Быть Джоном Ленноном

25. «Да, мы задумали отпуск. Я не собирался все испортить из-за ребенка. Я просто подумал: вот я ублюдок, — и поехал»

В субботу 6 апреля 1963 года, в четыре часа утра у Синтии начались роды. Скорую вызвала Фил, ее подружка по колледжу, ночевавшая у нее в Мендипсе. Прямо в ночнушке, с накрученными бигуди, Синтию повезли в Сефтонскую больницу, где только ранним утром в понедельник появилось на свет ее дитя. Ее мать все еще была в Канаде, и к ней никто не пришел, хоть они с Фил и предполагали, что Мими заглянет, — но напрасно. Джон гастролировал с Beatles, у них шел второй за год тур — с американскими звездами Томми Роу и Крисом Монтесом. В тот час он был в Портсмуте и не мог приехать домой, пока битлы не отыграют в Беркенхеде в среду. К тому времени он (или, вероятно, Брайан) устроил так, что Синтию перевели в отдельную палату — отчасти подальше от посторонних глаз, лишь бы не развеять миф о том, что Леннон все еще холост. Син там было легче. В общей палате, где ее одну никто не навещал, она чувствовала себя матерью-брошенкой.

Джон, как позже вспоминала Синтия, искренне разволновался, увидев ребенка. «И кто тут станет знаменитым маленьким рокером, как папочка?» — спросил он, взяв сынишку на руки. Ребенка решили назвать Джон Чарльз Джулиан, — в честь Джона, отца Синтии, и матери Джона, Джулии, — хотя Леннон на мгновение забеспокоился, что Джулиан звучит как-то по-девчачьи.

В больнице он надолго не задержался, но вскоре палату Синтии заполнили цветы и открытки от других битлов и их друзей, уже обо всем прознавших. Брайан немедленно предложил стать крестным. Медсестры, конечно, быстро догадались, что отцом был Джон, но в газетах не появилось ни слова: там по-прежнему мало интересовались поп-музыкой. Пусть у Beatles уже было два хита и они вызывали ажиотаж везде, где бы ни играли, но Флит-стрит все еще была к ним слепа и глуха.

За одним исключением. Им стала Морин Клив, репортер лондонской Evening Standard, заинтригованная, когда приятель из Ливерпуля написал ей о том, какой фурор группа произвела в Мерсисайде. Позднее она станет близкой подругой Джона и сделает одну из самых известных публикаций о нем.

Но большинство столичных газетчиков на тот момент их в упор не замечали. Синтия с ребенком вернулись домой в Мендипс, а Джон поехал к Beatles в Лондон на «Концерт лучших» — концерт победителей голосования New Musical Express. Обретенной ими славы еще не хватало для причисления к небожителям, но их уже приглашали выступить вместе с любимцами всей страны — Клиффом Ричардом и The Shadows, о которых Джон всегда отзывался с неприкрытым презрением (пока не встретился лично, тогда они ему понравились). И такие приглашения не могли не льстить.

С самого своего возвращения из Германии в январе они были то в дороге, то на радио, то в студии… и теперь настал час отдохнуть. Большинство новоиспеченных отцов, скорее всего, отправились бы домой, помогать жене с трехнедельным ребенком, но такая домашняя жизнь была не для Джона. И пока Пол, Ринго и Джордж улетели на Тенерифе, в гости к Клаусу Форману — у его родителей был там свой летний дом, — Джон на двенадцать дней умчал с Брайаном в Испанию.

Как ни посмотри, а это было странно. Даже если оставить в стороне то, что он пренебрег Синтией, Джон и Брайан едва ли были лучшими друзьями. Именно Леннон первым стал называть Брайана «Эпи», чего тот не любил, и Джон мог быть жестоким, если ему казалось, что менеджер им мешает. «Волнуйся о своей доле, а музыку оставь нам», — по слухам, сказал он, когда Брайан начал суетиться на первой сессии звукозаписи в EMI. И несмотря на это, Джон решил провести двенадцать дней в Испании с их импресарио в решающий момент своей семейной жизни.

Верная Синтия позже напишет: Джон спросил, не возражает ли она, если он поедет, и она ответила, что нет, не возражает, и даже пожелала мужу счастливого пути. Но может, она просто в очередной раз смирилась с тем, чего не могла изменить? Ведь были все шансы, что Джон все равно поедет, несмотря на любые ее слова? Позже Леннон признается: «Да, мы задумали отпуск. Я не собирался все испортить из-за ребенка. Я просто подумал: вот я ублюдок, — и поехал».

Несомненно, он был измотан, но «испанские каникулы» показали его темную сторону. Когда что-то мешало его желаниям, он мог быть бессердечным. Хотя он поступил «прилично», женившись на Синтии… это было до того, как он начал мелькать на телевидении, до того, как пластинки Beatles побили рекорды продаж… до того, как он стал звездой. Его мир теперь изменился, и он знал, что девушка, которую он когда-то боготворил, может помешать ему двигаться вперед, если он ей позволит.

Синтия тоже это знала. Так что она с ребенком осталась дома, в Мендипсе, а Джон и Брайан отправились в Торремолинос, где Леннон не давал Брайану житья и все время изводил менеджера шутками про геев. «Я смотрел, как Брайан пялится на мальчиков, и мне нравилось выставлять это в «голубоватых» тонах… Сидим в кафе, глазеем на юношей, и я такой: «Хочешь вот этого? А вот этого хочешь? Нравится он тебе?»» Но конечно же Брайану больше всего нравился сам Джон, и тот прекрасно это знал, когда менеджер предложил провести этот отпуск вместе.

В книге «John Lennon: In My Life»[47] Пит Шоттон напишет: там, в Испании, вконец измученный мольбами Эпстайна, Леннон разрешил Брайану тронуть своего «верного солдата» — ну и не только тронуть. Очень маловероятно, что Пит это придумал. Он фантазером не был. Более того, Джон рассказал об этом одному приятелю-репортеру.

Но вот правду ли говорил сам Джон? Все прекрасно знали, что он явный гетеросексуал. Но он любил шокировать. Выдумал ли он всю эту историю ради забавы — или просто приукрасил эпизод после того, как Брайан стал с ним заигрывать? Так-то возможны оба варианта. Впрочем, он всегда был рад испытать что-нибудь новенькое — может, хотел получить и гомосексуальный опыт? Когда Брайан предложил ему это — не возжелал ли он узнать, каково это, когда к тебе прикасается мужчина?

На публике он всегда отметал любые намеки на интимную связь. В интервью Rolling Stone он сказал: «Это был почти любовный роман… но только почти. Мы не изведали близости. Но наши чувства были накалены».

Когда он вернулся в Англию и Beatles отправились в третий за три месяца тур, на этот раз с Роем Орбисоном («Я понял, что мы успешны, — сказал Джон, — когда Рой Орбисон спросил, можно ли ему записать две наши песни»), сплетни об «испанских каникулах» скоро позабылись… лишь для того, чтобы снова всплыть в июне, на вечеринке по случаю двадцать первого дня рождения Пола.

Празднование устроили в большом саду у тети Пола, Джин, — в Хайтоне, ливерпульском предместье, — и, как и подобает молодому человеку, чей первый альбом покорил вершины хит-парадов, все было на должном уровне. Приглашения получили все родственники и друзья Пола, а еще — певцы Джерри Марсден и Билли Дж. Крамер, вместе с Beatles ставшие частью растущего каравана талантов, найденных Брайаном в графстве Мерсисайд.

Вечер должен был стать потрясающим, и поначалу, когда Пол представил старым друзьям свою новую подругу, актрису Джейн Эшер (по общему мнению, «шикарная, прямо аристократка, но такая милая»), он таким и был. А затем подвыпивший Боб Вулер, который в течение последних двух лет объявлял выходы Beatles в клубе «Кэверн», глупо шутканул: «Эй, Джон, так что же вы там с Брайаном делали в Испании… Мы всё знаем…»

Джона накрыло. Он накинулся на Вулера и стал его избивать — сперва кулаками, потом схватил палку… Он никогда не был паинькой, когда напивался, и битлы не раз видели, сколь жесток он бывал прежде в драках. Но его реакция на слова Вулера была другого масштаба. Он взбесился, словно берсерк, и, когда его наконец оттащили, Брайану пришлось немедленно везти безобидного Вулера, бывшего намного старше, в больницу, с подбитым глазом и переломами ребер.

По словам Синтии, Джон все еще был в ярости, бормотал что-то вроде «он меня пидором обозвал», вечеринка была безнадежно испорчена, и они вернулись домой. Пит Шоттон, который тоже получил приглашение и пришел со своей девушкой, помнил все иначе. По его словам, Джон остался и продолжил пить, а в конце концов двое затеяли пьяный разговор, и Леннону вспомнилась недавняя разоблачительная статья в воскресной газете.

— Слышь, Пит, а хочешь на ночку женами махнуться? — спросил Джон.

— Позволь уточнить… — не понял Пит. — Ты только что предложил поменяться женами на ночь?

— Да! Да! Именно! Давай сделаем это!

Пит, однако, подобного желания не имел. И Джон отступил.

— Ладно, шучу я, — сказал он и сменил тему.

Пит ему не поверил. Джон всегда любил «новенькое». И он не шутил. Да, Синтия об этой беседе явно не знала.

На следующий день протрезвевший Джон согласился с Брайаном: стоило отправить Вулеру телеграмму и извиниться за драку. Хотя на телеграмме стояло его имя, сочиняли ее Брайан и Тони Барроу, новый пресс-секретарь Beatles. В ней говорилось: «МНЕ ОЧЕНЬ ЖАЛЬ БОБ. СТРАШНО ПОДУМАТЬ, ЧТО Я НАДЕЛАЛ. ЧТО Я МОГУ ЕЩЕ СКАЗАТЬ?»

Если бы он навестил Вулера, тогда, наверное, смог бы сказать гораздо больше. Но он предпочел этого не делать. Может быть, в глубине души он пытался понять, какие мотивы подтолкнули его к нападению, — и, вероятно, думал о том, что любой намек на гомосексуальность, сколь угодно далекий от истины, может разрушить его карьеру и будущее Beatles. В 1963 году дело обстояло так.

В 1980 году, за несколько дней до смерти, Леннон вспомнил ту ночь в интервью Энди Пиблсу на BBC, — и признался, что сам испугался своего гнева. «Наверно, в глубине души я боялся: а вдруг я и правда гей, вот и накинулся так на него. Но я был очень пьян… Я ударил его… Я тогда мог просто убить… И это меня напугало».

Вулер мог подать в суд, но вместо этого принял добровольную компенсацию в размере 200 фунтов стерлингов от Брайана Эпстайна — это примерно 3500 фунтов в наши дни. Случись это на несколько месяцев позже, инцидент попал бы в новости на первых полосах газет. Но единственное упоминание о «перебранке» промелькнуло в Daily Mirror, без упоминания реплики, вызвавшей нападение.

Может показаться странным, что большинство редакторов на Флит-стрит все еще не обращали внимания на Beatles, но, возможно, у них были смягчающие обстоятельства. С весны газеты поражали воображение читателей слухами о растущей паутине интриг, в которой запутались британский военный министр Джон Профьюмо, советская разведка, прелестная девица легкого поведения и двое ее вест-индских любовников. Неделями, день за днем, обрастая чередой взаимных обвинений в клевете, манящая картинка из сексуальной жизни элит пополнялась новыми кусочками пазла. Девушку звали Кристин Килер, и, как оказалось, ее саму и ее подругу-милашку по имени Мэнди Райс-Дэвис поставил высшим кругам Стивен Уорд, остеопат и по совместительству сутенер из Мейфэра. Эта история погубила карьеру Профьюмо, который, отвергнув обвинения в каком бы то ни было прелюбодеянии, был вынужден уйти в отставку. Но для читателей то был веселый фестиваль сплетен и лицемерия — пресса непрестанно подогревала необоснованные слухи о том, как судьи Высокого суда, особы королевской крови и министры устраивают роскошные оргии. Ничем хорошим это не кончилось: в августе Стивен Уорд покончил с собой.

Но это было еще не все. Параллельно с делом Профьюмо освещался печально известный развод, дело о котором слушалось в суде Эдинбурга. Речь шла о прелюбодейке-аристократке, герцогине Аргайл, и в числе улик фигурировал снимок леди, орально ублажавшей таинственного незнакомца, чья голова в кадр не попала. По стране опять помчались слухи. «Кто этот безголовый?» — требовала ответа желтая пресса. И тут тоже был вынужден подать в отставку правительственный министр, на этот раз Дункан Сэндис. Нет, джентльменом на фотографии был не он — но он некогда тоже наслаждался благосклонностью сей дамы и надеялся, что его отставка спасет их связь от публичной огласки. Надеялся он напрасно.

Ничто не повышает продажи газет так сильно, как секс-скандалы в высшем обществе. Так что, возможно, у рыцарей пера с Флит-стрит был повод проглядеть историю, которая тем временем, скрытая от их глаз, росла как снежный ком.