Быть Джоном Ленноном

52. «Бесплатный — значит бесплатный!»

Новый год Ленноны встречали по-семейному в арендованном фермерском доме в Ольборге на севере Дании, в компании с Тони Коксом — бывшим мужем Йоко, его новой женой Мелиндой и Кёко, о которой заботился Кокс. Должно быть, им там понравилось, хотя бы отчасти, — раз уж они провели там больше трех недель. Но позже они почти никогда не упоминали об этих новогодних каникулах, разве только рассказывали смешные истории о том, что встретили там людей, веривших в летающие тарелки.

С тех пор как они видели Кокса в последний раз, тот «обрел Бога», стал выступать против наркотиков, алкоголя и сигарет, — должно быть, тот Новый год стал для Джона более трезвым, чем обычно, — и теперь был связан с группой, называвшей себя «Предвестники». Один из «предвестников» уговорил Джона попробовать бросить курить под гипнозом, но это не сработало, как и попытка заставить Леннона вспомнить прошлую жизнь. Сработали ножницы в руках местной крестьянской девушки, которая прямо в амбаре быстро остригла длинные волосы Джона и Йоко. В мире Джона-и-Йоко то, что делал один, делал и другой. В ритуальном смысле казалось, что оба начинают новое десятилетие с чистого листа. Джон с подстриженными волосами выглядел лучше, Йоко — не очень. Это ее беспокоило.

В минувшем сентябре в Торонто Джон увлекся идеей бесплатного рок-фестиваля во имя мира, который планировался там в июле следующего года. Но когда организаторы вылетели в Данию на переговоры и Джон понял, что проект не будет совершенно бесплатным, ибо билеты будут стоить по доллару, он рассердился. «Бесплатный — значит бесплатный!» — настаивал он и теперь волновался, что некоторых устроителей влечет не мир, а прибыль. А когда «Предвестники» заговорили о том, как полетят с Джоном и Йоко на фестиваль в машине с психомоторным двигателем, а на мероприятии высадятся летающие тарелки… ему хватило. «Там один божился, будто был на летающей тарелке, — делился впечатлениями Джон улыбаясь. — Но мы все гадали… если он весь такой духовный, чего ж он такой жиртрест?»

Он отозвал свое имя из проекта, и они с Йоко вернулись в Англию с обрезанными волосами в белом полиэтиленовом пакете. Кёко осталась с отцом, Тони Коксом, — тот уже не мог отдать ее на попечение пары наркоманов.

В том датском январе, возможно, были некоторые странные моменты, но, по крайней мере, это означало, что Леннона не было в Англии, когда в Мейфэре, в Лондонской художественной галерее на Бонд-стрит, открылась выставка его литографий. Открыта она была недолго. После того как офицеры в штатском смешались с гостями на вечернем приеме с шампанским, на следующее утро пришли уже полицейские в форме, провели три часа, изучая рисунки, конфисковали восемь — в том числе один, изображавший мастурбирующую Йоко, — и предъявили владельцам галереи обвинения в соответствии с Законом о непристойных публикациях. Неудивительно, что в прессе поднялся шум, и, хотя обвинения впоследствии были сняты, вся эта суета чудесным образом подняла ценность рисунков. Первоначально они продавались по цене в 41 фунт стерлингов (100 долларов), а сегодня оцениваются на аукционах в 10 000 фунтов стерлингов (14 500 долларов) за каждый.

Джон оставался равнодушным к шумихе и к тому, что полиция «арестовала пару-тройку бумажек». «Это смешно», — сказал он. Игнорируя насмешки прессы, он решил, что пришло время для нового сингла Plastic Ono Band. Леннон назвал его «Instant Karma!», сочинил и записал за один день, пригласив в качестве соло-гитариста Джорджа Харрисона, а в качестве продюсера — Фила Спектора, старого друга Аллена Клейна. Нет, то не был классический Леннон, хотя очень похожая последовательность аккордов звучала в «All You Need Is Love». Но песня вышла веселой и разбитной, в ней слышались отзвуки пятидесятых, гулкие барабаны и бас, а припев можно было распевать хором. В США она разойдется тиражом более чем в миллион копий, и Джон будет продвигать ее в Великобритании и споет в прямом эфире на BBC-TV в шоу «Top Of The Pops»[135], а Йоко будет сидеть с завязанными глазами и вязать — смысл этого действа публика поймет не сразу.

Но в те дни не сразу поймут и то, зачем Джон отдал их с Йоко срезанные волосы Майклу де Фрейтасу в «Блэк-хаус» в обмен на окровавленные шорты, якобы принадлежавшие Мухаммеду Али. Тем из нас, кто это видел, эти шорты казались просто дичайшей фальшивкой.

Снова навис призрак героина. Йоко была беременна, и ее госпитализировали с осложнениями в частную лондонскую клинику на Харли-стрит, где Джону выделили отдельную кровать в ее палате. Однажды в субботу, во второй половине дня — я тогда как раз их навещал — появился де Фрейтас с другом. Они принесли большой чемодан, внутри которого был подарок — большой полиэтиленовый пакет, набитый марихуаной. Даже Джон был удивлен его размером.

Но тогда у де Фрейтаса были основания для благодарности. Он ждал суда по обвинению в грабеже и вымогательстве, а Джон внес за него залог. Всего пару лет тому назад де Фрейтас отсидел восемь месяцев по другому обвинению; будущее его, вероятно, выглядело туманным, и неудивительно, что через несколько месяцев он покинул «Блэк-хаус», бежал от правосудия и улетел на Тринидад.

Тогда показалось, что Джон в последний раз слышит о человеке, мечтавшем возглавить революцию под именем Майкл Икс. Но, как потом выяснилось, это был еще не конец истории.

Но для меня тот день в лондонской клинике запомнился не визитом де Фрейтаса и его приятеля, а кое-чем другим. Джон всегда был очень осторожен и никогда не признавал вслух, будто он или Йоко пробовали тяжелые наркотики, — ни перед кем вне круга людей, которые, как он знал, тоже их принимали. Я, например, об этом не знал. Так что было неожиданно, когда до появления де Фрейтаса медсестра делала Йоко инъекцию, и Джон внезапно воскликнул: «Подождите, она наркоманка!» Он боялся за Йоко, и защитный покров, который он всегда держал вокруг нее и ее репутации, был мгновенно сорван.

Пола не было несколько месяцев. Часть этого срока он провел на ферме, которую купил в Шотландии, на мысе Малл-оф-Кинтайр — скрывался от всех, бил баклуши, держался подальше от Apple и избегал других битлов, которые, как ему казалось, его предали. Он надеялся, что в конце концов Джон позвонит и скажет, что готов вернуться к работе. Но телефон так и не зазвонил.

«Мне было скучно, — рассказывал мне Пол. — Мне нравится делать дело. Я вообще по природе активен… А еще мне только что доставили новый аппарат для звукозаписи, и я вдруг понял, что люблю работать один». Поэтому за зиму 1969/70 года он написал и записал целый альбом сам, играя на всех инструментах.

Но была загвоздка. После успешной работы над «Instant Karma!» Аллен Клейн спросил Фила Спектора, нельзя ли ему поработать с пленками «Let It Be», — ведь уже больше года прошло, а те так и лежат неизданными. Фил, который позже сядет в тюрьму за убийство, уже тогда прослыл психованным. Но в свое время он был одаренным продюсером, и каждая песня, с которой он работал, получала «золотое прикосновение Фила Спектора» — та же «Be My Baby» для The Ronettes или «You’ve Lost That Lovin’ Feelin’» для The Righteous Brothers. Ему удалось создать немало хитов.

Теперь, когда ему отдали пластинку Beatles для создания новых аранжировок и пересведения, он воспользовался шансом, взял две лучшие песни Пола — «Let It Be» и «The Long And Winding Road» — и применил к ним «метод Спектора», не спрашивая разрешения у автора-исполнителя.

Пол с таким еще не сталкивался, но к весне 1970 года он подготовил к релизу свою сольную пластинку, «McCartney», а Спектор превратил пленки «Let It Be» в добротную битловскую пластинку. Проблема заключалась в том, что Клейн и Джон — не говоря уже о United Artists, дистрибьюторах фильма «Let It Be», — хотели, чтобы Beatles выпустили пластинку в марте. Выход своей Пол тоже запланировал на март. Да, выпускать две пластинки почти одновременно и тем создавать конкуренцию смысла не было. Но чувства бурлили, заглушая голос рассудка.

Примерно в этот момент Полу отправили пересведенную версию — то, что Спектор сделал с «The Long And Winding Road». Он был в ужасе. «Я не мог в это поверить, — сказал он мне. — У меня на битловских пластинках в жизни не было женских голосов!» Он нажаловался Клейну, но тот отписался: слишком поздно что-то менять. «Видимо, мне не стоит сидеть здесь и думать, будто я все контролирую, — разъярился Пол, — ибо это явно не так».

Каждый стоял на своем. Джон и Джордж, пытаясь найти выход из тупика, решили отправить Ринго, который никогда не ссорился ни с кем из Beatles, к Полу домой с письмом. Оно гласило: «Нам жаль, что так вышло. Ничего личного. С любовью, Джон и Джордж (Харе Кришна)».

Для Пола это было сверхличным! Казалось, все против него. Джон разрушил Beatles, привел Аллена Клейна, которого Пол не хотел, а Клейн привел Фила Спектора, которого Пол тоже не хотел, и испортил одну из его, Пола, лучших песен! И теперь они говорят, что он не может выпустить свой сольный альбом когда захочет!

Он наорал на Ринго, безобидного посланника, и выгнал его прочь из своего дома. После такого другие битлы сдались. Если это так много значит для Пола, хорошо, они позволят ему выпустить пластинку за три недели до выхода «Let It Be» — и альбома, и фильма.

За неделю до выхода «McCartney» Пол опубликовал двусмысленное заявление для прессы в виде вопросов и ответов, где признал, что не планирует новой пластинки или сингла вместе с Beatles и не знает, когда они с Джоном могли бы снова начать активно сотрудничать и писать песни.

Он не сказал, что «оставил» Beatles. Ему этого и не требовалось. Небольшая утечка сведений — и это сказала за него Daily Mirror. «ПОЛ МАККАРТНИ ПОКИДАЕТ BEATLES!» — кричал заголовок на первой полосе 10 апреля.

И на него обрушился весь мир.

Вопросы и ответы предназначались как хитроумный рекламный ход для его сольной пластинки. Но невольно случилось так, что именно из-за них Пол, сделавший для сохранения Beatles в живых больше, чем кто-либо, получил клеймо разрушителя. В этом была неимоверная ирония. Миллионы фанатов по всему миру были потрясены. Как Пол мог сделать такое?

Расстроились не только фанаты. В Титтенхёрст-парке бушевал Джон. Это он создал Beatles — и он всегда считал, что будет тем, кто подведет под ними последнюю черту. Он хотел сделать это в сентябре прошлого года, но его отговорил Аллен Клейн. И теперь Пол ухватил славу — да, Джон видел это так!

— Я же сказал тебе! Тогда, в Канаде, на Рождество! Почему ты молчал? Почему ничего не написал? — терзал он меня в тот день.

— Но… ты же сам просил, — опешил я.

— Коннолли, ну ты же журналист! — прокричал он в трубку.

Даже будь Пол возлюбленным и благословенным королем, отрекшимся от престола, — и тогда спазмы разочарования и обвинения в предательстве, охватившие мир в тот день, не могли бы стать злее и яростней. Образ «славного малого» Пола Маккартни разбился на мелкие осколки. Пол задергался и попытался грести против потока злобы. «Меня неправильно поняли, — говорил он мне. — Я думал: «Господи, что я наделал? Теперь нам с этим разбираться!», и у меня к горлу ком подкатывал. Пол Маккартни уходит из Beatles! Я и не представлял, будто мои слова можно так истолковать!» Но хотел он этого или нет (а Джон был убежден, что хотел), именно так это воспринималось — и так оно и останется на долгие годы.

Теперь возврата не было. По крайней мере, отныне, когда разрыв стал явным, все четверо могли продолжать карьеру независимо друг от друга и предоставить свои интересы легионам адвокатов. Это будет длиться годами, и Джон за это время изменит свое отношение к Полу еще не раз.

Да, его бесило, что музыкальный критик Times Уильям Манн («тот дуралей, что писал про эолийские каденции») посвятил пластинке «McCartney» хвалебную статью, но вот колумнисту музыкальной газеты, который, заискивая, критиковал «Let It Be», Джон сказал, что это «лучшая песня в чартах». Казалось, сам он не прочь обругать Пола, но другим того же не позволял. И хотя иногда он развлекал репортеров, заявляя, что пластинки Пола — как у Энгельберта Хампердинка, он часто тут же говорил, что в жизни выбрал лишь двоих товарищей для работы — Йоко и Пола, а потому «что-то да понимает в талантах». И когда он почувствовал, что песни Харрисона получают слишком много похвал, то сердито сказал мне: «Beatles — это я и Пол. Мы писали песни». Дихотомия «любовь-ненависть» бессильна выразить то, как Леннон относился к Маккартни. К моменту распада Beatles они провели вместе полжизни. И конфликтов с обеих сторон было не избежать.

На премьере фильма «Let it be» 8 мая не было никого из ливерпульской четверки. Никто из них не был готов к этой шумихе. Для Джона и Йоко та весна в Титтенхёрст-парке выдалась мрачной и несчастливой. По словам персонала, за какую-то неделю единственным ярким событием оказался побег осликов с огороженного луга. Стройку почти завершили, и дом становился все более «домашним», хотя даже не был по-настоящему обитаемым. Жизнь вращалась вокруг огромной кухни и гостиной на первом этаже, где хозяйничал повар, а секретарши, Салли и Диана, пытались совладать с эксцентричностью работодателей. Комнаты пустовали или заполнялись пластинками, вешалками с пальто, мешками с одеждой, звукозаписывающим оборудованием, книгами, пленками, плакатами и инструментами, которые там побросали грузчики, а владельцы так никогда и не разобрали. Одну из комнат занимал редко используемый бильярдный стол, а стены были уставлены по-прежнему не прочитанными книгами в кожаных переплетах — вроде как теми самыми, что Джон забрал из Кенвуда после развода с Синтией. Белый рояль и табурет вскоре стали единственной мебелью в величественной, но, за этим исключением, совершенно пустой гостиной.

Винтовая лестница вела от кухни к площадке, в конце которой располагалась большая универсальная спальня Джона и Йоко. Два гигантских стереодинамика — на одном из них фотография с обложки «Двух девственников» в рамке — стояли верными стражами по обе стороны огромной кровати. В ногах кровати был большой телевизор, и его почти не выключали — но столь же редко включали звук. Именно здесь Джон и Йоко проводили большую часть времени.

Они не были здесь совсем одни: рядом в одном из коттеджей жил старый друг Йоко Дэн Рихтер с женой Джил и маленьким сыном Сашей. Но всякий раз, приезжая в гости, я не мог избавиться от чувства, что им должно быть одиноко. Джон всегда отрицал это и говорил: «Как я могу быть одиноким, когда у меня есть Йоко?» Но он признавал, что у них мало друзей. Его друзьями были битлы, Нил и Мэл, но с ними, как говорил Леннон, он работал.

Той весной его снова, уже в третий раз, потянуло на героин, но он опять с этим справился. В солнечные дни они с Йоко объезжали поместье на маленьком электромобиле для гольфа, в шинелях бывших летчиков Королевских ВВС с оторванными шевронами. Джону нравился этот образ. «Всегда хотел быть эксцентричным миллионером, и вот я им стал», — сказал он мне однажды с довольной улыбкой, когда оглядывал свой дом и все свои владения.

Однако ему требовалось новое вдохновение. А потом в один прекрасный день из Apple пришла посылка, и среди постоянно приходящих юридических документов, которые он должен был прочитать, лежал сигнальный экземпляр книги психотерапевта из Лос-Анджелеса Артура Янова под названием «Первичный крик».

Янов настоятельно повторял своим издателям в Нью-Йорке, что «раз Джон — самый известный человек в мире», то они должны постараться получить от него цитату для обложки книги. Шансы на успех были близки к нулю, но затея неожиданно сработала, и в итоге Янов получил намного больше, чем цитату. Не успела книга добраться до Титтенхёрст-парка, как Джон уже был ею одержим. Более четырехсот страниц были посвящены теориям автора о том, где коренятся причины неврозов и как избавиться от них путем разработанной им «первичной терапии».

Джон нашел не только новое увлечение, но и новый словарь. Йоко побуждала его говорить о себе как о «художнике». Янов дал ему слово, чтобы описать его чувства, — «боль». Если пройти первичную терапию и добраться до ребенка, заключенного внутри взрослого человека, до той точки, когда пациент кричит от мучительной боли, встретившись со своими воспоминаниями лицом к лицу, то можно раскрыть тайны невроза. Это и был «первичный крик».

Джон попросил Йоко, которая всегда контролировала телефоны во владениях Леннонов, позвонить в Калифорнию. Ему необходимо было поговорить с этим Артуром Яновом.