Быть Джоном Ленноном

37. «А если я вам понарошку дам пять шиллингов и вгоню понарошечный гвоздь? Так нормально?»

Спросите кого угодно, и вам скажут: никогда в рок-музыке не было такого года, как 1966-й. Мировые радиостанции полыхали пожаром. Mamas & The Papas с незабвенными «California Dreamin’» и «Monday, Monday»! «The Sound of Silence» от дуэта Simon & Garfunkel! The Beach Boys, выпустившие «God Only Knows» и «Good Vibrations»! И многие, многие, многие…

И по иронии судьбы именно в этот момент битлы, три года ведшие за собой музыку, будто гамельнские крысоловы, решили отдохнуть от рок-н-ролла — и, вернувшись из Америки, разошлись разными дорогами. Джордж увез Патти в Индию, остался там с Рави Шанкаром, с головой ушел в индийскую культуру и ковал себе новую личность, Пол начал сочинять музыку к британскому фильму «В интересном положении» (The Family Way), а Ринго просто взял отпуск.

У Джона был большой выбор, чем заняться. Издатели предлагали ему контракты на написание автобиографии, Национальный театр предложил адаптировать книгу «In His Own Write» для сцены, а компания поздравительных открыток положила глаз на его карикатуры. Однако он выбрал занятие, которое не требовало бы от него творческого руководства.

Во время гастролей Beatles Брайан непрестанно твердил: никаких публичных комментариев о войне во Вьетнаме — а то вдруг еще скажется на популярности! Британия тут не при делах, настаивал он, вот и держите рот на замке. Битлам это не понравилось. Вокруг все только и обсуждали эту войну. Главная злоба дня. Они-то чем хуже? Нет, было в этом что-то неправильное. Но как только они сыграли свой последний аккорд на стадионе «Кэндлстик-парк» в Сан-Франциско, запрет Брайана утратил силу. И по прибытии домой Джон всего через три дня улетел в Германию — сниматься в антивоенной черной комедии «Как я выиграл войну» (How I Won The War) у Ричарда Лестера, режиссера «A Hard Day’s Night» и «Help!». То, что между окончанием гастролей и началом съемок прошло так мало времени, было, скорее всего, связано с тем, что не Джон устанавливал график, но он всегда мчался к новой цели сломя голову. С ним ехал Нил. Джон да без приятеля?

На первый взгляд сюжет фильма, завязанный на абсурдной идее устроить поле для крикета за линиями немецких войск в североафриканской пустыне в дни Второй мировой войны, был довольно далек от темы Вьетнама. По сути, он высмеивал ура-патриотизм британских фильмов о войне, на которых выросло поколение Джона. Но в роли мушкетера Грипвида, одного из «клятой чертовой пехоты», чьей участью была неизбежная гибель в бессмысленном жертвоприношении, параллели с Вьетнамом было трудно не заметить. С этого момента он все чаще будет высказываться в поддержку антивоенных кампаний.

Еще во время работы над фильмом «Help!» Лестер польстил Леннону, назвав его самым естественным актером среди Beatles. Поэтому, хотя его роль была довольно маленькой, играл он с восторгом. Впервые в жизни он собирался притвориться кем-то помимо вожака своей банды. В военной форме, в круглых очках NHS в проволочной оправе, обрезав длинные волнистые волосы — коротко сбоку и сзади, как в сороковые, — он выглядел совершенно иначе. Когда они с Нилом отправились на выходные в Париж, он разволновался: он мог сесть в автобус! Мог бродить по блошиному рынку! Его никто не узнавал. Сколько же лет он не знал этого чувства!

Когда съемки перешли из Германии в испанскую Альмерию, Леннон снял дом вместе с актером Майклом Кроуфордом и его женой Габриэль, вдали от съемочной группы. На съемки его каждый день возили на «роллс-ройсе» — машину привезли в Испанию вместе с запасом ЛСД и других разнообразных препаратов. А то как же без них? Вскоре к нему приехали Синтия с Джулианом, Ринго и Морин.

Съемки в Испании заняли шесть недель. Все играли в «Монополию», а Джон даже стал неплохим игроком в крикет, гоняя мячи с Кроуфордом, — любопытно, что в школе он эту игру не любил. Но самыми важными оказались недели, когда он, закинув ногу на ногу, сидел в спальне с гитарой и сочинял новую песню. Эта песня получилась не сразу, совсем не так, как рождались столь многие из его ранних хитов. Леннона вдохновили кованые железные ворота у испанского особняка, где он жил, — они напомнили ему о воротах «Земляничной поляны», детского приюта рядом с их домом, прямо за углом. Он поставил «поляну» во множественное число и назвал песню «Strawberry Fields Forever»[86].

Фильм создается медленно и постепенно. Каждый день нужно очень долго ждать. Неудивительно, что задолго до конца съемок Джон решил: нет, не мое. Дик Лестер как-то спросил его, почему он сам себе не рад, и он ответил, как обычно, грубо: «Но это ведь глупо. Ну правда, разве это не скука смертная?»

Фильм «Как я выиграл войну» не оказался успешным ни с точки зрения критиков, ни коммерчески. Но был один аспект, за который Джон будет всегда благодарен — маленькие круглые очки, которые он носил в роли мушкетера Грипвида. К тому времени он уже три года пользовался контактными линзами, но это не всегда спасало, ведь у него была привычка в последний момент забывать линзы в гримерке, и тогда приходилось выходить на сцену без них. «Вы вообще можете себе это представить? Слышать весь этот грохот, играть, петь и ни черта не видеть? Это страшно», — говорил он.

Но теперь, когда его гастрольные дни кончились и начались новые, без всяких туров, он больше не гнался за красивым обликом. Пусть этим Маккартни и Харрисон занимаются. А он лучше будет походить на книжного червя и интеллектуала. И ему нравилась их форма, эта простая проволочная оправа. Такие очки ему шли, и Леннон с удовольствием носил их всю оставшуюся жизнь. Вот так из занятного, хоть и провального, фильма родилась новая мода на бабушкины очки.

Джон никогда не сможет точно назвать момент, когда впервые услышал или прочел имя Йоко Оно. Может, на открытке, отправленной ему из галереи «Индика» Джоном Данбаром? Или Данбар позвонил ему и сказал: эй, у нас тут авангардная японка, художница из Нью-Йорка, зовут Йоко Оно, «такое творит в мешках»… и Джон подумал, что это звучит эротично? Или Леннон просто заскочил в «Индику», которая была рядом с ночным клубом Scotch of St. James, и думал, а не развлечься ли ему с Данбаром, приняв немного кислоты — а вместо этого столкнулся с Йоко?

Джон тогда только вернулся из Испании, воспоминания были смутными. Он только помнил, что в «Индике», куда Лес Энтони привез его вместе с приятелем, Терри Дораном, он рассматривал экспонаты и цены и думал: блин, да что за развод? «Сто фунтов за мешок с гвоздями? Это прикол такой? — смеялся он. — Почем это яблоко? Двести фунтов? Ха!»

С такими мыслями он спустился вниз, в подвал, уверенный, что Данбар попытается что-нибудь ему всучить. «Думает, поди: «Битл-миллионер, ты все пришел скупить»», — усмехался он про себя.

И тут Данбар познакомил его с миниатюрной японкой, одетой в черное. Черный свитер. Черные брюки. Длинные черные волосы, будто занавес, скрывали лицо. Это была сама художница, занятая подготовкой своей выставки, которая открывалась на следующий день, — «Незавершенные картины и объекты Йоко Оно». В Лондон она приехала с мужем и дочерью Кёко, на симпозиум «Разрушение в искусстве», и воспользовалась возможностью представить публике собственные работы. А если дело касалось широкой огласки, немногие смогли бы сравниться с Йоко в целеустремленности.

Джону сперва все казалось очень глупым. Но глупость ему нравилась, и он решил подыграть. «Нет, в мешок я не попал. Я ждал, что будет оргия, но мы просто встретились. Все было тихо, — часто вспоминал он. — А как бы там ни было, я искал, на что сердце отзовется, и увидел эту штуку под названием «Вгони гвоздь». То была доска, на ней висела цепь с молотком, а внизу была куча гвоздей, и я спросил: «И можно мне вогнать в нее гвоздь?» А она такая: «Нет». И ушла».

По словам Йоко, она не узнала Джона. Это возможно, хотя есть мнение, что именно она убеждала Данбара пригласить битла. Как бы там ни было, Данбар рассказал ей, кто такой Джон, и она вернулась и попросила пять шиллингов. Джон ответил, что у него нет пяти шиллингов, потому что он никогда не брал с собой наличные, но затем сказал: «А если я вам понарошку дам пять шиллингов и вгоню понарошечный гвоздь? Так нормально?»

Йоко согласилась: нормально.

Потом Джона привлекла стремянка, ведущая к потолку, где висело увеличительное стекло. «Я поднялся по лестнице и посмотрел в лупу на маленькую-маленькую надпись на потолке, и там было написано «Да», — рассказывал он. — В то время вся авангардная хрень была пронизана негативом… «расхерачь молотком пианино» и все такое… Но «Да» — тут был другой посыл. Позитивный».

Если бы кто-то писал эту первую встречу Джона и Йоко как сценарий фильма, то актеры, скорее всего, вели бы долгий взаимный флирт, и это бы стало прелюдией к чему-то большему. Это стало прелюдией к намного большему, но продолжения истории пришлось ждать год с лихвой. А тогда Джон просто покинул галерею. На официальное открытие выставки он не пришел, а в следующий раз они с Йоко увиделись на вернисаже Класа Олденбурга, но не общались.

Он не знал, что встретил женщину, которая изменит всю его жизнь. Он вообще ничего не знал о ней, кроме истории о том, как она снимала короткометражку «Bottoms (Film № 4)»[87], разместив в театральной газете The Stage объявление: «Требуются интеллигентно выглядящие задницы», — а затем сняла 365 таких задниц. Но ее шутовство и идея фильма ему понравились, и, когда она позже связалась с ним и попросила оригинальные ноты, он отправил ей текст песни Beatles «The Word»[88]. Сперва она обратилась с просьбой к Полу, но тот ей отказал.

Так Йоко ворвалась на орбиту Beatles. Она всегда утверждала, что это вышло случайно, и Джон всегда галантно с ней соглашался. Однако ее недоброжелатели, каковых и по сей день немало, указывали на коварный заговор, — она явно пыталась привлечь к себе внимание. Можно сказать, что, подобно Джону, у Йоко всегда была непоколебимая вера в себя и свое искусство, а еще железная воля. И в 1966 году малоизвестная художница-авангардистка, желавшая сделать себе имя в новой стране, не могла бы найти способа лучше, чем общение с Beatles и особенно с Джоном Ленноном: каждый его поступок попадал в печать, а еще он был баснословно богат и мог стать очень важным покровителем.

Однажды утром, спустя несколько недель после встречи в «Индике», Йоко без всякой договоренности прибыла в офис Beatles в Мейфэре — по-видимому, узнав адрес у Джона Данбара, — чтобы поговорить с Джоном. Ей отказали, но она успела поболтать с Нилом Эспиноллом и Ринго: объясняла барабанщику, что ей нужна финансовая поддержка, дабы обернуть холстиной огромные статуи львов на Трафальгарской площади. Ринго обалдел и рассказал о встрече Питеру Брауну, ассистенту Эпстайна, добавив, что она могла бы и по-японски говорить, — он все равно ни черта не понял.

Йоко это не остановило. Она отправила Джону экземпляр своей книги стихов-инструкций, которую сама опубликовала в Токио. Книга была на японском языке с параллельным переводом на английский и называлась «Грейпфрут». Йоко заказала в Америке ящик грейпфрутов и рассылала их как своего рода визитную карточку. Все, кого она считала полезным, получили экземпляр книги и грейпфрут с автографом. С самого начала своей карьеры она понимала силу связей и саморекламы. Особенно саморекламы.

Синтия позже вспоминала, что как-то вечером Джон читал «Грейпфрут» в постели. Она спросила, что это, а он отмахнулся: да так, «от той странной художницы». Но в то же время былой создатель «Хохмы дня» не мог не улыбнуться некоторым указаниям из книги. «Взбейте свой мозг с помощью пениса, пока не загустеет. Прогуляйтесь». И затем: «Курите все, что курится, в том числе лобковые волосы». Синтии подобные идеи явно не приходили в голову.

Джону всегда нравились умные и образованные женщины. Элеанор Брон, с которой он подружился на съемках фильма «Help!», была выпускницей Кембриджа. Морин Клив закончила Оксфорд. А Йоко, очевидно, была очень умной. И ему всегда нравились женщины старше. Йоко на момент их встречи было тридцать три, а ему — двадцать пять. У нее был уже второй брак. Вряд ли в тот момент он думал о романтике или о мимолетной связи. Будь это так, она бы узнала: он не стеснялся ясно выражать свои намерения. И если его тогда, в первый раз, привлек не секс, то что? Похоже, нечто гораздо менее уловимое.

Эта странная маленькая японка, одетая в черную униформу интеллектуалки, словно миниатюрная Жюльетт Греко, могла показаться безумной, но ее идеи были необычны. Рядом с ней он чувствовал, что она — звезда, а он — зритель. Он уже давно не испытывал таких чувств. Она была загадкой, и никогда прежде он не встречал никого похожего на нее.

Но в день их встречи в «Индике» он о таком даже не думал — и просто выкинул ее из головы, вернулся к Терри Дорану, вышел из галереи и продолжил жить как жил.