Быть Джоном Ленноном

29. ««A Hard Day’s Night» — комикс по мотивам реальных событий… Но на самом деле было гораздо труднее…»

Когда по прошествии двух недель Beatles вернулись домой из Америки в аэропорт Хитроу, их встретили так, как не встречали еще никого. Их ждали тысячи фанатов. Репортеры писали обо всем, что они делали, пока были в отъезде, — концерты в Карнеги-холле, пляжный отдых во Флориде, где — конечно же под прицелом множества фотокамер — они посетили Мухаммеда Али в его тренировочном лагере… Но теперь пора было возвращаться к работе.

Еще перед Рождеством Брайан заключил соглашение с Уолтером Шенсоном — американским кинопродюсером, жившим в Британии, — о том, что Beatles снимутся в короткометражном фильме, где будут звучать их песни. Финансовая сделка, на которую согласился Брайан, была ужасна: Beatles не получали роялти от фильма, который даже сейчас, больше полувека спустя, все еще приносит доход. Большая ошибка.

Брайан, однако, имел другие положительные качества, и одним из них был стиль. Он не хотел, чтобы это был просто очередной ужасный поп-фильм с клишированным сценарием, и для пущей уверенности написать полудокументальный сценарий о самих битлах попросили драматурга из Ливерпуля, лауреата многих премий Алана Оуэна. Кроме того, режиссером фильма должен был стать эксцентричный американец, переехавший в Англию, Дик Лестер. С самого начала Лестер получил бонусные баллы в глазах Джона, узнавшего, что тот был режиссером «Шоу дураков».

Задача Beatles теперь состояла в том, чтобы поскорее записать шесть новых песен — тогда в начале марта можно будет приступить к съемкам. Так что через три дня после выхода из самолета они вернулись на Эбби-роуд. «Нам удалось написать пару песен, пока мы были в Париже, а еще три были завершены в Майами, пока мы нежились на солнце в Майами-Бич», — объяснил Джон. Скорость, с которой Леннон и Маккартни могли создавать отличные новые песни, непрестанно поражала.

Первая песня, которую они записали, была даже не для фильма, поскольку Джордж Мартин также требовал материал для их следующего сингла. Это была «You Can’t Do That», и позже станет ясно, что это одна из первых исповедальных песен Джона — в ней идет речь о его приступах ревности.

«I can’t help my feelings I go out of my mind»[56], — с болью пел он, и Синтия узнала бы в этом что-то из эпохи начала их романа в Художественном колледже. Он очень гордился этой песней и ввел ее в репертуар, как только Beatles снова отправились в тур. «Моя первая попытка стать Уилсоном Пикеттом, — говорил он мне, — но она пошла на вторую сторону. «Can’t Buy Me Love» вышла чертовски хорошей». То была песня Пола.

За пять дней Beatles записали восемь новых дорожек, в том числе и классику — Пол сочинил «And I Love Her», Джон исполнил «If I Fell», «I Call You Name» (еще одну из его любимых), а затем, в конце съемок, заглавную песню фильма. И именно тогда соперничество Леннона и Маккартни проявилось во всей красе.

Ринго был знаменит своими оговорками и часто смешил всех репликами вроде «А вот и вечер трудного дня» — это когда они наконец завершали работу. А затем, однажды вечером, после съемок, Дик Лестер спросил у Джона — может, так и назвать фильм? «A Hard Day’s Night»[57]?

Джон в дальнейших поощрениях не нуждался, но он знал, что должен опередить Пола. Он сразу отправился домой, начал работать над заглавной песней и уже наутро представил ее остальным. Она почти идеально накладывалась на вступительные титры фильма — и стала абсолютно идеальной, когда Джордж Харрисон, уже в студии, сыграл расширенный вступительный аккорд, который вскоре эхом разлетится по миру. «Музыканты называют это «аккорд фа мажор с большой ноной», — объяснил мне позже Пол. — Стоит только услышать, и все понимают, что будет дальше».

По сравнению с гонкой, которую они выдержали, чтобы подготовить песни вовремя, съемки «A Hard Day’s Night» были почти праздником. Естественно, все нервничали. «Режиссер знал, что мы не актеры, да мы и сами это знали», — рассказывал Леннон. Но черно-белый фильм (в те дни именно в таком формате практически все смотрели телевизор — по крайней мере, в Великобритании) с беготней, прятками и погонями отразил шутливую невинность того времени и в то же время — его накаленность.

«Комикс по мотивам реальных событий, — вынес Джон свой вердикт. — Отразил внешнюю сторону наших гастролей, и довольно неплохо… Но на самом деле было гораздо труднее».

И легче не стало, даже когда во время съемок журнал Billboard объявил, что песнями Beatles заняты все пять высших позиций в их американских чартах, а еще семь их песен прошли в «Горячую сотню». Ни один исполнитель, ни одна в мире группа никогда не добивались подобного и не приближалась к такому уровню моментального культурного господства. И, что касается Америки, Beatles только начали.

То было лихорадочное время, но Джона ждали еще и новые сложности. В один прекрасный день он открыл Daily Express и обнаружил, что со страницы на него в упор смотрит его давным-давно пропавший папаша. Не то чтобы он не ожидал. Он всегда подозревал, что рано или поздно Фредди снова объявится. Желтые газеты выведали всю подноготную Beatles, и сбежавший отец Джона был лакомым куском.

Но Джону радости от этого было мало. Он чувствовал лишь горечь: отец возжелал повидаться с ним лишь теперь, когда он стал знаменитым. Мало-помалу, в течение нескольких недель, Мими и дядя Чарли, младший брат Фредди, поведали Джону о бродячей жизни отца.

Фредди так никогда и не добрался до Новой Зеландии. Джон узнал, что после их расставания он много колесил по стране, иногда простым бродягой, в лучшие времена — поденным рабочим: там подрядится грузчиком в паб, там помоет посуду в отеле… Фредди жил именно той жизнью, о которой с таким ужасом думала Мими; она боялась, что без ее крепкой руки Джон кончит в том же духе, — и не уставала критиковать непутевого зятя.

Фредди жаждал воссоединения семьи. Джон поначалу был против. Он не просто не желал снова видеть отца, он знал: если сделает это, то расстроит Мими, и это действительно не стоило бы того обострения, какое могло вызвать. Но ни Фредди, ни Флит-стрит не сдались — и в конце концов договорились о встрече во время перерыва в съемках в лондонском театре «Ска́ла». Освещал ее репортер Daily Mirror Дон Шорт, которого Джон привечал.

«Это явно не походило на счастливое воссоединение, — вспоминал Шорт. — Джон уж точно не кинулся к отцу с распростертыми объятиями. Все прошло очень напряженно».

— Чего ты хочешь? — ощерился Джон, как только отец переступил порог комнаты.

Минут десять Фредди пытался успокоить сына и говорил, что ему не надо никаких денег, что он просто хотел объяснить, как их разлучили обстоятельства. Они немного поговорили о Блэкпуле — у обоих сохранились туманные воспоминания, — и Джон, полагая, что больше о родителе не услышит, вернулся к съемкам. Фредди ушел с репортером — получать чек, который ему обещали за участие в этой истории.

Воссоединение семьи было классическим трюком желтых газет, но позже Джон признавался своему другу Питу Шоттону, что, вопреки всему, Фредди вызвал у него симпатию. И это неудивительно. Возможно, Фредди был никудышным отцом, но плохим человеком он не был, и, несмотря на свою бестолковую жизнь, он всегда сохранял свое фирменное обаяние.

До того как Джон захотел стать рок-звездой, он проявлял писательские амбиции. Всего через несколько дней после окончания съемок эта мечта тоже воплотилась — вышла в свет его первая книга «In His Own Write»[58].

Звезды поп-музыки в те времена особо не славились скрытыми литературными талантами. Других имен и назвать не получается. Но Майкл Браун, журналист, который путешествовал вместе с Beatles ради своей собственной книги, был заинтригован, когда увидел некоторые из стихотворений и рассказов, которые Джон постоянно печатал на своей портативной пишущей машинке, и карикатуры, которые тот рисовал во время тура. Позже Браун упомянул об этом другу, лондонскому издателю, который немедленно предпринял все, чтобы его компания урвала свой кусочек выручки с битломании.

Джон не питал иллюзий. Он прекрасно знал, что только внезапная слава позволила ему стать опубликованным автором. «На самом деле я в жизни не думал писать книгу, — признался он Клиффу Мишельмору в программе «Tonight»[59] на BBC-TV. — Не будь я битлом, и не подумал бы эту хрень публиковать. Просто записывал бы и выбрасывал прочь… ползал бы, убогий, ни кола ни двора… Я мог бы стать битником». Он пытался отшутиться — так неловко ему было говорить о себе как о литераторе.

Но, если оставить шутки в стороне, он был взволнован. Он верил: книга «In His Own Write», обложку которой нарисовал его друг и сосед Роберт Фримен, показала, что он чего-то стоит и за пределами популярной музыки. Подстегнутый ее невероятным успехом, он продолжит писать для собственного развлечения всю жизнь. В краткой биографической заметке об авторе, вынесенной на обложку книги, он писал: «Мне стало скучно 9 октября 1940 года, когда нас, помнится, все еще бомбили гадцисты во главе с Психольфом Хренитлером (с его «одним»). Во всяком случае, меня они не достали».

То был сборник его гротескных карикатур, абсурдистских рассказов и стихов, в которых он сознательно смешивал неправильные слова с архаичными английскими фразами, отсылками на злобу дня и искаженными библейскими цитатами — находка для желающих поломать голову и развлечься.

Ливерпульцы, которые читали его заметки в Mersey Beat, были уже знакомы с его стилем, но черный юмор многих удивил. Например, рассказ «No Flies On Frank»[60] — о том, как обычный человек, проснувшись, обнаруживает, что за ночь он «прибавил себя на целых двенадцать дюймов», и забивает до смерти жену. «Не подобало ей видеть меня таким жирным… к тому же в ее тридцать второй день рождения», — думает Фрэнк, затем берет ее тело, облепленное мухами, относит в дом ее матери — и огорчается, что ему не предложили чашечку чаю.

Девочек-подростков во всем мире, покупавших пластинку «She Loves You», книга «In His Own Write», должно быть, смутила. Но вокруг ее выхода в свет был раздут такой ажиотаж, что фанаты со студентами, раскупавшие ее повсюду, немедленно вывели книгу на вершину списка бестселлеров. «Замечательное чувство, когда ты успешен в чем-то помимо пения, — высказался автор, намеренно проводя черту между собой и другими битлами. — До сих пор мы все делали вместе, а это только мое творение».

Неудивительно, что продажи были огромными, зато его удивили рецензии литературных критиков: они не стесняясь повторяли слово «гений» и, возможно, слишком щедро сравнивали творение Леннона с книгами его детского кумира, Льюиса Кэрролла. Но возможно, важнее всего ему было то, что книга понравилась Мими и посмешила ее.

Когда его просили объяснить, о чем эти рассказы, он просто обезоруживающе улыбался. «Да ни о чем. Нравится вам — значит, нравится. Нет — значит, нет. Вот и все. Ничего глубокого там нет, это просто смешно. Я записываю всякие штуки на клочки бумаги и рассовываю их по карманам. Когда там набирается достаточно, у меня появляется книга».

Но когда его пригласили в качестве почетного гостя на традиционный литературный обед книжного магазина Foyles, где собрались писатели и критики, самообладание его подвело.

Он думал, что достаточно будет просто сказать несколько слов и отпустить странную шутку, и поэтому ничего не планировал. Слишком поздно он понял, что должен был подготовить настоящую речь, и, когда на него уставились телекамеры, его разум опустел. Он просто встал и сказал: «Большое вам спасибо. Мне было очень приятно». А потом снова сел.

Шесть сотен гостей, заплативших за участие в дорогостоящем мероприятии, откликнулись явным разочарованием и даже приглушенным шиканьем. Нехарактерный промах для человека, умевшего болтать обо всем на свете. Леннон расстроился. Литературный Лондон оказался слишком утончен.

Даже Beatles иногда нуждались в отдыхе. Полтора года они работали на износ. Джон и Синтия улетели на Таити, оставив маленького Джулиана с матерью Синтии. Это был их первый в жизни настоящий отпуск, первая за всю историю их брака возможность провести наедине друг с другом побольше времени, чем пара дней. Но они поехали не одни. С ними были Джордж и его новая подруга Патти Бойд, модель, с которой гитарист познакомился во время съемок «A Hard Day’s Night», — она играла в фильме одну из школьниц.

Несколькими месяцами раньше они могли бы отправиться куда угодно — и никто бы даже не заметил. Но теперь от посторонних глаз — и толпы — они могли укрыться лишь на яхте в южной части Тихого океана. Джон наслаждался плаванием и радовался тому, что они могут плыть в любом направлении. Обо всем заботилась команда. На борту Леннон прочитал все, что мог найти на английском, и, одолев сборник рассказов Конан Дойла про Шерлока Холмса, начал писать подражание — «The Singularge Experience of Miss Anne Duffield»[61], с главным героем-детективом по имени Шемрок Вомблс.

Синтия вспоминала «милые, веселые каникулы». Джон не спорил, хотя он, кажется, пропустил все веселье. «Плевал я на это солнце. Ехать бог знает куда, валяться на пляже, тратить время… — слегка иронично ворчал он, когда вернулся. — Мы побурели, как ягоды, и все сошло на следующий день. Какой смысл? Здоровее я себя не почувствовал уж точно… Я устал до смерти».

Жизнь Beatles менялась до неузнаваемости. Менялась и жизнь Брайана Эпстайна. В свои тридцать он стал мировой знаменитостью. У него был дом в лондонском Мейфэре, он управлял не только Beatles, но и компанией, что присматривала за множеством других артистов, добиравшихся до вершин чартов — в основном на неисчерпаемом источнике песен, отброшенных Ленноном и Маккартни. Добрый и чуткий молодой человек, прошедший британскую армию и Королевскую академию драматических искусств, управлявший магазином грампластинок, пока не надоело, теперь был королем шоу-бизнеса. Так что, когда ему тоже предложили написать книгу, он был чрезвычайно польщен. Только эта радость лопнула, как воздушный шарик, когда он неосмотрительно спросил своего самого близкого битла, как лучше всего назвать мемуары. «Гей-еврей», — без колебаний ответил Леннон.

Он снова крутанул нож в сердце Брайана. Нет, он очень любил Эпстайна и явно знал, какую боль причинят его слова. Но это его не остановило. Он всегда был удивительно жесток в своих речах.

Что до Брайана, слава и успех не стали лекарством от его неуверенности. Джон и другие битлы видели в нем в высшей степени уверенного дельца. Только он знал о тех ошибках, которые регулярно допускал от их имени, и о том, как он был одинок, когда его исключали из их жизни. И только он знал о таблетках, которые стал регулярно принимать, чтобы скрыть страх, терзавший душу.