его отдела в КБ: Спаржин, Иванов, Скотников, Пациора и другие. Мне поручено сверстать газетную полосу «Раушенбах в космосе», сочинить «Сообщение ТАСС» и уговорить Юрия Левитана[142] записать это сообщение на плёнку. Спаржин и Скотников делают видеофильм «Страницы великой жизни», Галлай готовит тосты и т. д. Юбилей будем праздновать 20 января в ресторане «Звёздный» в Останкино.

Во время последней нашей встречи, Королёв вдруг спросил меня:

— Я слышал, что вы принимаете участие в подготовке юбилея Бориса Викторовича? Я тоже там буду. Давайте сделаем вид, что мы незнакомы…

Зачем? Всё КБ знает, что мы не только знакомы, но регулярно встречаемся! Ничего не понимаю…

16 января отвез Левитану текст «Сообщения ТАСС»:

«Внимание! Говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза! Передаём сообщение ТАСС. 20 января в 20 часов по московскому времени в Советском Союзе произведён новый запуск на орбиту спутника Земли космического корабля «Восторг». Корабль «Восторг» пилотируется гражданином Советского Союза доктором технических наук, подполковником запаса товарищем Раушенбахом Борисом Викторовичем. Задачами полёта являются:

— исследование работоспособности человека в нечеловеческих условиях;

— исследование влияния на человеческий организм 16-часового рабочего дня на этот раз в условиях невесомости.

Максимальное удаление (в апогее) корабля «Восторг» от кабинета Главного Конструктора, обеспечивающее нормальную жизнедеятельность товарища Раушенбаха, — 251 километр. Товарищу Раушенбаху передают передачи. Радиопередачи на частотах 15,765, 15,766, и 15,767 МГерца[143]. На борту корабля установлен также радиопередатчик «Глухарь», который не работает.

Самочувствие товарища Раушенбаха невероятно хорошее!»

На следующий день созвонились и поехали с Севой Ивановым к Левитану. Оказалось, что он живёт напротив Моссовета, в доме, где книжный магазин, на первом этаже со двора.

— А что, хороший человек этот ваш Раушенбах? — спросил Левитан.

Мы с Севой наперебой бросились выдавать ракетно-космические тайны.

— Ну, хорошо, — сказал Левитан. — Я вам верю. Я ведь ещё одного человека уже «запускал в космос» вот так же — Яблочкину[144]!..

Когда Левитан говорит, он заметно кривит рот, чтобы капельки слюны не попадали в микрофон.

Наш текст был внимательно им проработан: в нужных местах были проставлены ударения, а слова, которыми требовалось «спедалировать», были подчёркнуты. Левитан начал читать, но как только он с пафосом произнёс фамилию Раушенбаха, мы с Севкой расхохотались — так это было здорово сработано!

— Ребята, — строго сказал Левитан, — так дело не пойдёт.

Он дал нам две подушки с дивана, в которые мы уткнулись, пока он читал.

Подготовка раушенбаховской полосы шла в «КП» полным ходом. Из большой фотографии Валерки Быковского вырезали лицо, вклеили физиономию Раушенбаха, пересняли и с этой подделки сделали клише. Сочинили послеполётную пресс-конференцию «космонавта» в Академии наук, телефонный разговор «космонавта» с «мысом Пицунда» (фамилию Брежнева «употребить» в печатном тексте всё-таки не решились), заметку с родины «героя» «Ленинград ликует», «Сообщение ТАСС» и т. д. С моей точки зрения, было, по крайней мере, две отличных находки: 1) во время разговора с мысом Пицунда «космонавт» Брежневу ничего не говорит, кроме: «Спасибо, спасибо», а в конце плачет в трубку от умиления; 2) на пресс-конференции в Академии наук журналист напоминает «космонавту», что он ел в корабле смородину, и спрашивает: какая была смородина — красная или чёрная? Космонавт долго шепчется с академиком Е. К. Фёдоровым, который руководил этими пресс-конференциями (не имея к космонавтике никакого отношения!), потом говорит: «Хорошая была смородина!».

В наборном цеху распространился слух, что «Комсомолка» верстает полосу о каком-то новом космонавте, а другие редакции об этом не знают. Появились лазутчики из «Правды» и «Советской России». Я стоял у талера[145] и отгонял любопытных. Изготовление любой печатной продукции, даже самого невинного содержания, каралось очень строго, я понял, что назревает крупный скандал, и, едва полоса была забита, срочно стал её прокатывать. Это абсолютные раритеты: полоса эта существует в 12 экземплярах: две полосы у Раушенбаха, одна — у Королёва, по одной — у Галлая, у меня, у моих ребят из отдела науки: Биленкина, Губарева, Репина, остальные — у ребят, готовивших юбилей. Откатав 12 экземпляров, я велел срочно рассыпать набор.

20 января к 19.00 в «Звёздном» собралась, наверное, половина всех строго засекреченных «космиков» страны. Не начинали: ждали «царя зверей» — Королёва. Вскоре он появился с Ниной Ивановной[146], на плечи которой был наброшен палантин из чернобурок. Столы были накрыты на втором этаже, и на лестнице, и в зале шеренгами по обе стороны прохода стояли люди, приветствуя Главного. Королёв со многими здоровался за руку. Я стоял где-то во 2-м или в 3-м ряду, но он разглядел меня, подошёл, народ расступился, он пожал мне руку, пробормотав что-то дежурное, вроде того, что рад меня видеть. Ну, теперь я уже начисто ничего не понимаю!

Борис Викторович Раушенбах, Нина Ивановна и Сергей Павлович Королевы на банкете в ресторане «Звездный». 20 января 1965 года.

Юбилей прошёл на славу! Столы стояли буквой «П», в центре перекладины сидели Раушенбах с Королёвым, их жёны и практически все замы Королёва по ОКБ. Сначала показывали диафильм. Когда на экране появился 2-летний БВ в распашонке, а Юрка Спаржин, который читал текст, сказал строгим голосом: «В 1917-м вопрос выбора для Раушенбаха не стоял: это была его революция!» (БВ родился 18.1.15), хохотал весь зал. После череды тостов включили пленку с «Сообщением ТАСС». Хохотали все. Мишин[147] и Черток[148] удивлялись:

— Ну как же ловко, черти, сделали! Ну, полное впечатление, что это натуральный Левитан!..

Напрасно я бегал от одной кучки гостей к другой и всем доказывал, что это действительно Левитан, никто не верил. Потом настал час моего газетного триумфа. Почти все тексты полосы я читал вслух, прерываемый раскатами хохота. Для ракетчиков — главное то, что всё это было напечатано на газетной полосе, типографскими буквами — вот что никак не укладывалось в их инженерных мозгах! БВ был в восторге, Королёв от смеха прослезился. Потом подозвал меня и сказал: «Давайте мы с вами коньячку выпьем». (Эта реакция Сергея Павловича совершенно непредсказуема, как и все его реакции: персонально, как я мог наблюдать, а я очень внимательно наблюдал за ним весь вечер, он ни с кем больше не пил.) Из чёрной бутылки «Napoleon» налил мне и себе по рюмочке, мы чокнулись и выпили.

— У меня через год тоже юбилей, — сказал Королёв почти шёпотом, с совершенно несвойственной ему просительной интонацией в голосе, — можете мне тоже сделать такую газету?

— Да о чём вы говорите! — воскликнул я. — Да мы вам не полосу, а целый номер сделаем!

И года не прошло после этого разговора, как Королёва не стало. Эту просьбу Главного конструктора я не выполнил.

Незадолго до юбилея Раушенбаха был разговор с СП[149] в Подлипках. Говорили о моей книжке[150]. Королёв требовал, чтобы я равнялся на Льва Толстого, убеждал меня в необходимости продолжения повести, когда мои герои уже будут работать на Марсе. Я возражал, что никакого продолжения не надо, что тогда это будет уже просто плохая фантастика. Вдруг, совершенно без связи с предыдущим разговором он говорит небрежно:

— А вообще вам надо самому слетать в космос и всё увидеть собственными глазами… Тогда и продолжение получится… Сейчас мы заканчиваем испытания нового трёхместного корабля, который будет летать очень часто, так что место для вас будет…

Это было сказано настолько «между прочим», что я опешил.

— Но, Сергей Павлович, там у этого корыта такая давка, что не пробьёшься, — выдохнул я.

— Какое вам дело до этой давки!? — резко перебил он меня. — Это вас совершенно не касается! Напишите заявление на моё имя и всё!

— А как вас там именовать?

— Просто: «академику Королёву»…

Заявление я обдумывал долго, понял главное: оно должно быть коротким. «Академику Королёву С. П.

Уважаемый Сергей Павлович!

Прошу Вас включить меня в группу товарищей, проходящих подготовку к полётам в космическое пространство. Я, Ярослав Кириллович Голованов, русский, член КПСС с 1961 г., родился в 1932 г. После окончания в Москве средней школы поступил учиться на факультет ракетной техники МВТУ имени Баумана, который окончил в 1956 г. по специальности ЖРД[151]. Затем я был направлен на работу в НИИ п/я 1027, где проработал два года.

Меня давно привлекала журналистская работа, я начал сотрудничать в газете «Комсомольская правда», а в начале 1958 г. был переведен на постоянную работу в отдел науки этой газеты. С этого времени я становлюсь научным журналистом, пишу о советской технике и науке, в том числе немало и об исследованиях в космосе. За научные репортажи Союз журналистов, членом которого я являюсь с 1961 г., присудил мне на конкурсе в честь 50-летия «Правды» первое место. В настоящее время я работаю заведующим отделом науки «Комсомольской правды».

Я женат, моя жена — инженер-физик, работает в п/я 651. У нас четырёхлетний сын.

Моя просьба продиктована убеждением, что современное состояние советской ракетной техники позволяет включать в состав экипажей советских космических кораблей практически здоровых людей разных специальностей, в том числе и журналистов. Уверен, что полёт журналиста в космос может принести не меньше пользы в нашей идеологической работе по коммунистическому воспитанию советских людей, чем полёт лётчика, инженера или врача. Если такой полёт доверят мне, я приложу все силы для того, чтобы оправдать это доверие и в дальнейшей литературной работе использовать этот полёт с максимально возможным КПД.

С глубоким уважением. Я. Голованов. 21 января 1965 г.»

Отвёз это заявление Королёву. Состоялся интересный разговор.

— Сергей Павлович, — говорю я, — история авиации не сохранила имени первого авиапассажира. Скорее всего, это была какая-нибудь девушка, которую лётчик прокатил пару кругов над аэродромом, но мы её имени не знаем. А нам надо застолбить имя первого космического пассажира! Космонавты в космосе должны работать, а пассажир — набираться впечатлений, чтобы, вернувшись на Землю, рассказать о них, ведь так? Кто может быть пассажиром? Поэт, музыкант, художник, но лучше всего — журналист! А из журналистов лучше всего — я! Потому что я ещё и ракетчик по специальности!

Королёв слушает с легкой улыбкой, а улыбается он редко. Чувствую его расположение и разливаюсь соловьем:

— Надо часть пространства в корабле отгородить хотя бы тюлем, выделить в «пассажирскую кабину». И ещё я придумал: нужен «пассажирский билет в космос»! Как в авиабилетах вырезают ножницами цену, так тут надо вырезать количество витков вокруг земного шара!

По глазам вижу, что Сергей Павлович воодушевляется. Решаюсь сыграть «ва-банк».

— Сергей Павлович! От журналиста будет огромная польза для космонавтики! Ну чего вы добились, запустив Терешкову? Доказали, что женщина — это тоже человек. И всё!..

Я знал, как относился СП к полёту Терешковой. Эта фраза очень ему понравилась…

Через много лет после смерти С. П. Королёва Сергей Николаевич Анохин, заслуженный лётчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза, который одно время ведал в ОКБ С. П. Королёва подготовкой штатских космонавтов, подарил мне моё заявление с такой резолюцией Главного конструктора:

«т. Анохину.

Пр. Вас включить т. Я. Голованова.

12.2.65. С. Королёв».

1.2.65. Годичное собрание Академии наук. Выступление президента Келдыша. Его приоритеты:

Плазменные двигатели. Алгебраическая топология. Решения многомерных аэродинамических задач. Создание полупроводниковых квантовых генераторов и выпуск аппаратуры с ними. Получение стекла с прочностью выше, чем у стали. Разработка эффективных методов связывания атмосферного азота. Микробиологический синтез лизина. Получение продуктов питания из синтетических белков.

Как это характерно для Келдыша: ни слова о проблемах гуманитарных наук! Будто их и нет!

Сидел и разглядывал академиков. На Миллионщикова очень легко нарисовать карикатуру: брови, губы и круглый подбородок впереди. Павловский — Дед Мороз, только бороду надо отрастить подлиннее. Курсонов гладок, полон многозначительного достоинства. Доллежаль — купец. Ему нужна поддёвка, пролётка, волжская пристань с бочками. У Ребиндера и Несмеянова очень большая голова. Несмеянов как-то удивительно ясно и пронзительно смотрит. Бодрый, с блестящей лысиной Мальцев. Красивый, статный, какой-то чистый, словно он только что из ванной, Каргин. Гольданский пришёл, сел и весь день читал книжку. Лаврентьев ползает по президиуму и со всеми шепчется. Скрябин — пепельно-седой, с повисшими усами, но неожиданно резкими, совсем не старческими поворотами головы. Непроницаемо значительный и какой-то по-чиновничьи, по-глупому важный академик и министр Федоров. Дмитрий Иванович Щербаков — добрейший и милейший старик — задремал. Капица сидит в третьем ряду президиума в зеленой ковбойке. Шепчется, посмеивается, потом вдруг положит подбородок на спинку стула впереди и замрет. Географ Григорьев — самый старенький (1883 г.р.), маленький и ужасно грустный. У него, Фока, Павловского и Сукачёва — слуховые аппараты. Весь первый ряд президиума — в очках: Сисакян, Мусхелишвили, Лаврентьев, Семёнов, Келдыш, Кириллин, Миллионщиков, Федосеев.

Меняется мир. Раньше человек, ставший знаменитым, не узнавал своих друзей. Сейчас часто друзья знаменитого человека стараются его не узнавать.

Харитонов 28 февраля достигает возраста Иисуса Христа. Я издал приказ по этому поводу, отметил его вклад в асфальтирование Лихова переулка (асфальт ломали и снова асфальтировали не реже одного раза в месяц), в навешивании троллейбусных проводов (которые вскоре сняли), а поскольку Женька был засекреченным инженером по конструированию станков для авиационной промышленности, я просто обязан был запутать агентов зарубежных разведок, отметив его «успехи в осуществлении ряда ответственных специальных работ в некоторых важнейших отраслях отечественной промышленности». Далее в приказе говорилось:

«В ознаменование 33-летия со дня рождения выдающегося советского лиховца Евгения Васильевича Харитонова приказываю:

1) Объявить повсеместно воскресенье 28 февраля нерабочим днем;

2) Учитывая особенности нынешней деятельности Харитонова Е. В., в целях сохранения государственной тайны считать преждевременным переименование в Москве Лихова переулка и сада Эрмитаж и впредь продолжать именовать: Лихов переулок, сад Эрмитаж;

3) По той же причине, дабы не вызвать недоумения иностранных разведок, Большой и Малый Харитоньевские переулки в г. Москве продолжать именовать: Большой Харитоньевский переулок, Малый Харитоньевский переулок;

4) В честь 33-летия со дня рождения Е. В. Харитонова в столице нашей Родины — городе Москве 28 февраля в 24 часа произвести бой часов на Спасской башне Кремля и исполнить Гимн Советского Союза. Бой и Гимн транслировать всем радиостанциям Советского Союза». Наполеон Бонапарт говорил, что ни в коем случае нельзя отдавать приказа, если у тебя есть хотя бы тень подозрения, что твой приказ может быть не выполнен. Именно этим правилом я и руководствовался.

До чего же мне хочется справиться со всеми сомнениями моими, самому себе доказать, что я чего-то стою, сделать свою заветную работу. Тут, в ней — все мои сомнения, вся моя неуверенность, ощущение, будто взялся я за дело неподъёмное. Никогда не мучался я больше, чем теперь, когда работа эта зачата, но долго надо носить её ещё в своем чреве, прежде чем только подумать с трепетом о родах. Вся беда в том, что я — совсем один, и никому до всего этого нет никакого дела[152].

1.3.65

Почему кандидатские диссертации лучше докторских? Потому что кандидатские диссертации пишут будущие доктора наук, а докторские — слабенькие кандидаты.

Сидели дома у Роберта Рождественского и пили с ним водку. Приехал домой, а жену мою Валю увезли в родильный дом! Какой ужас! Я пьяный совсем, но порулил в Щукино. Дал нянечке три рубля, передал записку. Вернулся домой, а дома мне почему-то страшно. 4 часа утра 9 марта 1965 года.

(Пели во дворе роддома)

Чтобы произвести впечатление, через газету благодарит все организации и отдельных товарищей за поздравления, которые пришли в его адрес в связи с юбилеем, а поздравлений никаких и не было. Так, три приятеля заходили, да тётка из Саратова телеграмму прислала.

23 марта, в день прилёта в Москву космонавтов Леонова и Беляева, моего сына Сашку первый раз купали. Он плакал. Впрочем, плакал он целый день. Валя усталая и расстроенная донельзя.

Письмо в редакцию: «При этом посылаю изложенную на двух листках в элементарном виде теорию образования атомов растительного и животного мира. Прошу направить её в комиссию на соискание Ленинской премии. Подробное изложение этой теории с математическими доказательствами и подтверждениями на проведенных опытах вышлю дополнительно после получения ответа от соответствующих ученых.

С уважением к Вам М. Молчанов. 24.3.1965

Украинская ССР, Донецк-3, Краснофлотская, 27, Молчанову Михаилу Павловичу»

Полный приключений полёт Беляева и Леонова. Газетное его отражение так же похоже на действительность, как я — на верблюда.

Старт без замечаний. Выход Леонова тоже прошел нормально, если не считать, что он не сумел сделать фотографии в открытом космосе, но кинокамера его снимала нормально. Заглушка от кинокамеры оторвалась, и он забросил её в космос. Алексей говорил, что было страшновато. Влезть в корабль головой вперёд (согласно инструкции) никак не получалось, он влез ногами вперёд с большим трудом. За время выхода — около 15 минут — «Восход-2» пролетел от Чёрного моря примерно до Иркутска. Тут обнаружилось падение давления в корабле, чуть ли не до половины атмосферного. Медики на Земле паниковали и требовали немедленной посадки. Искали причину и на космодроме, и в Москве довольно долго. Оказалось, кто-то из космонавтов тронул какой-то тумблерок, и из-за этого клапан травил. Успокоились, ночь прошла спокойно.

Решили садиться, но не сработала ТДУ[153]. Впрочем, не совсем так: ТДУ сблокирована с системой ориентации корабля таким образом, чтобы ТДУ при неверной ориентации не могла увести корабль на ещё более высокую орбиту. Поэтому не ТДУ не сработала, а система ориентации не позволила ей это сделать, поскольку она «не видела» Землю, а почему она её не видела, трудно сказать. Возможно, во время отстрела выходного шлюза её объективы запылились и «ослепли», возможно, просто сигнал не прошёл. Гагарин с Земли передал команду Королёва садиться вручную, то есть отключив датчики системы ориентации, сориентировать корабль, глядя на Землю по «Взору», а затем включить ТДУ. На ориентацию требуется минут 20, а у них было 16. Ориентировать корабль вручную было очень неудобно, Беляев и Леонов отвязались от кресел, но и делать что-либо, паря в невесомости, было тоже трудно. Беляев попросил Леонова прижать его к креслу и в таком положении ориентировал корабль. По предварительным расчетам они должны были сесть в районе Куйбышева. Если лететь ещё один виток, 18-й, посадка приходилась на Прибалтику и Германию, 23-й виток — посадка в США — всё это баллистики быстро подсчитали.

Когда космонавты сориентировали корабль и включили ТДУ, они забыли, что, отвязавшись, они нарушили положение центра масс корабля. При смещённом центре масс и работающем ТДУ их могло сильно закрутить, и, что получилось бы от этой посадки вручную, одному Богу известно. Но, по счастью, смещение было, очевидно, маленьким, их не закрутило, но сели они не под Куйбышевом, а примерно в 100 километрах от Березников, в 17 км от деревни Кургановка (14 дворов), в глухой тайге. Корабль застрял между двух деревьев, но космонавтам удалось выбраться из него. Было холодно (вся система обогрева корабля была уже отстрелена). Разложили костёр, выпили бутылку спирта из аварийного запаса. От одного парашюта (другой висел на дереве) нарезали лоскутов, обмотались для тепла.

Всё время работали позывные УКВ. Первыми их услыхала Алма-Ата, но ещё до этого ясно было, что они приземлились где-то под Березняками. Как сказал Раушенбах, «после ручной посадки начался ручной поиск». Часа через 4 их обнаружил вертолёт ГВФ[154]. Вертолётчики сбросили им свою одежду, сами остались буквально в белье, но одежда повисла на деревьях. С подлетевших вертолетов и самолетов им сбрасывали одежду, термосы, еду. Термосы с кофе и какао при ударе о деревья рвались, как бомбы. Чудом одна бутылка коньяка, ни во что не завёрнутая, ткнулась в снег и осталась цела.

Неподалёку отыскалась площадка, на которую маленький вертолёт высадил троих: врача и двух спасателей. Четыре километра они пробирались по непролазной тайге, палили из ружей, космонавты отвечали ракетами. Наконец воссоединились. Врач и спасатели настолько обессилили, что помощь им оказывали космонавты. Космонавты тоже были очень измучены всей этой нервотрёпкой. Беляев рассказывал:

— Я оглянулся, Лёшки нет! Что за чёрт, думаю. Пошёл и вижу: он упал на парашют и спит… Проспал, наверное, часа полтора…

Брежнев лично распорядился, чтобы космонавтов ни в коем случае не поднимали в зависший в воздухе вертолет («А вдруг упадут с трапа и шею сломают! Как тогда докажешь, что они при приземлении шею не сломали?»). Пришли ребята, прилетевшие с Байконура, пришли местные лесорубы. Лесорубы были неторопливо молчаливы, подивились скромным размерам спускаемого аппарата, а когда Леонов хотел подарить бригадиру лесорубов свою цветную фотографию с автографом, лесоруб, едва взглянув на неё, сказал: «Спасибо. Только мне её и повесить негде…» И фото вернул. Лагерь в тайге рос, тут было уже около 60 человек. Лесорубы вырубили площадку довольно неграмотно, вертолёту сесть было сложно. Площадку с воздуха поливали водой, чтобы снег осел и замёрз. Беляев и Леонов ночевали в тайге две ночи. Наконец, сел маленький вертолёт, погрузил их, через километров 5 пересели на большой вертолёт. Большой прилетел в Пермь, космонавтов перегрузили в самолёт, дальше — Байконур, Москва, остальное известно.

Королёв был очень возмущён всем тем многочисленным враньём, которое окружало полёт «Восхода-2». Он пробовал переубедить Брежнева в его стремлении объявить район посадки «заданным районом Советского Союза». Любому ребёнку было ясно, что дремучая зимняя тайга не может быть «заданным» районом, если его не запланировали сумасшедшие. Брежнев упирался, тогда Королёв якобы сказал: «Моё дело запускать, ваше дело — объявлять», и бросил трубку ВЧ-связи.

24.3.65

Когда я слышу: «О, это вопрос Большой Политики!», мне всегда хочется уйти домой и лечь спать.

Почему люди перестали плакать над книгами?