Быть Джоном Ленноном

40. «…Я понял: мы в беде. Я не питал иллюзий насчет того, что мы умеем помимо музыки, и мне было страшно»

Когда Джордж впервые пригласил Джона на выступление Махариши Махеш Йоги, тот сперва хотел отшутиться: «Да на кой мне слушать какого-то индийского факирчика?» Но Джордж, который уже два года следовал духовному пути, был серьезно увлечен и надеялся, что святой человек даст ему мантру. Да и Джона, если отбросить шутки, йог заинтересовал. И вот трое битлов в модных кафтанах появились в отеле Hilton на лондонской Парк-лейн во второй половине дня 24 августа 1967 года вместе с Патти и разношерстной свитой разряженных контркультурщиков. Ринго был вместе с Морин, ожидавшей второго ребенка.

То, что Махариши, миниатюрный мужчина средних лет в белой одежде, с бородой, распущенными волосами и скрипучим хитрым смехом, выбрал именно этот момент, чтобы принести свое «Движение духовного возрождения» (участницей которого уже была Патти) в Лондон, причем в самый модный и дорогой отель Hilton, вовсе не было случайностью. Это говорило о проницательном маркетинге.

Тем не менее Beatles поразились, а Джона очаровала лекция по «лайт-медитации» — способу подняться над суетой мира и без особых усилий достичь чистого осознания. Верить в Бога не требовалось. Это было удобно, ибо Джон и не верил. Медитации хватит, чтобы успокоить ум. И самое главное, не было ни кроватей с гвоздями, ни необходимости часами повторять религиозные песнопения, как те монахи, которых Джон навоображал в «Tomorrow Never Knows». Техника Махариши занимала всего полчаса в день. В качестве взноса — недельный доход один раз в год. Звучало как хорошая сделка.

После того как битлы лично встретились с Махариши, все трое согласились присоединиться к гуру и его странствующей группе учеников, а на следующий день отправиться в Бангор, на северном побережье Уэльса, и посвятить августовские праздничные выходные трансцендентальному семинару. Джон уверовал мгновенно.

Битлы встретились на следующий день на Юстонском вокзале, чтобы сесть на поезд до Бангора — как группа богатых хиппи, беззаботных молодых тусовщиков, что едут весело потусоваться в выходной. С ними ехали Мик Джаггер, которого выпустили из тюрьмы после всего одной ночи в камере и апелляции, и Марианна Фэйтфулл. Брайана тоже пригласили, но он отказался: у него были другие, гораздо более мирские планы на эти выходные.

Естественно, пресса, по-видимому взбудораженная пиарщиком Махариши, примчалась узреть новообращенных. Отъезд быстро превратился в толкотню и давку, и Синтия с багажом осталась позади. Она бежала по платформе, но ей оставалось лишь смотреть, как поезд уходит прочь, а Джон кричит ей из окна вагона. Ее опять оставили за бортом, на этот раз перед толпой фотографов, она расплакалась, и те защелкали затворами камер. Ее расстроило не только то, что она не попала на поезд: тот миг оказался символическим в ее стремительно рушащемся браке.

Конечно, Нил Эспинолл отвез ее в Бангор. Она приехала туда вскоре после того, как прибыла основная группа, но Джон не утешал ее. Он раздражался. «Син, ну почему ты всегда оказываешься последней?» — отчитал ее он.

Как обычно, она проглотила обиду. Ее так долго держали вне карьеры Beatles, что она просто не знала, как бороться за свое место.

Выходные в Бангоре оказались необычными для всех. Их разместили в общежитии Университетского колледжа Уэльса, что означало две односпальные кровати в номерах. Но это было забавное приключение в студенческом духе. Им нравилось.

По правде, трансцендентальный опыт так их взволновал, что на следующий день Beatles выступили с публичным заявлением об отказе от употребления наркотиков… Ха-ха, сказали Нил и Мэл. Смешно. Удивили. Мало того что долгий отказ битлов от наркотиков был, мягко говоря, маловероятным, так еще и месяца не прошло с тех пор, как все они подписали в Times рекламу на целую полосу с требованием легализовать марихуану. И кстати, Брайан, желавший показать, сколь сильно тревожится за своих ребят — после того, как Пол на весь белый свет признался, что принимает ЛСД, — эту рекламу случайно проплатил.

Махариши, пришедший в восторг от дармового массового пиара, отработал на славу и в подарок на прощание дал каждому из битлов тайную личную мантру.

А в воскресенье, к обеду, веселье закончилось. В столовой колледжа зазвонил телефон. Ответила Джейн Эшер. Питер Браун спросил, может ли поговорить с Полом. Битлу передали трубку. «У меня плохие новости, — сказал Питер. — Брайан мертв».

В теленовостях в ту ночь можно было увидеть, как репортер пытается добиться хоть какого-то ответа от Джона, чье лицо казалось безжизненной маской, лишенной даже намека на чувства.

— Где бы вы были сегодня, если бы не господин Эпстайн? — спросил репортер.

— Не знаю, — отвечал Джон.

А что еще он мог сказать?

Весь день до него и остальных доходили подробности смерти Брайана. Альтернативный план их импресарио на выходные подразумевал вечеринку в его новом загородном доме в Сассексе. Но когда юные гости, которых он ждал, так и не приехали, он загрустил и отправился один обратно в Лондон. Когда его дворецкий, испанец Антонио, в воскресенье утром увидел «бентли» господина возле дома на Чепел-стрит, в Белгравии, и обнаружил, что дверь в спальню заперта, он позвонил секретарю, Джоанне Ньюфилд. Вместе с Алистером Тейлором, который был в штате Брайана с тех пор, как они вместе продавали пластинки в Ливерпуле, они выломали дверь. Брайан лежал в постели, на боку, поджав колени. Он был мертв.

— Я так понимаю, Махариши вас утешил? — требовал ответа телерепортер. — Позволите спросить, какой совет он вам дал?

— Просто сказал, чтобы мы не поддавались горю, — ответил Джон. — И чтобы думали о Брайане только хорошее, ибо любые наши мысли с ним, где бы он ни был.

С этими словами он сел в машину — ехать обратно в Лондон. Внезапная смерть любимых не была для него чем-то новым.

Брайан стоял перед его внутренним взором в ту ночь, все двести миль до дома. Махариши призывал мыслить позитивно. Совесть противилась. Может, Beatles уделяли Брайану мало внимания с тех пор, как бросили гастроли? Да, Джон за весь прошлый год виделся с ним не так много раз. Когда битлы перестали ездить в туры, причин часто встречаться с менеджером больше не было. А ведь сотрудники сплетничали, будто Брайан несчастен, и его мучает жуткая бессонница, и он проводит дни в дурмане и пьяном угаре. И он, Леннон, об этом знал. Но знал ли он, что Брайан сидел на амфетаминах и привык каждый день принимать то стимуляторы, то транквилизаторы?

«Я не видел, что он разрушает себя, — говорил Джон позже, но он, скорее всего, не мог не знать о том, что происходит. — Стоит кому-то умереть, и вы думаете: «О, если бы я только с ним поговорил, он бы, наверное, стал немного счастливей»», — добавил он. Но он знал: Брайан любил его по-прежнему. За несколько недель до этого, когда Брайан с передозировкой попал в частную психиатрическую клинику Прайери, Леннон отправил ему цветы и послание: «Ты знаешь, я люблю тебя… Я правда тебя люблю. Джон». Но еще они оба знали, что Джон никогда не сможет любить Брайана так, как тот хотел.

«Я чувствовал себя виноватым, ведь я был близок с ним раньше, — говорил Джон спустя годы. — Но тогда у меня были свои заботы, а его я не замечал и понятия не имел, какую жизнь он вел». Но и здесь крылась другая мысль: «Это я познакомил Брайана с таблетками, и чувствую, что виноват в его смерти».

Машина с Джоном и плачущей Синтией неслась сквозь ночь, и неизбежно проступали новые реалии, а рана жизни без Брайана становилась все глубже. Что теперь будет делать группа? Брайан прокладывал русло, по которому текла река по имени Beatles. Пока он был, ни Джону, ни другим битлам никогда не приходилось даже думать о деловых вопросах. Возможно, им следовало бы это делать: Брайан не всегда давал верные советы и не всегда выбирал самый выгодный путь.

«Тогда я понял: мы в беде, — часто повторял Джон впоследствии. — Я не питал иллюзий насчет того, что мы умеем помимо музыки, и мне было страшно. Я подумал: «Ну все, каюк»».

Брайан умер в тридцать два. Битлов на похоронах не было — их присутствие повлекло бы нашествие орды фанатов. Само прощание прошло два дня спустя на еврейском кладбище Лонг-лейн в Ливерпуле. В обращении к скорбящим раввин Сэмюель Вольфсон сказал: «Брайан Эпстайн олицетворял собой недуг всего нашего поколения…»

С того момента, как нашли тело, таблоиды ясно намекали, что Брайан покончил с собой. И возможно, семье и тем, кто любил его, стало легче, когда по результатам расследования они узнали: смерть, по мнению коронера, стала итогом случайной передозировки снотворного, которым Брайан злоупотреблял уже много недель.

Не то чтобы он не думал о самоубийстве. Думал — и всего несколькими месяцами ранее. В отчаянии от того, что его снова пытался шантажировать юный любовник — причем в тот самый момент, когда он изо всех сил пытался справиться с финансовыми сложностями своих многочисленных бизнесов, до смерти напуганный тем, что Beatles бросят его, когда поймут, как он некомпетентен, он сознательно принял завышенную дозу. Но в тот раз все было иначе. Невероятно педантичный, он аккуратным почерком написал записку о самоубийстве и оставил рядом с ней завещание — позже, когда он выздоравливал в больнице, документ нашел Питер Браун.

Но в те августовские выходные, когда он приехал домой из Сассекса, разочарованный, одинокий… может быть, он жалел, что не поехал в Бангор с Beatles, — а затем, вероятно, отбросил эту мысль, ведь он знал, что не сможет вписаться, он просто никогда и никуда не мог вписаться, — тогда никакой записки он не оставлял. Он ничего не планировал. Он отчаянно хотел заснуть, хотел сбежать из этой пустой, угрожающей, распадавшейся, неконтролируемой яви, — и смерть его, что практически несомненно, и правда оказалась случайной.