Быть Джоном Ленноном

61. «Я благословлен, мне дали второй шанс»

Джон бросил. Вот просто бросил, и все. Нет, студент мог бросить колледж ради рок-н-ролльной группы. Это было бы модно. Но Джон перевернул все с ног на голову. Он бросил рок-н-ролл и свои две дюжины гитар ради дома и роли отца. Доктор Уинстон О’Буги, как он эксцентрично называл себя в дни «потерянного уик-энда», был изгнан, и ему на смену явился воскресший из пепла тандем Джон-и-Йоко. Леннон снова все изменил, снова начал с нуля и даже говорил о своей жизни до «Дакоты» как о «предыдущем воплощении». И естественно, вместе с новой жизнью его в самом скором времени ждали и новые безумства.

«Дорогой Рэй, — писала мне Йоко на открытке весной 1975 года. — Вам будет непросто это осознать… Джон и Йоко не просто снова вместе, у них родится малыш — в октябре!»

Это был сюрприз… и в том числе для Джона. Два года тому назад, на одной из редких встреч с Синтией, он сказал ей, что сомневается в своей способности снова стать отцом, ибо обилие наркотиков, которыми он так наслаждался, сделало его бесплодным. Оказалось, он ошибался. Но у Йоко проблемы были.

«У нее было слишком много выкидышей, — объяснит позже Джон. — В дни ее юности противозачаточных таблеток еще не было, оттого и столько выкидышей с абортами. У нее живот был, наверно, как лондонские сады Кью, — живого места не было… Но один китайский акупунктурщик в Сан-Франциско сказал: «Вы вести себя хорошо, не принимать наркотик, правильно кушать, не пить… И у вас быть ребенок…»»

Йоко облекла зачатие в романтический фантик. «Когда Джон вернулся, у нас был восхитительный секс, и я забеременела», — улыбалась она интервьюеру, а Джон уверенно называл дату — 6 февраля, через шесть дней после того, как он оставил Мэй. Как и его отец, он тоже был уверен, что знает точный момент начала жизни сына.

Спустя годы Йоко признает, что изначально не была уверена, хочет ли в свои сорок два ребенка, и подумывала об очередном аборте, — но решила не прерывать беременность, только когда увидела, насколько сильно Джон хочет снова стать отцом.

А он был в восторге. Он работал над песнями к новой пластинке и довел ее почти до середины, но, когда беременность подтвердилась, отложил их в сторону. С Джулианом он почти не почувствовал, что значит быть отцом, — рождение сына пришлось на разгар битломании. «Я уже потерял одну семью, а что я сделал? «Сержанта Пеппера»?» — пренебрежительно писал он о знаменитейшей пластинке Beatles. На этот раз все будет иначе. «Я благословлен, мне дали второй шанс», — говорил он. Никаких внешних обязательств у него не было, и Леннон бросился в отцовство с тем же пылом, какой охватывал его всегда, когда он начинал новый проект. А этот проект подразумевал, как предписывала Йоко, очищение тела от алкоголя и переход на макробиотическую диету, а также — отказ от гитары. Возникнет острая потребность припомнить, что такое рок-н-ролл, так место найдется — «черная комната» «Дакоты», где Джон хранил свой музыкальный автомат, набитый рок-н-ролльными пластинками. Впрочем, особо ему это не требовалось. Он отменил свою подписку на журнал Billboard и уже не пытался идти в ногу с поп-чартами, хотя и следил за творчеством Bee Gees, Боуи и Элтоном Джоном, а радио на кухне настроил на попсовую волну. Впрочем, именно на тех частотах он мог иногда услышать битлов.

Он вел дневник, пока был с Мэй, вдали от Йоко, — писал о своей повседневной жизни, когда «просыпался в незнакомых местах или читал в газетах о своих странных поступках, половину которых и правда совершал, а половину — никогда». Теперь они с Йоко торжественно сожгли этот дневник, вновь подтвердив свои брачные обеты, и Леннон, начавший жизнь с нуля в ожидании рождения ребенка, завел новый, болезненно личный дневник, где отмечал все, что делал или думал каждый день. Он писал, как часто желает, чтобы вся их слава исчезла в один миг, — и они могли «наслаждаться по-настоящему частной жизнью». Но он знал, что это тщетное желание, — и, безусловно, пользовался финансовыми преимуществами мировой славы. Пользовалась ими и Йоко, причем в еще большей степени. Однако он сделал все, чтобы не давать интервью следующие четыре года.

Он всегда любил писать письма, и теперь, лишившись публики, писал их десятками (точнее, печатал на машинке, ибо беспокоился, что его почерк не разобрать) — родным и друзьям, оставшимся дома, в Великобритании. В основном это была веселая болтовня, но в некоторых письмах Джон Леннон раскрывался совершенно с иной стороны, отличной от его недавнего образа для широкой публики. Он проявлял внимание к родным, просил их переслать ему свои последние фотографии и снимки их детей, а еще упрашивал Мими прислать ему старый школьный галстук. Да, он любил говорить, что оставил прошлое позади, что только настоящее и будущее имеют значение, но детство не покидало его никогда.

Его любимицей всегда была кузина Лейла. Она стала врачом и в письме распекала его за образ жизни, а он быстро написал ей ответ, где по-доброму назвал сестренку «старой калошей-командиршей» и сказал, что она, возможно, «немного наивна» в суждениях, а потом слегка поворчал насчет Мими. Он писал, что подумывает брать уроки игры на фортепиано, ведь умеет «играть лишь восемью пальцами… сам выучился, звучит паршиво… Мими никогда не давала мне поставить пианино в дом… говорила, это для простаков», — и добавлял, что тетя по-прежнему уверена, будто у него «нет таланта» и ему «просто повезло». На самом деле Мими так не считала, но шрамы от их давних перепалок, о которых знала вся семья, все еще оставались. «Она всегда жаждала всех кастрировать (хоть мужчин, хоть женщин) и положить их яйца в яблочный пирог!» — так весело он закончил свою маленькую жалобу.

А вот среди тех, кому Джон, наверное, не писал, был Майкл де Фрейтас, все еще известный газетам под «революционным» именем Майкл Икс. Однако Леннон добавил свою подпись к петиции, призывающей к помилованию, после того как в суде Тринидада де Фрейтаса признали виновным и приговорили к смертной казни за убийство. Джон, давний противник смертной казни, не оставил человека, которому когда-то доверял и который, как считал сам Леннон, мог перемениться, — но который обманул его на тысячи фунтов еще до того, как совершил убийство. Де Фрейтас не был помилован. 16 мая 1975 года его повесили в Порт-оф-Спейне.

Беременность Йоко протекала тяжело, и Джон проявил себя заботливым, внимательным и любящим, пока она по указаниям врача большую часть времени лежала в постели. А когда в конце сентября ее забрали в госпиталь в Нью-Йорке на две недели раньше срока, он пошел с ней и «спал на полу», о чем позже напишет Джулии, своей единоутробной сестре.

Его проблема с американской визой тянулась уже четыре с лишним года — он окопался еще глубже и не позволил себя экстрадировать. В октябре, в больнице, он услышал добрые вести. С преимуществом в два к одному Апелляционный суд США постановил, что его обвинение в хранении марихуаны в Лондоне в 1966 году было несправедливым по стандартам американского законодательства, — и рекомендовал Службе иммиграции и натурализации действовать по своему усмотрению в отношении его визы. На горизонте впервые замаячил просвет.

Ближайшим будущим был их с Йоко ребенок. Есть различные противоречивые теории о том, почему Шон Оно Таро Леннон появился на свет через кесарево сечение 9 октября, в день рождения Джона. Может, Йоко, как многие в Японии и в странах Дальнего Востока, верила в то, что сын, родившийся в один день с отцом, наследует душу отца, когда тот умрет? Джон позже отрицал, что причиной стало именно это, но Йоко не чуждалась разных причудливых убеждений, и в том, что касается личных дел, ни ее словам, ни словам Джона всецело доверять нельзя. Как бы там ни было, ребенок две недели пробудет в реанимации, и лишь потом Йоко сможет забрать его домой. В сочетании с хорошими новостями от Леона Уайлдса, иммиграционного адвоката, пришло время двойного праздника. Элтон Джон стал крестным. Джон в шутку скажет, что Элтона выбрали за бездетность (в то время), благодаря чему Шон мог унаследовать все его деньги.

Няни у Леннонов сперва не было, о чем Джон напишет своей единоутробной сестре Джулии — родственники, должно быть, криво усмехнулись, читая это в Ливерпуле, где мало кто мог позволить себе няню; у Синтии, растившей Джулиана, няни точно не было. Но, хотя Джон и ворчал, что не может нормально поспать, пока Йоко кормила грудью и требовалось быть с ней рядом каждые четыре часа, он и правда радовался своей новой роли.

Еще до рождения Шона Йоко сказала: когда у нее ребенок родится, разделение труда в их доме будет не таким, как в обычных семьях. Растить малыша предстояло Джону — как в прошлом воспитывал Кёко ее второй муж, Тони Кокс. Решили, что взамен, в отсутствие Аллена Клейна и кого-либо еще, Йоко уделит больше внимания делам Джона. Опыта в бизнесе у нее не было. Но чего ей всегда хватало, так это уверенности в себе. В конце концов она станет его менеджером и возьмет под контроль финансы. Да он, в общем-то, и сам не проявлял особого стремления вести активную карьеру. «Как-то меня не колышет, буду ли я вновь записывать песни», — напишет он в 1978 году. Тем более что теперь, когда им дали доступ к фондам Apple, ему и не нужно было ничего записывать: деньги от роялти на его песни и пластинки текли рекой.

И пока Йоко раздавала повеления все увеличивавшемуся персоналу «Дакоты» из офиса на первом этаже, названного ею лично «Первой студией», — Джон был только счастлив уйти в тень и перейти к написанию писем, развлекая старых знакомых своими по-прежнему искрометными шутками. В письме ко мне той осенью он упомянул Джорджа как «Джорджа (един я с Богом) Харрисонга», который был в Нью-Йорке и которому выпала «безграничная честь» повстречаться с «невероятно красивым и умным Шоном Оно Ленноном», а закончил он так: «P. S. Bay City Rollers — геи (ой, сенсация!), но один притворяется. И куда только катится мир!»

Еще одно письмо, написанное в том же году, только раньше, он отправил бывшему гастрольному администратору Beatles Мэлу Эвансу. Мэл планировал написать мемуары, основанные на дневниках, которые он вел, работая на битлов, но хотел начать только с благословения Джона. Джон был обеими руками за. «Деньги-то делай, да только не марайся…» — посоветовал он.

Мэл всегда был ему близок. Тяжеленный и рослый, в шесть футов четыре дюйма, милый великан и телохранитель Beatles своими огромными размерами, любезными манерами и очками в роговой оправе останавливал любого, кто мог причинить им вред. Как и Нил Эспинолл, Мэл был на всех концертах и на каждой студийной записи. Он был не просто сотрудником. Он был верным другом. Он не вставал ни на чью сторону, но был всегда готов помочь, и битлы настолько его ценили, что после того, как Аллен Клейн уволил его, Мэл уже на следующий день узнал, что возвращен на работу общим решением Beatles.

Когда Beatles распались, заняться ему было особо нечем, и Мэл, уже не связанный с Badfinger — группой, которую он сам же и открыл, — решил уйти и пробиваться самостоятельно как автор песен и музыкальный продюсер. Он просто хотел спокойно и без лишнего шума получить и свою капельку славы. А Джон советовал трудяге — гастрольному менеджеру отдохнуть и развеяться.

Наверное, то был не лучший совет. Сам по себе, без Beatles, Мэл плыл, что говорится, без руля и без ветрил. Он развелся с женой, оставил ее и двоих детей в Англии и поддался соблазну уехать в Калифорнию. Badfinger с песней, которую он продюсировал, попали в Америке в первую десятку, но больше хитов у него не будет никогда.

4 января 1976 года, спустя два года после разрыва с женой и детьми, в своей квартире в Лос-Анджелесе Мэл впал в депрессию и взял пневматическую винтовку, из которой временами палил по ящерицам. Увидев ружье, подруга, с которой он жил, позвонила в полицию и проорала: «У моего мужика винтовка! Он нажрался валиума, у него крышу сорвало!»

Полиция примчалась и велела Мэлу бросить оружие. Позже в отчете полицейского департамента Лос-Анджелеса будет указано, что он в ответ навел винтовку на офицеров.

Его застрелили мгновенно. Четыре пули попали в цель.

Ему было сорок.

Только потом полицейские выяснили, что винтовка была пневматической и даже без патронов.

Джон, как и все битлы, был убит горем. Мэл мухи бы не обидел — телохранитель, который в жизни не дрался; бывший телефонный механик Центрального почтамта… он и с битлами-то связался лишь потому, что однажды, перекусив бутербродами на Пир-Хед, шел обратно к себе на работу и из подвала в закоулке вдруг услышал музыку, «звучавшую, как Элвис». С того момента его судьба была предрешена.

Мэла кремировали в Лос-Анджелесе через три дня. Никто из его семьи не присутствовал, хотя Гарри Нилссон пришел на краткую церемонию прощания, после чего прах отправили в Англию жене Эванса, Лил. Она так его и не получила: урну потеряли на почте. Реплика Джона, когда тот об этом услышал, стала самой печальной из скорбных шуток, какие он когда-либо отпускал. «В невостребованных письмах смотрели?» — горько спросил он.

Контракт Джона с EMI и Capitol Records закончился в феврале 1976 года. Его просили продлить договор, но он отказался. Его не соблазнило даже лучшее предложение от Columbia. Он больше не хотел обременять себя созданием музыки. Маккартни вертелся как белка в колесе, от пластинки к пластинке, но Леннон, наблюдая за ним, уже не желал участвовать в этой гонке. Муза ушла, когда он вернулся в «Дакоту». Он всегда утверждал, что под давлением пишет лучше всего, но теперь сам ушел от этой возможности. Ни давления, ни музы.

Впрочем, часто забывают: альбом забирает у автора-исполнителя не меньше года жизни, ведь песни нужно и сочинить, и записать, а пластинку потом — еще и раскручивать. Джону все это наскучило. Он стал много читать, по нескольку книг сразу — ведь его не покидала мысль о том, что он не учился в университете и не получил желанного образования. Еще он ходил с Шоном гулять, катал сына в коляске по Центральному парку, что был через дорогу, и пытался держаться своей макробиотической бессахарной диеты.

Ближе к концу минувшего года Леннон попросил Нила в лондонском офисе Apple связаться с отцом, с которым поступил так жестоко, вызвав его в 1971 году в Титтенхёрст-парк. Он долго жалел о своем поведении в тот день и теперь хотел все исправить.

Нил все передал, но Фредди не хотел примиряться. И не хотел иметь ничего общего с сыном. В этом была своя ирония. Фредди считал, что Джон его бросил.

А в начале 1976 года в Apple позвонила Полина. У Фредди нашли рак желудка. Теперь тот снова хотел поговорить с сыном. На следующий день Джон позвонил отцу в больницу, и они помирились. Не зная, насколько болен отец, Джон сказал, что с нетерпением ждет, когда тому станет лучше и он приедет в Нью-Йорк. Но спустя несколько недель после операции Фредди умер.

Помимо Полины на похоронах Фредди был только один человек — тот самый журналист, который убедил его записать песню. Он вспоминал, как доставили букет цветов, размером больше самой могилы, — «от Джона, Йоко и Шона».

Прошло несколько дней, и Полина отправила Джону неизданную автобиографию Фредди, где тот излагал свою версию событий, предшествовавших его исчезновению, — «дезертирству» от пятилетнего сына, как об этом всегда говорила Мими. Фредди писал, что виноват не во всем. Наверное, Джон уже и сам это понял.

По совету Леона Уайлдса, адвоката, Джон весь год «полировал» свой образ, с энтузиазмом принимал участие в благотворительных мероприятиях и даже спел «Imagine» на сцене в телевизионном трибьюте, чтобы почтить Лью Грэйда, председателя совета директоров ATV Music, чья компания теперь владела Northern Songs. Это сработало. После прослушки телефонов, после федеральной слежки, выступлений в суде, заявлений, апелляций, отсрочек и показаний знаменитых свидетелей, 27 июля 1976 года долгая борьба с визовыми проблемами наконец завершилась — в Нью-Йорке, в небольшом кабинете на четырнадцатом этаже Службы иммиграции и натурализации. Джон победил — или, по крайней мере, победила его команда юристов. Теперь он мог подать заявку на грин-карту. Его пребыванию в Соединенных Штатах ничто не угрожало.

«Как прекрасно снова стать законопослушным», — с улыбкой сказал Джон перед лицом журналистов и телекамер, выходя из здания. Но в тот миг, когда он наконец-то обрел безопасность в США, он не смог удержаться — и бросил последний камешек сарказма в огород своих былых мучителей: «И я хотел бы поблагодарить Иммиграционную службу за то, что они наконец прозрели и увидели свет». Это был истинный Джон Леннон. Последнее слово всегда должно было остаться за ним.