Заметки вашего современника. Том 1. 1953-1970

Книжка 47 26 мая — 9 июня 1969 г.

В Париже — снова аэрокосмический салон, и я лечу. Жаль, что на этот раз не будет моего милого дружка Володина: он в отпуске где-то на Волге. Лечу первым классом. Рядом — академик Е. К. Фёдоров, как всегда, очень важный, и Марина Влади — милая, в дешёвых очках, девчонка. Я боязлив и не знаю, как заговорить с Мариной, хотя Вася Аксёнов знакомил нас. От «Литературки» на салон летит Гофман[297]. Он льнёт ко мне, поскольку считает меня (и совершенно справедливо!) знатоком Парижа.

Отель «Morgane» на rue Keppler. Гофман уговорил меня снять двухместный номер. Хозяин отеля понимающе улыбнулся: теперь он уверен, что мы — гомосеки. Номер маленький, убогий, окно в тёмный двор. Гофман говорит: «Да, забыл тебе сказать… Я ночью ужасно храплю…» Предложил Гофману пройтись по Парижу. Повёл его на Trocadero: очень самому захотелось поскорее увидеть Сену и Эйфелеву башню, поверить, что я — в Париже! Потом мы спустились по Елисейским полям на площадь Согласия, прошли садом Тюильри к Лувру и дальше до собора Парижской Богоматери. Гофман города не видел, без умолку рассказывал мне об Америке, о каких-то предателях, перебежчиках, так что я даже заподозрил, не идиот ли он.

Генрих храпит ужасающе. Я спать не мог. От храпа становлюсь психованным, потею, очень нервничаю. Встал, нажевал бумаги и залепил себе уши. Утром Генрих рассказывает мне что-то, а я ничего не слышу. Первая мысль: оглох и именно в Париже! Очень обрадовался, обнаружив в ушах затычки из папье-маше. Генрих говорит: «Ты привыкнешь к моему храпу настолько, что в Москве тебе уже будет трудно без него заснуть…»

Оня Прут[298] попросил Гофмана отвезти другу детства Зяме буханку чёрного хлеба и банку баклажанной икры, добавив, что паюсная икра у него есть в избытке. Позвонили этому Зяме, сидим в холле, ждём его к 12.00. В полдень к подъезду нашего отеля швартуется огромный, краснокожий внутри «Бьюик» с шофёром-испанцем в форменной фуражке (высший шик в Париже!). Из машины выскакивает бодрый круглолицый старичок. Знакомимся: Юдович Зиновий Александрович. Посылке очень обрадовался и предложил вместе пообедать. Привёз нас в ресторан «Бургонь» где-то на Больших бульварах. Когда мы причаливали, хозяйка ресторана выскочила нас приветствовать, за широкими окнами засуетились, затрещали крахмальными скатертями. За обедом разговорились. Юдович родился в Кривом Роге, занимался углём, потом нефтью. В 1921 году уехал во Францию. Пробивался долго и трудно. После войны стал «нефтяным королем», миллионером, одним из самых богатых людей Парижа. Тесно сотрудничает с нашим «Нефтеэкспортом», часто наезжает в Москву. Нашёл и купил у букинистов за несколько тысяч франков круговую панораму Москвы, которую какой-то французский художник нарисовал в XIX веке, сидя на колокольне Ивана Великого. Подарил панораму Музею истории и реконструкции Москвы. Музей не остался в долгу и преподнёс Юдовичу тарелку из прессованных опилок с петушком ценой в 3 рубля…

— У миллионеров бывают финансовые затруднения? — спросил я.

— Чаще, чем у бедняков! — воскликнул Юдович. — Когда началась война арабов с Израилем, и Суэцкий канал, по которому шла нефть из Кувейта, закрыли, ваш начальник «Нефтеэкспорта» пригласил меня в Москву и сказал, что договор о поставках нефти из СССР надо пересмотреть. Я хладнокровно заметил ему, что в этом случае придется заплатить мне огромную неустойку. «Придется, Зиновий, придется…» И со вздохом он задумчиво разорвал наш договор. Неустойку я получил, но по новому договору он с меня три шкуры содрал. Пришлось продать базу под Парижем за 18 миллионов долларов… Но он был абсолютно прав. Он знал, что у меня база на севере в Анфлере и я погоню туда танкеры с русской нефтью короткой дорогой из Ленинграда. Он всё правильно рассчитал. Я бы на его месте так же поступил…

Я слушал и невольно восхищался смекалистым начальником из «Нефтеэкспорта».

Целый день провел на салоне. Встретил Володю[299]. Разговорились, и он признался мне, что мечтает купить «Калипсо» — костюм для подводного плавания. Вечером шли с Кириллом[300] мимо каких-то «Спорттоваров», и я вспомнил о мечте Володи.

— Ну, какие же вы все советские идиоты! — воскликнул Кирилл. — Человек летал в космос[301]! Да он может зайти в любой магазин, и ему подарят два «Калипсо» только за право написать в витрине, что здесь покупал САМ Шаталов! Ручаюсь! Хочешь, я сам с ним схожу?..

На следующий день снова встречаю Володю и рассказываю ему о разговоре с Кириллом.

— Да как-то неудобно… — мнётся он.

«Калипсо» космонавт так и не смог купить: денег не хватило[302]…

В Париже много небогатых, но мало бедных, много зависимых, но мало униженных.

Музей авиации. Первые французские самолеты «Фарман» и «Антуанетт» 1907 года. Велосипедные колеса. Человек весь на виду. Годы постепенно задвигали человека внутрь самолета, и теперь его не видно совсем.

Нигде в мире нет такого количества всевозможных объединений по интересам и добровольных обществ, как в Париже. С помощью Кирилла мне удалось установить, что существуют: Общество поклонников гвоздя, стрелков из арбалета, любителей лука, усыновления ослов, сторонников черного пороха, которые собираются и стреляют из старинных ружей и пушек. Есть Общество лысых. Каждый год выбирают «самого лысого» и награждают его «Золотой гребенкой». Есть Общество любителей щупать жопу, издают свой журнал «Жопа». Есть общество распространителей анекдотов и газетных «уток». Они «открыли» новую страну в Европе — княжество Карлберг — там, где сходятся границы Франции, Бельгии и Люксембурга. Они же распустили слух, что в одном магазине молодой знаменитый писатель подписывает свои книги, и какой-то парень подписал и продал 700 экземпляров «Духа законов» Монтескьё[303]. В «Клубе одиноких» 60 тысяч членов. Впрочем, это уже не смешно…

Из истории «Боингов». «Боинг-707» совершил первый полёт 31.1.62 г. со 189 пассажирами. «Боинг-727» — 27.6.67 г. со 179 пассажирами. «Боинг-737» — 8.8.67 г. со 115 пассажирами. «Боинг-747» — 9.2.69 г. с 374 пассажирами. Ожидается, что сверхзвуковой «Боинг-SST» длиной более 85 метров с 298 пассажирами полетит в 1972 году.

Если стать лицом к Нотр-Дам, слева за Сеной на набережной de la-Tournelle есть ресторан под самой крышей довольно высокого — этажей семь — дома, который очень любил Геринг[304]. Когда рейхсмаршал ужинал в этом ресторане, кругом на всех улочках и даже на крышах домов торчали автоматчики.

Аперитив «Рикар» похож на «Капли датского короля».

Единственный мост соединяет остров Сите с островом Святого Людовика. Во время войны его разрушили и поставили временный, железный, на клёпаных уголках. Поскольку он был «временным», живет и сегодня. Если идти по нему бодрым шагом, он чуть-чуть качается. В первый момент кажется, что у тебя слегка закружилась голова. У моста всегда стоит клошар[305] с воспалёнными красными глазами, удивительно похожий на Хемингуэя. Кирилл его знает. Он говорит, что старик стоит только до тех пор, пока не наберёт денег на литр вина. Потом выпивает вино, спит и снова заступает на вахту.

Юдович пригласил нас на week-end съездить с ним на север, в Нормандию, где в Анфлере у него нефтебаза. Он сказал, что жена запрещает ему далёкие путешествия на автомобиле, он поедет на поезде, а за нами пришлёт машину. Наутро приезжает его шофёр-испанец уже на другой машине — серебристо-голубом «Buick-automatic». Малюсенькие, совершенно вымершие в воскресенье городки. В Дюранвилле на главной площади в «стакане» скучает полицейский. На всём обозримом пространстве вокруг — ни одного пешехода, ни одной машины. Мы проехали на красный свет. Полицейский засвистел, потом высунулся из стакана и закричал:

— Месье! Ну зачем же я тут сижу?!!

— Извините, месье! — И мы поехали дальше.

Анфлер очень живописен, даже когда нет солнца и вода в море серая. Башня, в которой работал Марке[306] — с моей точки зрения, лучший пейзажист Франции. Глядя на Анфлер, понял его ещё лучше. Колокольня и церковь — очень старые, позеленевшие от мха. Тут жили корабелы, и крыша церкви представляет собой два огромных перевернутых вверх лодочных днища. Юдович с гордостью показывал нам свою базу, огромные приземистые танки для нефти, которые он купил в СССР, причалы с нефтенасосами, аккуратные дороги. Со сторожем базы миллионер поздоровался за руку.

Километрах в четырех от Анфлера на крутом, густо поросшем лесом берегу моря, стоит двухэтажная гостиница с очень уютным небольшим ресторанчиком на первом этаже. У входа — несколько дорогих машин. Нас встречают пятеро: Лев Николаевич (тоже из России) — заместитель Юдовича, три нефтяных бизнесмена и сеньор Армандо Мочетти из Милана (вообще-то он из Одессы, но коренной итальянец. Немного понимает по-русски), президент компании «ОТР». Погуляли в виду моря. Покурили у стойки, за которой Юдович сам готовил нам аперитивы. Наконец, сели обедать. Черную икру из килограммовой банки во льду резали ломтями. На столе с величайшим искусством расположены вкуснейшие вещи: салаты, сардины, грибы, паштеты, креветки, ветчина и какое-то неизвестное мне мясное блюдо, шпигованное душистыми травками. Затем подали разрубленных вдоль омаров. С ним возни много: едят и ножом, и вилкой, и руками. Я косился на соседей и умело подражал: это был первый в моей жизни омар[307]. Пили всё время украинскую горилку с перцем и выпили довольно много. В финале: сыр — блюдо примерно с десятью сортами, мороженое и клубника со сливками. Тут-то и начался главный разговор, ради которого и затевался весь этот обед в уединённом ресторанчике, что не даёт сеньору Мочетти «засветиться», и вся эта поездка в Нормандию. Моё знание французского позволило мне только в самых общих чертах понять, что речь шла о выходе компании «ОТР» из-под контроля «Стандарт-Ойл» и общих планах выдавливания «Стандарт-Ойл» вообще с севера Италии. Я понял, что присутствую на важном секретном заседании «акул капитализма». Захотелось стать разведчиком!

Вечером, когда мы вернулись в Париж, Юдович пригласил меня в гости (Генрих пил с лётчиками эскадрильи «Нормандия-Неман»). Его апартаменты занимают целый этаж большого дома на Марсовом поле рядом с Эйфелевой башней. За ужином была Ольга Васильевна Лепешинская, знаменитая балерина. Зиновий Александрович показывал мне фотографии, на которых он с Подгорным[308], с Аджубеем, с Катаевым[309]. Он рассказал, что в нашем посольстве его нередко просят «показать Париж» именитым гостям, на что посольству денег не выделяют, и тогда Юдович становится их гидом и кормильцем. Зиновий Александрович показал мне книжку «Нового мира» с милой надписью Катаева, в которой была опубликована его повесть «Кубик», и спросил:

— А что, Катаев действительно большой писатель?

Я сказал, что это — Мастер, великолепный стилист…

Ноэль Абрамовна и Зиновий Александрович Юдовичи.

— Нет, — перебил меня Юдович. — Большой писатель не может так поступать…

И он рассказал мне такую историю. Катаев приехал в Париж, намереваясь затем отдохнуть на Лазурном берегу, и заболел. В Ницце Юдович поселил его в хорошем отеле, пригласил врачей. Зиновий Александрович не купался и, пока дамы, приехавшие с Валентином Петровичем, ходили на пляж и по магазинам, сидел у постели Катаева, который просил его рассказать о своей жизни. Тот рассказывал. У Юдовича многие года была любовница. Он всегда о ней заботился, давал ей деньги. Но вот она заболела раком. Он поместил её в лучшую клинику, не жалел денег на врачей, но ничего не помогало. Перед смертью эта женщина позвала Зиновия Александровича и сказала:

— Ну, какой же ты дурачок: ты всю жизнь не понимал, что я тебя действительно люблю! Вот держи эту шкатулку. Тут все твои деньги до последнего сантима…

Кроме того, Юдович рассказал, что у него с женой нет детей. Жена очень переживает, скупает по всему миру куклы (я был в этой комнате: по всем стенам идут многоярусные стеллажи с сотнями кукол), и они, чтобы скрасить своё одиночество, завели пёсика. Действительно, в доме есть слуга (Гаспар, я его видел), который ухаживает за этой собачкой.

— Ну поймите, Слава, я старый, бездетный и богатый человек и могу себе позволить ради жены нанять слугу для собаки. — Юдович был очень взволнован. — Я плачу ему хорошие деньги, он доволен, собака довольна, жена довольна… Ну что же здесь позорного, низкого? Почему же Катаев так зло, с такой недоброй иронией описал всё это в своём «Кубике», да ещё прислал мне журнал? Ведь Ноэль Абрамовна (жена) читает по-русски. Она прочла там о моей любовнице, о которой ничего не знала многие годы. Она ничего мне не сказала, но я-то знаю, как ей было больно! Нет, не убеждайте меня: большой писатель так поступить не может…

Когда уже за полночь уходили, я «ляпнул» Лепешинской:

— Ольга Васильевна! Позвольте, я вас провожу на такси! Ведь я вас видел в «Лебедином озере», когда мне было 8 лет!

О. В. Лепешинской в то время было 53 года и лучше напомнить ей об этом печальном для всякой балерины обстоятельстве, было трудно!

В такси разговорились. Она рассказывала:

— Я состоятельная женщина, у меня всё есть: бриллианты, меха, хорошие платья, дорогая парфюмерия. Но валюты у меня нет! А меня поселили в отеле, где «бою» в лифте полагается давать всякий раз десять франков чаевых. А у меня нет этих 10 франков! Французы же думают, что русская звезда балета — скряга! Это так унизительно! Из-за этого я не хочу никуда ездить…

Бронзовый бюст Эйфеля[310] у северной ноги Эйфелевой башни. У него очень серьёзное и недоверчивое лицо. Эйфелю было 57 лет, когда он построил башню, а прожил он до 91 года. Какое же это счастье: просыпаться утром, подходить к окну и видеть свою башню!

Сегодня во Франции выбирают президента. На улицах — тишина, ни тебе гармоней, ни песен. Буза, а не выборы. Но к ночи, вроде бы, французы разгулялись. Ездили в редакцию «Юманите» к Рене Андрие (главный редактор). Там шум-гам, пьют шампанское. Под окнами ревет толпа, поют «Интернационал». Те, кто голосуют против коммунистов, проезжая мимо, гудят клаксонами. В дверях типографии столкнулись нос к носу с Дюкло[311] — маленьким, плотным, очень быстрым и энергичным человеком в шляпе. Мы с Королёвым[312] поздравили его с результатами выборов: уже было известно, что коммунисты отлично провели выборы и набрали более 20 % голосов. Он кивал, улыбался, потом мгновенно исчез. Пока победил Помпиду. Через две недели они будут спорить с Поэром за право владения Елисейским дворцом.

1.6.69

Набегавшись по полю и всем павильонам Ле-Бурже, устаю смертельно. Но как только ложусь в постель, чёртик внутри начинает шептать: «Ты — в Париже! Ты — в Париже! Что же ты лежишь?! Ты же в Париже! Вставай немедленно!..»

На площади Трокадеро я сразу узнал наших туристов по плащам «болонья» и как-то по-хамски постриженным затылкам. Они стояли на террасе и смотрели на каскад фонтанов дворца Шайо, Эйфелеву башню, Марсово поле, которое замыкалось Ecole militaire. Я встал рядом и без всякой задней мысли спросил по-русски:

— Ну что, нравится, ребята?

Их как ветром сдуло! Представляю, как вечером они рассказывали, что нарвались на явную провокацию. Ну почему мы такие уроды?!

Прямо против собора Парижской Богоматери стоит старый железный писсуар, точно такой, о каком сняли веселый фильм «Скандал в Клошмерле». А там, где была медная звезда, на которую надо было встать, чтобы вернуться в Париж, всё разрыли: строят подземный гараж. Значит, я не вернусь?

Есть примета: чтобы вернуться вновь в Париж, надо постоять на медной звезде, вделанной в мостовую напротив собора Нотр-Дам, от которой измеряются все дороги во Франции. Вопреки примете, я был в Париже ещё четыре раза.

Кирилл познакомил меня с видным коммунистическим функционером Андре Пьераром. Втроём ужинали в «Мире химер» на острове Sant-Louis. Пьерар — типичный француз, весёлый, гуляка, любит вкусно поесть, выпить, поволочиться за женщинами. Сосёт трубку с замысловатым металлическим мундштуком. Рассказывал о поездке в Новосибирск, жаловался, что не знает, что печатать в своем журнале об СССР: штурм Зимнего, Гагарин, Академгородок — всё уже было. Я говорю ему:

— Всё это — не для французов. Вам надо показывать нашу страну в совершенно другом ракурсе. Где водятся самые большие раки, которые, кстати, покупают французы? В Кущёвке! А где в России растут самые лучшие яблоки? В Понырях! А самый лучший рис для плова? В Узгене! А где на территории СССР живут самые красивые девушки? В Рушане, в Таджикистане…

Пьерар был в восторге, записывал мои адреса на бумажных салфетках и говорил, что я спас его журнал. Заговорили о художниках. Вспомнили Шагала.

— Он — очень скромный человек, — говорил Пьерар. — Как только увидит, что его узнали, сразу прячется, как мышь… Пикассо? Хотите познакомиться с Пикассо? Чёрт, его сейчас нет в Париже! Это можно было бы устроить. Писать ему бесполезно. У Пикассо есть специальный чулан, в который сразу относят всю его почту, даже правительственные телеграммы. Он понял, что ни он сам, ни его секретари не в состоянии ответить на все письма, и объявил, что никому отвечать не будет. Когда вы ему дали Премию мира и прислали телеграмму, она тоже попала в чулан. Пикассо узнал об этом много дней спустя от Эренбурга. Ему можно только звонить. Но это тоже трудно: у него семь фильтров. Последний фильтр — жена. Но если бы он был в Париже, мы с вами пробились бы… Приезжайте зимой, сходим к Пикассо…

Я сказал, что обошёл всех букинистов на Сене в поисках альбомчика о Сальвадоре Дали, который меня интересует. Обо всех художниках продаются недорогие альбомчики издательства «Skira», а о Дали я не нашёл…

— Дали?! Где вы остановились? Как называется ваш отель? Я вам пришлю книжку о Дали!

Через день Пьерар действительно прислал мне роскошный альбом репродукций Сальвадора Дали в пенопластовом контейнере.

Отличный подарок от Льва Королёва! В 1921 году некий Депагю основал на Монмартрском холме свободную коммуну художников. Художники жили вполне самостоятельно, даже парижские полицейские редко сюда заходили. И сегодня тут висит мемориальная доска, на которой указано, когда фашисты захватили территорию свободной коммуны и когда она была освобождена. Не Париж освобождён, а именно коммуна. Так вот сегодня с подачи Королёва мэр свободной коммуны Жак Коти вручил мне «Удостоверение гражданина свободной коммуны Монмартр» № 459 с фотографией, согласно которому я пользуюсь дипломатической и депутатской неприкосновенностью, другим словами, могу ставить машину на холме где ни попадя, и нарёк меня Чрезвычайным и Полномочным послом Советского Союза в свободной коммуне Монмартр на 1969 год.

Я чувствую, что Юдович искренно к нам привязался. Сегодня опять пригласил нас с Генрихом отужинать у него. Вместо Лепешинской на этот раз был Коган[313]. В конце вечера Юдович отвёл меня в сторонку и говорит:

— Я хотел бы сделать небольшие подарки твоей жене и сыновьям…

Подарил Вале платочек больше носового, но меньше косынки, а мальчишкам — по кульку леденцов. Ничего не понимаю! На следующий день он же отвёз нас в Бужеваль (там Тургенев домогался Полины Виардо) в ресторан «Coq gardie» («Бойцовый петух»), который входит по каталогу в пятерку лучших и самых дорогих ресторанов мира. Там готовят неких потрясающих кур. Курица вкуснее петуха, но, чтобы поддержать престиж ресторана, к куриным тушкам пришивают петушиные головы. Бутылка «Столичной» стоит 150 франков. Посетителям дарят золотые (!) брелки с эмалевым мозаичным петушком (я свой по пьяному делу подарил Косе — маленькой дочке Льва Королёва). Краем глаза видел, когда Зиновий Александрович расплачивался: обед обошелся ему в 800 франков. Ничего не понимаю!

7–8.6.69

За время работы салона на нём побывало 1 200 000 человек. На закрытии в воскресенье 8 июня на Бурже было 500 тысяч человек.

Странное чувство: мне не хочется отсюда уезжать, мне не хочется здесь оставаться. Я смотрю на улицы Парижа, как на уходящую навсегда любимую. Ведь звезду напротив Нотр-Дам разрушили, и я не смогу вернуться. Но теперь я точно знаю: какое же это несчастье для человека — умереть, не увидав Парижа!