Быть Джоном Ленноном

13. «У нас был кореш с барабанами. Мог долго в одном ритме долбить, ну, мы его в Германию и взяли»

Несмотря на злопыхания несчастного Томми, Джон наконец-то видел свет в конце тоннеля. Битлы играли по семь ночей в неделю. Он попал в шоу-бизнес. Ему нравилось. И группа развивалась. Прежде песню вел либо он, либо Пол, теперь же они все чаще пели вместе в простой гармонии. Нет, конечно, не всегда — но, когда это случалось, они оба радовались, ведь больше никто так не делал. В те дни была иная мода: один вокалист и группа на аккомпанементе. А у них было два ведущих вокалиста. И они не звучали как братья Эверли — у тех голоса были так похожи, что иногда казалось, будто они поют в унисон. Джон и Пол никогда так не звучали. Их голоса были разными.

И поскольку битлы уже вернулись в Ливерпуль, Аллан Уильямс все время находил им работу. По большей части это означало, что им приходилось переправляться на другой берег Мерси, где они рисковали попасть в разборки соперничающих банд тедди-боев из Уолласи и Беркенхеда. Группа могла попасть в самое пекло «войны за районы», если забывала об осторожности, и по какой-то причине битловская версия «Hully Gully», песни The Olympics, часто становилась искрой, от которой начинал полыхать костер безумия.

Когда Томми Мур вернулся на свои вечерние смены на заводе, за барабаны весьма неохотно сел Пол. Установку он взял у брата, Майкла — тот играл довольно редко. Пол был способным ударником, но ему не нравилась эта роль. Он гордился тем, как исполнял «What’d I Say» Рэя Чарльза, — но как тут с чувством-то петь, когда сидишь враскоряку и одновременно долбишь по барабанам? И его бесил Сатклифф, который никак не мог научиться играть на своем басу — но Стюарт был там, впереди, вместе с Джоном, а он, Пол, торчал на заднем плане!

И все же эти выступления в танцзалах в округе Ливерпуля почти всегда проходили в волнении и азарте. К ним пришла уверенность. К ним пришли усилители! Битлы купили их в рассрочку — и теперь учились тому, как зажигать на сцене и что такое настоящий рок-н-ролл.

Бывали и менее шумные дни — например, однажды Уильямс пристроил их аккомпанировать стриптизерше Дженис в маленьком клубе на Аппер-Парламент-стрит. Да, то был странный концерт. Когда Beatles приехали, Дженис вручила им ноты «Танца с саблями» и «Цыганской венгерки» — вот под такую музыку она любила раздеваться.

Однако никто из них не умел читать ноты. «Может, напоете?» — спрашивали они. Она не могла. В конце концов Пол засел за том-том, и начался сеанс импровизаций. Они играли «Ramrod» Дуэйна Эдди и тему Гарри Лайма из фильма «Третий человек» — в версии Джона, — пока Дженис медленно стягивала лиф, махровые кисточки, прикрывающие грудь, и, наконец, панталоны…

В середине лета Пол смог снова вернуться к гитаре. У них появился новый барабанщик, на год старше Джона, — и он был хорош. Вот только едва все привыкли, его забрили в солдаты и отправили в Кению, подавлять восстание Мау-Мау.

После ухода ударника Джон слегка подрастерялся. Всю жизнь учителя ему только и твердили: «Армия сделает тебя человеком», и это пугало до колик. Но тут — слава тебе господи! — настал 1960 год, и правительство решило отменить общий призыв. Всех, кто родился после 3 октября 1939 года, уже не призывали. Джон попадал в эту группу с заделом в год «с хвостиком».

Интересно, сохранились бы Beatles, если бы Леннону — или любому из группы — пришлось в восемнадцать лет пойти в солдаты и отдать два года своей жизни? Вряд ли. Закон об образовании 1944 года финансировал грамматические школы и художественные колледжи — и именно они оказали глубокое влияние на Beatles и их музыку. А теперь появлению той атмосферы, в которой могли свершиться культурные перемены шестидесятых, помог еще один побочный эффект государственной политики.

Но все же Джон понятия не имел, что ждет его в будущем. Он был уверен только в одном: за три года, что он проучился в колледже, он ни черта не делал — точно так же, как до этого в средней школе «Куорри-Бэнк», — и не сдал ни одного экзамена.

Дома, в Мендипсе, Мими просто сказала: «Волшебно, Джон. Чем планируешь заняться?»

И это было еще хорошо. А вот отец Пола был в шоке, когда увидел итоги школьных экзаменов продвинутого уровня. Его сын прошел только по одному предмету — по английской литературе. У Джорджа тоже были проблемы. В мае, когда он вернулся из Шотландии, его уволили с работы за отгул без разрешения. Родители обычно всегда поддерживали сына, но на этот раз рассердились, и он, чтобы не слушать их ворчание, перебрался в Гамбьер-террас к Стюарту и Джону — впрочем, ненадолго. Сатклифф и еще несколько студентов засветились (и не с лучшей стороны) в воскресной бульварной газете — и вскоре получили уведомление о выселении.

И снова их проблемы нежданно и почти непредставимо решил Аллан Уильямс из «Джакаранды». Некогда он связался с Ларри Парнсом — а теперь точно так же познакомился с немцем по имени Бруно Кошмидер, владельцем клуба в Гамбурге. Рок-музыка в Германии стремительно обретала популярность, и Кошмидеру требовались англоязычные группы — развлекать американских солдат, которые, получив увольнительные, толпами рвались в Гамбург — и на то была причина. Порт с более чем тысячелетней историей, Гамбург с его стриптиз-клубами, барами и проститутками прослыл меккой для одиноких мужчин, которых судьба разлучила с подругами и женами. Уильямс уже поставил Кошмидеру ливерпульский ансамбль Derry & The Seniors, которому предстояло играть в главном клубе под названием «Кайзеркеллер». Немцы почуяли хороший бизнес и хотели еще одну группу: у них вот-вот открывался клуб «Индра», неподалеку от «Кайзеркеллера» и не столь большой.

Уильямс не сразу выбрал Beatles. Но успешные Gerry & The Pacemakers, Cass & The Cassanovas и Rory Storm & The Hurricanes пропадали черт знает где. Кто еще оставался? «Ну, — подумал Уильямс, — на худой конец сойдут и Beatles».

Но, опять же, у Beatles не было ударника. Рок-группа без ударника? Не смешите.

И они нашли себе ударника. В Вест-Дерби, в «Касбе», у Моны Бест. Сын Моны, Пит, прикупил новенькую ударную установку. Они тут же устроили пробы — и согласились: да, годится. «Мог долго в одном ритме долбить, ну, мы его в Германию и взяли», — слегка ехидно рассказывал Джон о первом официальном ударнике Beatles.

Пит, спокойный, красивый, подающий надежды регбист, учился в Ливерпульской коллегиальной школе и был на год младше Джона. Впишется ли он в Beatles? Вряд ли Джон долго об этом думал. Высокие материи могли и подождать: до отъезда в Гамбург оставалась неделя, и стоило уже думать о делах мирских и злободневных. Ни у одного из группы не было паспортов.

Родителей затея не обрадовала — за исключением, возможно, Моны Бест. Отец Джорджа считал, что сын должен остепениться и найти достойную работу, а мать беспокоилась о том, что мальчику только семнадцать и он слишком юн, чтобы ехать за границу. Джим Маккартни был встревожен тем, что сын не вернулся в школу, чтобы пересдать свои экзамены продвинутого уровня, и винил в этом Леннона. Как он и предупреждал, Джон довел его сына до беды. Стюарту и ехать было незачем. Он мог бы остаться в Художественном колледже. Но Джон хотел, чтобы он поехал, и Стю согласился. Его мать была в смятении, что сын отказывается от блестящей карьеры, и во всем обвинила Джона — как и их преподаватель Артур Баллард, возлагавший на Сатклиффа большие надежды. Что касается Мими, та ни на мгновение не поверила племяннику, когда он сказал, что скоро будет зарабатывать по сто фунтов в неделю. Однако она знала: если ему что-то очень нужно, он это получит.

Синтия тоже это знала. За ночь до отъезда группы Мими ночевала у одной из своих сестер в Беркенхеде, а Джон и его возлюбленная делили узкую кровать в его комнатке в Мендипсе. Они клялись в бесконечной любви и верности, пока будут в разлуке, и обещали каждый день писать друг другу. Синтия была серьезна, говоря, что будет верной. Джон же сдержал по крайней мере часть обещания: он написал ей целую гору писем.