Быть Джоном Ленноном

22. «Син беременна. Завтра свадьба. Хочешь прийти?»

Ранним вечером 6 июня 1962 года Нил Эспинолл проехал в своем фургоне в открытые ворота студии звукозаписи EMI на Эбби-роуд, в районе Сент-Джонс-Вуд, и припарковался на гравии, где когда-то был разбит большой палисадник богатой семьи. Лондонский особняк начала XIX века, представший перед битлами, когда они вышли из фургона, не походил на современную студию звукозаписи. Но вскоре они поняли, что дом был только фасадом, а студии строились за ним уже лет так сорок. Получив инструкции от звукорежиссеров EMI в белых лабораторных халатах, Нил и Beatles внесли свои гитары и оборудование через служебный боковой вход в просторную Вторую студию. Одетые ради такого важного события в новые костюмы, с волосами, зачесанными на лоб, они явно позабавили своим видом сотрудников EMI. «Ну, что у нас здесь?» — спросил один.

План состоял в том, что Рон Ричардс, тридцатитрехлетний помощник Джорджа Мартина, начнет сессию, позволив группе расставить инструменты и сыграть несколько песен, пока Мартин поужинает в столовой. Beatles добрались до «Love Me Do», когда в столовую отправили сообщение: «Мартин, приходите, вам нужно это слышать». Битлы об этом не знали, но продюсер прошел в студию, поднялся по черной лестнице в аппаратную и сел за пульт, наблюдая, как четверо очень нервных юношей играют «Ask Me Why», «Bésame Mucho» и «Hello Little Girl». Ничто из услышанного особо его не поразило, но, хотя он считал «Love Me Do» «не более чем риффом», та казалась самой привлекательной из репертуара, и ему понравилось, как Джон играл на гармонике. Слияние губной гармошки и гитары напомнило о блюзах Сонни Терри и Брауни Мак-Ги.

«Love Me Do» Пол сочинил несколько лет тому назад, и им с Джоном она, в принципе, нравилась — но только в принципе. «То была первая наша песня, которую мы осмелились исполнить, — рассказывал Джон. — Когда мы ее пели, это было как ножом по сердцу, ведь мы показывали такой класс — Рэй Чарльз, Литтл Ричард и все такое… А тут какая-то «Love Me Do». Было непросто. Наши собственные песни казались еще слегка сыроватыми».

Проблема заключалась в том, что в оригинальной аранжировке, которую они играли в клубах, чего-то не хватало. А затем вышла «Hey Baby» Брюса Шаннеля. Это была хорошая пластинка, но в отличную ее превратило слияние вокала с гармоникой, на которой играл некий Делберт Макклинтон. Джон любил эту песню. Он редко доставал свою губную гармошку — ту, что умыкнул в Арнеме двумя годами раньше, когда Beatles в первый раз ехали в Германию. Но теперь час пробил, и блюзовый звук краденой гармоники проложил себе путь через «Love Me Do».

До сессии Джордж Мартин гадал, кто из группы ведущий вокалист и что писать на пластинке — «Джон Леннон и Beatles» или «Пол Маккартни и Beatles». Но осознание того, что главных вокалиста два, а иногда и три — когда Джордж Харрисон получал свой шанс, — поразило его, только когда он заметил, что Джон, солировавший в песне Пола, не мог допеть строку «love me do-oo…» в конце каждого куплета, потому что должен был сразу дудеть на гармонике. А потому они решили, что Пол выйдет вперед и споет эту часть. Группа без солиста? Это было нечто невиданное: группа, которая работала как единое целое, в которой все пели, все играли и все разделяли ответственность…

После оговоренных трех часов сессия в студии закончилась, и Мартин пригласил ребят в аппаратную — познакомиться поближе. Сначала он дал им прослушать итог вечерней работы, а потом поговорил с каждым — им показалось, что он говорит с аристократическим акцентом молодого воспитателя в частной школе-пансионе. Никто из них, как вспоминал Мартин, не произнес ни слова в ответ. Тогда он спросил: может, вам что-то не нравится?

Сперва снова повисла пауза. Наконец Джордж решил свалять дурака и с нарочитым почтением сказал: «Ну, мне не нравится ваш галстук». Это была довольно дерзкая провокация, очень по-ливерпульски — реплика на грани, произнесенная с улыбкой.

Джордж Мартин рассмеялся. Лед был сломан. Мгновенно рассмеялись, стали шутить и болтать все битлы, и только Пит непреклонно молчал. «Мы понравились друг другу, — рассказывал мне Мартин. — У них была харизма. Я подумал, если они смогли очаровать меня, смогут очаровать и публику. И если я смогу найти им хит, у меня будет хитовая группа». Другими словами, в глубине души он совершенно не был уверен, способны ли они сочинять песни.

Покидая в тот вечер студию на Эбби-роуд, Beatles были довольны собой. Однако Джордж Мартин и Рон Ричардс, его ассистент, знали, что проблема есть и ее предстоит решать. Первая запись «Love Me Do» была недостаточно хороша. Песню нужно было записать снова, с лучшим ударником, нежели Пит Бест. Как Мартин решительно заявил Брайану Эпстайну, когда объяснял эту проблему, для записи пластинок музыкальные продюсеры часто прибегали к услугам других музыкантов — не тех, кто играл с группой в клубах. Радиоэфир — это вам не танцзал.

Брайан очень не хотел этого признавать, но шепоток троицы битлов до него доносился, и он явно понимал: все к тому шло. Нет, это не означало, что Питу нужно было искать срочную замену. Но момент, который оттягивали битлы, приближался. Джон особенно переживал: в Гамбурге они с Питом все время ходили вместе по кабакам. Пит, может, и не был с троицей на одной волне, но все же был довольно приятным парнем. Никто не питал к нему нелюбви. Но этого не хватило, чтобы его оставить.

«Мы все собирались его выгнать, как найдем нормального ударника, — вспоминал Джон. — Но к тому времени, как вернулись из Германии, мы уже научили его ровно стучать палкой — четыре на четыре. Больше он ничего не умел. Но он был красавчик. Девушкам нравился».

Годы спустя Джон рассказывал о том, что Beatles рвались к успеху, как «настоящие ублюдки», и в том, как они избавились от Пита, проявились их хитрость, склонность строить козни и, наконец, двуличность. За июнь, июль и половину августа 1962 года они отыграли десятки концертов с Питом в клубе «Кэверн» и по всему графству Мерсисайд, а Брайан тайком шептался с адвокатами о том, как выгнать Беста, и все время сватал группе других ударников. Но что касается замены Питу, тут он тратил свое время зря. Джордж склонял Джона и Пола к тому, чтобы пригласить в группу Ринго Старра, с которым они уже играли в Гамбурге. «Ринго был звездой по праву еще до того, как мы с ним познакомились… настоящий профессионал, — так считал Джон. — Лучший барабанщик в Ливерпуле».

Но в Ринго привлекало не только это. Он занялся игрой на ударных еще ребенком, в те долгие дни, пока болел туберкулезом. Его изолировали в больнице, он пропустил почти всю школу, но восполнил недостаток образования с помощью «мудрости улиц», умения ловко завернуть словцо и своей обезоруживающей честности. Выросший в нищем квартале Ливерпуля, он тоже умел заставить людей смеяться, но, в отличие от Джона, без ехидства и злости. Джон позже поймет: Ринго «явно нервничал, ведь он почти не получил образования — а при этом был на два долбаных года старше».

Все сложные маневры с Ринго стоило проворачивать очень деликатно. Но тем временем Пит, совершенно не осознавая, что творится у него за спиной, столкнулся с необычной ситуацией в семье: его мать Мона родила мальчика. Отцом ребенка был гастрольный менеджер Beatles Нил Эспинолл, близкий друг Пита. И хотя Джон, Пол и Джордж хотели, чтобы Пит ушел, Нила они определенно хотели оставить. Он был настоящим оплотом здравого смысла. А потому они просто не могли сказать Нилу, что собираются делать с Питом. И сеть запутывалась все сильнее.

С тех самых пор, как Джон вернулся из Гамбурга, Синтия жила в съемной комнатке в южной части Ливерпуля. И это ее не радовало: мало того что Брайан настоятельно рекомендовал ей не ходить на концерты в «Кэверн», так еще и в ее новом доме было запрещено оставлять «джентльменов» на ночь. Они с Джоном встречались днем, ближе к вечеру, или всякий раз, когда он не играл.

Однажды в начале августа Синтия встретила его с двумя новостями. Во-первых, она провалила выпускные экзамены в колледже, так что работа учительницы ей не светила. Во-вторых, она была беременна.

Синтия вспоминала, что Джон сидел молча несколько секунд, осознавая последствия. «У нас только один выход, — сказал он наконец. — Мы должны пожениться». Брак — это было последнее, чего он хотел. Но… «Я не пытался сопротивляться этому», — вспоминал он.

На самом деле для юноши его круга женитьба была единственным пристойным решением в такой ситуации. Аборт в Великобритании в 1962 году был незаконным, и если мальчик делал девочку беременной, то все вокруг считали, что он обязан на ней жениться. Синтия всегда повторяла, что он не колебался ни мгновения.

«Я думал: все, группа, пока-пока», — мелькнули первые мысли. Но он не поделился ими с Синтией, а просто пошутил: «Сделаю из тебя честную мамашу».

Возможно, самым удивительным в этой беременности было то, что ее не случилось раньше. В течение двух с половиной лет своего романа Джон и Синтия не предохранялись. Совсем. Противозачаточные таблетки были изобретены совсем недавно и уж точно еще не были доступны незамужним девушкам в Великобритании (общественное мнение склонялось к тому, что стоит только допустить их в свободный оборот — и тут же начнется всплеск разврата). Но презервативы продавались. Леннон просто никогда не удосуживался их покупать.

Первым, кому Джон рассказал о новом осложнении, был Брайан. Он немедленно и хладнокровно взял на себя все хлопоты с регистрацией брака. Тем временем Джон должен был сказать Мими. Он знал, что за этим последует, и потому не спешил.

Одной из первых, кому рассказала Синтия, была ее соседка по комнате — Дот, девушка Пола. Но Синтия выбрала неподходящий момент. Пол только что заходил к Дот в гости и сообщил ей, что да, он ее очень любит, но жениться не собирается и придется им разойтись. Такие дела.

Брайан трудился как пчелка. Разобравшись с проблемами Джона, он вернулся к вопросу с ударником и после очередного концерта в «Кэверн» попросил Пита прийти к нему на следующий день. Пит подумал, что они будут обсуждать деловые вопросы, и взял с собой Нила.

Они пришли к кабинету. Нил остался у двери. Пит шагнул через порог и сразу заметил, что менеджер очень нервничает.

Брайан с ходу перешел к делу. «Плохие новости, Пит, — сказал он. — Ребята решили, что больше не хотят тебя в группе. Тебя заменит Ринго. — Затем, словно в оправдание, он добавил: — Джордж Мартин, наш продюсер, считает, будто ты недостаточно хороший ударник».

Пит был сломлен. Ему предложили другие возможности, но он в тот же день вернулся домой в слезах.

«Мы сподличали, как жалкие трусы, — позже рассказывал мне Джон, признавая вину. — Переложили на Брайана нашу грязную работу». Но он не был склонен к сантиментам, когда те мешали амбициям. Жизнь — для того, чтобы жить и справляться. «Скажи мы это ему в лицо, вышло бы еще хуже. Могло и дракой закончиться».

Нил Эспинолл был расстроен за друга и думал отказаться от работы в группе. Но Мона посоветовала ему остаться с битлами. Конечно, она злилась и обижалась за сына, и она позаботилась о том, чтобы Брайан Эпстайн об этом узнал, — но еще она была реалисткой.

Ринго согласился присоединиться к Beatles; они подписали контракт на запись пластинки; телеканал Granada-TV готовился снять фильм о выступлениях группы в клубе «Кэверн» — когда это случилось, все стало на свои места. И через восемь дней после увольнения Пита, с Ринго за ударной установкой, Beatles в первый раз попали на пленку. Все звенья «цепочки», как назвал это Нил Эспинолл, соединились. Леннон нашел Маккартни; тот привел Харрисона; а благодаря последнему в группе оказался Ринго Старр.

В белых рубашках, в черных жилетках и галстуках, в столь же черных ботинках челси от Anello & Davide, группа под прицелом телекамер исполнила «Some Other Guy», и Джон и Пол пели в два разных микрофона. В те дни эту запись не показали по телевидению, но впоследствии съемка принесла Granada-TV огромный куш, и с тех пор ее увидели сотни миллионов поклонников.

Джон уже не мог хранить тайну от Мими — он и так дотерпел до вечера перед самой свадьбой. В ту ночь, когда он вернулся из клуба «Кэверн», Мими, как всегда, ждала.

О той встрече Джон вспоминал так: «Я сказал: «Син беременна. Завтра свадьба. Хочешь прийти?»»

Мими отреагировала именно так, как он ожидал. «Она застонала», прежде чем с яростью высказать ему все, что он уже знал. «Ты слишком молодой! — кричала она, наверняка вспоминая непутевую Джулию, пришедшую домой сообщить семье, что она только что вышла замуж за никчемного Фредди Леннона. — Не пойду я ни на какую свадьбу!» Позже она сообщила биографу Рэю Колману, что в ту ночь Джон плакал.

Наутро Брайан заехал за Синтией в машине с водителем и отвез ее в регистрационное бюро на Маунт-Плезант. Джон ждал в компании Пола и Джорджа, и все были в костюмах и галстуках. Леннон этого не знал, но именно в этой конторе в 1938 году регистрировали свой брак его родители. Не имея возможности купить себе новый наряд для свадьбы, Синтия надела свой лучший костюм в черно-лиловую клетку и уложила волосы «французским узлом». Джон, как она позже напишет, сразу сказал ей, как она красива. Подружек невесты не было, не пригласили и Ринго, ибо, хоть тот и был теперь битлом, Джон не столь хорошо его знал и не был уверен, можно ли ему доверять и сохранит ли он брак в секрете. А секретность теперь должна была стать важной частью жизни Джона и Синтии. Единственными гостями были Тони, брат Синтии, и его жена Марджери, отлучившиеся с работы на обеденный перерыв.

Всю краткую церемонию на заднем дворе здания, стоящего за залом регистрации, стучал отбойный молоток, из-за которого пара едва слышала регистратора и в прямом смысле выкрикивала ответы. Джон нашел это забавным. И когда регистратор попросил жениха подойти и по ошибке вперед вышел Джордж, все захихикали. Затем начался ливень, и под его шум Джон Леннон и Синтия Пауэлл стали мужем и женой. Из родных Джона не пришел никто, даже его единоутробные сестры. Скорее всего, Мими никому не рассказала, а где мог быть его отец, никто и не знал.

Если Леннона и задело отсутствие Мими — а оно, вероятно, задело, ведь он любил ее, несмотря на ее вспыльчивость, — он никому этого не показал и снова прятался за шутками. «Все это было смешно. Но я чувствовал себя неловко… Мы гуляем, а я женат… Точно у меня носки разные или ширинка расстегнута…»

Никакого свадебного приема не устраивали. Тони с женой вернулись на работу, а Брайан предложил троим битлам и Синтии отправиться пообедать в ближайшую кафешку под названием «У Риса». И снова история повторилась. Именно туда после свадьбы пошли родители Джона — двадцать четыре года назад. То был скорее кафетерий, а не ресторан, и маленькой свадебной вечеринке пришлось стоять в очереди за супом, курятиной и бисквитом с заварным кремом, а поскольку лицензии на продажу алкоголя у кафе не было, все чокались стаканами с водой.

Любил ли Джон Синтию в то время? Наверное, по-своему да — и точно больше, чем кого-либо другого. Годы спустя он сказал, что их сын Джулиан «родился из бутылки вискаря субботним вечером». Но то была неправда, и это было низко с его стороны. Когда они познакомились — в тот год, когда он только потерял мать, — он любил Синтию очень сильно.

Брайан был заботливым менеджером. Он не должен был этого делать, но любезно решил одолжить Джону и Синтии маленькую квартирку, которую втайне от родителей приобрел для себя неподалеку от Художественного колледжа, на Фолкнер-стрит. Там он мог встречаться с друзьями, которых вряд ли одобрили бы его родители, но с радостью отказался от убежища ради Джона и его невесты.

«Ну, миссис Леннон, как вам замужем?» — спросил Джон у Синтии, когда вернулся с Менлав-авеню и привез часть вещей.

В тот вечер «форд-зодиак» Брайана подъехал к парадному входу за Джоном. Beatles играли в Честере. Синтию не пригласили. Она осталась дома. По правде, кое-кто приложил немало усилий, чтобы Синтию не видели вместе с Джоном на протяжении нескольких ближайших месяцев, когда ее беременность стала заметнее. Ее ждала одинокая жизнь.

«Мы не хранили брак в секрете, — будет лукавить Леннон позже. — Просто мы выходили на сцену, и никто нас ни о чем не спрашивал. Им по барабану было, есть у нас жены, нет у нас жен… Они задавали только один вопрос: «А какие девушки вам нравятся?» И что мне отвечать? «Да понимаете, я женат…» Так, что ли?»