Быть Джоном Ленноном

16. «А оно мне надо? Ночные клубы? Похабщина? Депортации? Чудики все эти шизанутые?»

Эта черта останется с ним на всю жизнь. Всякий раз, когда все становилось плохо, Джон залегал на дно и отрезал себя от мира, или просто ложился в постель и не вылезал из нее, пока мог. По возвращении из Гамбурга ему предстояло о многом подумать. Десять дней он слушал пластинки да ошивался в Мендипсе, а потом накупил еще пластинок и слушал их, даже не пытаясь связаться с остальными битлами и узнать, благополучно ли те вернулись. Великое гамбургское приключение закончилось ужасно. В октябре ему исполнилось двадцать; пришло время пересмотреть ценности. «Я думал: «А оно мне надо? Ночные клубы? Похабщина? Депортации? Чудики все эти шизанутые?» Я много думал об этом. Стоит ли продолжать? То был тяжелый, страшный опыт», — рассказывал он своему приятелю Эллиоту Минцу в 1976 году.

Он хотел видеть только Синтию, и отправился в центр Ливерпуля — встретиться с ней после занятий в колледже. На нем была кожаная куртка, купленная в Гамбурге, и он решил, что Синтии тоже стоит носить «кожу», а потому они пошли в универмаг C&A и выбрали, как позже напишет Синтия, «изумительное темно-коричневое пальто длиной три четверти за семнадцать фунтов. Это был мой самый первый подарок от Джона, и я умирала от желания показаться в нем на людях».

Они купили жареную курицу навынос и отправились обратно в Вултон, угостить Мими. Но встреча прошла не очень хорошо. По словам Синтии, когда Мими увидела пальто и услышала, сколько Джон за него заплатил, «ее накрыло», она заорала, что он «все деньги спустил на свою бандитскую мочалку», и швырнула в него той самой курицей. «Думаешь умаслить меня своей курицей после того, как спустил всё на это?! Убирайся!» — велела она.

Смущенный тем, как вела себя тетя перед его девушкой, Джон отвел Синтию на автобусную остановку. «Кроме этих гребаных денег и кошек ее больше ничего не волнует», — извинился он. Это было неправдой. Единственным, что на самом деле волновало Мими, был Джон.

Только под Рождество он наконец связался с другими битлами. Пол к тому времени под давлением отца пошел работать — развозил рождественскую почту и тоже задавался вопросом, стоит ли ему продолжать карьеру. Но выступление в «Касбе» у Моны Бест, где на басу играл приятель Пита, быстро прогнало все эти мысли прочь — когда Beatles увидели, какой отклик сумели вызвать. Они стали настолько лучше! И в тот вечер случилось кое-что еще. У Моны жил Нил Эспинолл, знакомый Пола по школе и друг Пита. Он в те дни готовился к экзаменам по бухучету, но был настолько потрясен игрой Beatles, что, пока Мона пыталась выискивать для группы другие заказы, стал создавать и расклеивать афиши с портретами битлов.

Но их грандиозный прорыв в родном городе случился в северной части Ливерпуля, где жили работяги, в ратуше Литерленда 27 декабря. Каждому музыканту группы там платили шесть фунтов за концерт. С той самой минуты, как они вышли на сцену и Пол, войдя в образ Литтл Ричарда, исполнил «Long Tall Sally», огромный танцзал ожил. Момент был подобран как нельзя лучше: Элвис ушел в Голливуд, Бадди Холли был мертв, Джерри Ли Льюис опозорился, вступив в брак с тринадцатилетней двоюродной сестрой, Чак Берри сидел в тюрьме. Музыкальная мода как-то размылась и ослабела — в США выступал Рики Нельсон, игравший софт-рок, а в Великобритании — Клифф Ричард с группой The Shadows. В музыкальном плане The Shadows были потрясающими, но когда выступали по телевизору, то в своих глянцевых костюмчиках, с аккуратными танцевальными шажками, выглядели просто четверкой банковских клерков.

Да, Beatles бы не принял на работу ни один в мире банк. Одна лишь громкость производимого ими звука — а они всегда будут играть ОЧЕНЬ ГРОМКО — шокировала и заставляла трепетать. В своих немецких кожаных куртках, в черных футболках, в сапогах, которыми топотали по сцене, они были высокомерны и надменны — настоящие панки своего времени. Друг Джона по колледжу, Билл Хэрри, был поражен тем, насколько они продвинулись с тех пор, как он в последний раз видел их летом.

На афишах Нила Эспинолла, развешанных снаружи, они значились как «Beatles, прямо из Гамбурга», но кроме завсегдатаев «Касбы», приехавших поддержать их в Литерленд (в числе которых, конечно, были Синтия и Дот Роун — прелестная семнадцатилетняя девушка Пола, работавшая в аптеке), никто не знал, кто они такие.

«Внезапно мы стали «вау»! — будет позже рассказывать Джон. — И имейте в виду, семьдесят процентов зала думали, что мы немецкие «вау». Они не знали, что мы из Ливерпуля. Они говорили: «Господи, у них неплохой английский, надо же!» Вот тогда мы поверили, что хороши. До Гамбурга мы думали, что все нормально, но можно и лучше. Только вернувшись в Ливерпуль, мы увидели разницу — когда все остальные вокруг играли хрень в духе Клиффа Ричарда».

На самом деле Beatles тоже еще не делали ничего оригинального. Нет, возможно, творческий дуэт Леннона и Маккартни уже сотворил несколько песен, но в тот вечер ничего нового группа не спела. Литерлендская публика была в восторге от их качественных полнокровных каверов американских рок-хитов.

Можно было бы предположить, что какой-нибудь предприимчивый промоутер, увидев отклик аудитории в Литерленде и других местах в Ливерпуле в течение следующих нескольких месяцев, предложит группе контракт. Но этого не произошло. Как Liverpool Echo, вечерняя городская газета, которую в те дни читали в Мерсисайде более миллиона человек, совершенно не интересовалась ни одной из местных групп, так и ни один молодой менеджер не рвался примерить на себя роль нового «Полковника» Тома Паркера[24]. Недостаток интереса от импресарио озадачивал Джона. Но то был Ливерпуль образца 1961 года, где и понятия не имели, как управлять популярными группами. За выступления битлам редко платили больше восьми фунтов на человека. И хотя иногда группа успевала сыграть за вечер даже в двух залах, ибо Нил Эспинолл, забросив свои конспекты, купил старый фургон и возил их по Ливерпулю, все держалось на честном слове. Неудивительно, что с завершением сезона рождественской почты Пол пошел в подмастерья электрика — на три месяца с поденной оплатой. Никто из них не мог быть уверен, что в музыке действительно может быть будущее.

В середине января 1961 года Стюарт вернулся из Гамбурга и подал заявку на факультет подготовки преподавателей в Ливерпульский художественный колледж. Джон скучал по нему, за последние шесть недель они писали друг другу длинные письма, и, как только Стюарт приехал домой, Леннон в тот же вечер отправился к нему. Оба уже понимали, что по дороге музыканта Стю не пойдет. Но пока суд да дело, в ожидании, когда к нему приедет Астрид, Стю вернулся в группу на роль басиста. И в конце января после концерта в Лэтем-холле в Северном Ливерпуле его в туалете избили тедди-бои.

Никто не понимал, чем им так насолил тихоня Стюарт. Но что бы ни стало поводом, пока остальные загружали оборудование в фургон Нила Эспинолла, Стю бросили на землю и били ногами по голове. Когда Джон и Пит поняли, что происходит, они кинулись в драку, в которой Джону сломали палец.

Стюарт в те дни жил в новом доме родителей, недалеко от Сефтон-парка. Как вспоминала Полина, его сестра, он вернулся домой в крови, но в больницу ехать отказался. На следующий день семейный врач, осмотрев его, сказал, что серьезных повреждений нет, и вечером он снова играл на басу — уже в другом клубе. Джон играл с лубком на сломанном пальце.

С тем же лубком он играл 9 февраля 1961 года, когда битлы дебютировали в клубе «Кэверн». Конечно, Джон бывал там и прежде, в 1957 году, с The Quarry Men, когда ему велели послать «к черту чертов рок-н-ролл». Теперь мир шел дальше… более-менее.

«Самый мелкий оборвыш из всех, что я видел», — заметил вышибала в дверях «Кэверн», когда Джордж прибыл к дому № 10 по Мэтью-стрит в джинсах и кожанке. И он не шутил — по крайней мере, не сильно. Да, то было в обед, но «Кэверн» держал марку, и на самом верху запретного списка находилась «джинса». Должно быть, это имело какой-то смысл. Мэтью-стрит — это центр города. Любые фанаты в середине дня — это ребята, уже начавшие зарабатывать на жизнь. Если парни — значит, либо клерки, либо курьеры из ближайших страховых и судоходных компаний. Значит, уже знают, что такое работа. Значит, будут пытаться выглядеть умней. Значит, ходить они будут в рубашке с воротником, в пиджаке и в галстуке. Пропустить в «Кэверн» подростков в «джинсе» — значит потворствовать «отребью». Так решил владелец, Рэй Макфолл. А он не хотел видеть в своем клубе местную шпану. Девушки, которые могли бы туда зайти — машинистки, продавщицы, ассистентки парикмахеров, — тоже одевались надлежащим образом, в практичные рабочие юбки, чаще всего серые, а волосы зачесывали назад и укладывали в «улей». Да, шестидесятые продолжались уже целый год, но те легендарные «шестидесятые», время яркой юношеской моды, оптимизма, вседозволенности, наркотиков и рок-н-ролла… до них было еще далеко.

Или недалеко?

Вскоре у дверей клуба «Кэверн», разодетые так же, как Джордж, появились Джон, Пол, Пит и Стюарт — и намек был ясен. Варвары стояли у ворот, и привратник должен был их впустить: в джинсах ли, нет, в этот день выступали они. А артисты, как известно, живут по иным правилам.

Если судить по его внешнему виду в 1961 году — дверь в складском здании в мощеном переулке, — клуб «Кэверн» не сулил ничего особо соблазнительного. Он располагался недалеко от Пир-Хед, а потому у входа большую часть дня разъезжали грузовики и фургоны: то выгружали, то забирали ящики свежих овощей и фруктов, и в воздухе по всей округе царил приторный аромат перезрелых плодов. Семнадцать ступеней вниз — и вы попадали в три душных погреба, с несколькими поменьше по бокам, с мокрыми от подросткового пота стенами, — в те дни никто еще не задумывался о вентиляции или кондиционерах.

В «Кэверн» битлов привел Боб Вулер, бывший железнодорожный чиновник, взявший себе новую роль искателя талантов для клуба. Макфолл не сразу увидел группу, а когда это случилось, сказал Вулеру, что если бы сперва увидел, то не дал бы на них ни гроша. Но потом он их услышал — и просто стоял в задней части клуба, в полном восхищении глядя на то, как они играют и поют, шутят, дразнят публику, жуют, дурачатся между песнями и все время поддерживают разговор с фанатами, которые то и дело выкрикивали, какую песню хотят. Beatles обладали великим даром — они умели превращать зрителей в друзей. Если что было не так с усилителем или микрофоном, а так случалось часто, они не паниковали и не гадали: ой, что же теперь сказать?.. Они просто развлекали фанатов и могли даже спеть вместе с ними, пока проблема решалась. Благодаря долгим концертам в Гамбурге они чувствовали себя на сцене как дома — и были в полной гармонии.

Но этого никогда бы не случилось, не преврати их Гамбург в потрясающую группу, в которой Джон теперь пел «Will You Love Me Tomorrow», песню из репертуара The Shirelles, беспечно упуская из виду, что это песня девушки, предвидящей утрату невинности; Пол, в свою очередь, пел «Good Golly, Miss Molly» и тут же — «Somewhere Over The Rainbow»; Джордж исполнял хиты Карла Перкинса; Стюарт пел «Love Me Tender»; а Питу они разрешали оставить барабаны и сыграть «Wild In The Country». У них был всеохватный репертуар.

За это они зарабатывали в общей сложности пять фунтов стерлингов за двухчасовую сессию — по фунту каждому. Их фанаты платили шиллинг (в наше время — пять пенсов), чтобы попасть внутрь, а там они могли обменять свои обеденные талоны, полученные от работодателей, на фирменную круглую булку «Кэверн» и миску супа. Алкоголя, конечно, не было, а чашка чая стоила пять пенсов (примерно два пенса в наши дни).

То, что из убогого кокона этого бывшего винного погреба меньше чем через два года выпорхнули, словно бабочка, полностью сформировавшиеся Beatles, с течением лет кажется все более невероятным. Но это произошло.

К марту 1961 года гамбургский «Топ Тен» приложил усилия, чтобы вернуть Beatles в Германию. Группа очень хотела там играть. Теперь им сулили намного больше денег, чем в «Кайзеркеллере», и жить можно было прямо над клубом. И пока «Топ Тен» умасливал местные власти, Аллан Уильямс написал немецкому консулу в Ливерпуле, что битлов вряд ли можно считать малолетними преступниками, какими их изобразил Кошмидер. Да и Харрисону уже исполнилось восемнадцать, так что он уже мог гулять по Репербану на совершенно законных основаниях.

Пока они ждали вестей, Джон, если был в городе, частенько забегал в «Джакаранду» и поддерживал связь с Биллом Хэрри, другом по колледжу. У Билла случилось событие: он взял заем в пятьдесят фунтов, чтобы издавать музыкальную газету, выходящую раз в две недели, для всего графства Мерсисайд. Он собирался назвать ее Mersey Beat и теперь интересовался, не хочет ли Джон что-нибудь написать.

Когда Джон не хотел чего-то делать, он был жутким ленивцем. Когда он хотел, немногие могли его опередить. Он пришел домой в Мендипс и сразу же приступил к работе — на придурковатом сленге рассказал аллегорическую историю о том, как появились Beatles, забавную сказку про то, как трое мальчишек «вырастили гитары и подняли шум», а «человек на огненном пироге нарек их именем Beatles».

Эта история появилась в первом, июльском выпуске Mersey Beat под вдохновляющим заголовком, который придумал сам Билл Хэрри: «Краткая и увлекательная история сомнительного происхождения Beatles, в переводе с ленноновского». Теперь он мог всю жизнь гордиться тем, что был первым редактором, который опубликовал статью Джона Леннона.

Но Джон тоже гордился собой. Более чем гордился. Возможно, он не написал «Алису в Стране чудес», но его произведение опубликовали — и он создал его в своем стиле, в том самом, с которым в школьные годы экспериментировал в The Daily Howl. Ему не пришлось ни под кого подстраиваться.

Сбылась его давнишняя мечта. Теперь он был писателем.