Быть Джоном Ленноном

15. «Какой быть женщине? Развратной и неслышной»

«Кайзеркеллер» был гораздо больше, с танцполом и неоновой уличной вывеской. Однажды вечером по дороге домой мимо него проходил молодой художник по рекламе Клаус Форман — и услышал отголоски рок-музыки. От нечего делать он зашел и сел, слушая, как завершают свой сет Rory Storm & The Hurricanes. Они были неплохи, но затем на сцену вышли Beatles, и с первых же аккордов «Sweet Little Sixteen» Клаус пропал. Он вернулся на следующий вечер, и на следующий, а потом убедил свою девушку пойти с ним вместе. То была Астрид Кирхгерр. Обычно она не посещала столь грубых мест, как «Кайзеркеллер», но, когда все же решилась, энергия, порожденная Beatles, ее околдовала. Джон в шутку костерил собравшихся «нациками» и зиговал со сцены. Публика находила это забавным.

Астрид, умная и симпатичная ассистентка фотографа, недавно окончила Гамбургский художественный колледж. В черной одежде, светловолосая, с модной короткой стрижкой — это была одна из тех девушек, на которых сразу обращаешь внимание. В тот год на экраны вышел французский кинохит «На последнем дыхании» Жан-Люка Годара, и Астрид выглядела как юная Джин Сиберг. Франция была европейской законодательницей мод, и Астрид, представительница среднего класса и образованной богемы, хотела походить на француженку, а не на немку. Когда они с Клаусом начали приводить своих друзей в «Кайзеркеллер», Beatles стали замечать, что привлекают новую публику, студентов, которых Джон прозовет «экзистами» — слишком длинным ему казалось несокращенное «экзистенциалисты».

Джона всегда влекло к умным женщинам и девушкам, с которыми было о чем поговорить, и Астрид его впечатлила. Ей было двадцать два, и в ее облике таилась такая притягательная сила, что Синтия в Хойлейке сразу заволновалась: письма Джона были переполнены упоминаниями об их замечательной, очаровательной, потрясающей новой знакомой.

Она ему явно нравилась. Астрид тоже была без ума, но не от него. Ее страстью, из-за которой она вскоре бросила Клауса, стал Стюарт — тихий художник с подростковыми прыщами, с начесанным чубом, как у Джеймса Дина, и темными стеклами поверх очков.

В то время подруги не принимали заметного участия в том, что делали Beatles. Джон шутил, что женщины должны быть «развратными и неслышными», и возможно, это казалось забавным, но, как он признавался позже, Beatles действительно были мачо-группой и всегда держали девушек на вторых ролях. Однако Астрид, у которой была успешная карьера и своя собственная машина, представляла новое поколение молодых женщин, идущих в ногу со временем. Она была совсем не похожа на Синтию, которая все еще пыталась угодить Джону, кося под Брижит Бардо.

Астрид точно не была застенчивой — и пусть ни слова не знала по-английски, очень скоро привлекла Клауса в качестве переводчика и спросила, позволят ли ей битлы сделать несколько их фотографий. Им это польстило. В те дни снимки поп-групп обычно делались минут за пять — улыбнитесь, вас снимают, вспышка камеры… и все. Но Астрид, на много лет опередив свое время, устроила битлам первую настоящую фотосессию — отвезла их на своем «фольксвагене» на гамбургскую ярмарочную площадь и сделала снимки на фоне громадной машинерии американских горок. Все ее фотографии были черно-белыми, но самыми эффектными оказались портреты. Три года спустя почти та же техника — затенение половины лица — будет использована при оформлении конверта их второго альбома, «With The Beatles».

После фотосессии она пригласила их к себе, в фешенебельный гамбургский пригород. Квартира находилась на верхнем этаже дома, в котором жили ее родители, бабушка с дедушкой и Клаус. В первый раз битлы вышли за пределы Санкт-Паули, и свободное изящество дома Астрид произвело на них неизгладимое впечатление — и не в последнюю очередь ее спальня, полностью покрашенная в черный цвет, ее черная мебель, черное постельное белье и черные занавески. В Ливерпуле не было ни таких спален, ни таких девушек. Сегодня, наверное, мы бы решили, что она слишком кичилась своей необычностью… впрочем, черный цвет наверняка экономил ей затраты на стирку. Но в 1960 году в глазах Beatles Астрид действительно была необычной. Неудивительно, что Джон написал о ней Синтии.

Был ли он разочарован тем, что Астрид влюбилась не в него, а в Стюарта? Почти наверняка. Такое бы многих разочаровало. Но он никогда этого не признавал. За десятки лет в его жизни появлялись другие женщины, столь же умные, современные, авангардные — его просто манило к ним. Да, таким был Джон. Благо хоть не Пола выбрала. Вот это была бы катастрофа. С идеей «Стюарт плюс Астрид» Джон смириться еще мог. К ноябрю те обручились, и Стюарт теперь жил в доме Кирхгерров, в комнате, из которой совершенно спокойно съехал бывший друг Астрид Клаус Форман.

Гамбург «закалил» битлов, они все это чувствовали. Джон полюбил ночную жизнь. «В Ливерпуле в одиннадцать на улицах ни души, а в Гамбурге в полночь все только выползают», — говорил он. Уверенные в себе, в черных кожаных куртках, в черных джинсах, заправленных в высокие кожаные сапоги, музыканты шатались по улицам, глазели на драки в клубах и болтали с проститутками у обочины. Иногда по утрам, после позднего выступления, они могли зайти в Морскую миссию — Джон прозывал ее Сперм-миссией, — где завтракали с Ринго и другими из The Hurricanes (те приняли мудрое решение — прямо там и жили). Сперва Beatles держались настороже с бородатым Ринго: своей седой прядью и манерой одеваться он напоминал тедди-боя. Но держался он очень приветливо, и в середине октября Джон, Джордж и Пол даже впервые сыграли с ним вместе, когда аккомпанировали The Hurricanes на записи в небольшой гамбургской студии.

В тот день Джон играл на новой гитаре, Rickenbacker Capri 325, которую нашел в магазине импортных американских инструментов, а свою Hofner Club 40 одолжил Полу. Новая, лучшая гитара была не просто символом статуса. Не была она и простым «орудием труда», инструментом его работы. Для рок-музыканта хорошая гитара — это нечто невероятно ценное и требующее самой нежной заботы, это спутник и друг, с которым можно побыть, когда одиноко.

Легко представить, что теперь, с новой гитарой, он чувствовал себя на гребне волны. Все шло хорошо. И все же… он по-прежнему совершал ужасные, жестокие, необъяснимые поступки. Однажды ночью, скорее всего по пьяни, он решил стащить у надравшегося матроса кошелек и прихватил в подельники Пита. «Я думал, смогу заболтать его… развести… типа мы можем добыть девчонок, — вспоминал он. — Мы его спаивали, он глушил один стакан за другим и все спрашивал: «А где девки? Где девки-то?» Мы все пытались дознаться, где он держит деньги. И все напрасно. В конце концов врезали ему пару раз на прощанье и бросили эту затею. Не захотели его обижать». По версии Пита, затея пошла прахом, когда матрос в ответ окатил их слезоточивым газом из баллончика.

Почему Джону пришло в голову ограбить моряка? Тот и зарабатывал-то, скорее всего, меньше его! Этого Леннон так никогда и не объяснил — ну, пошалили, прикольно, а что еще надо?

Спустя три месяца в Гамбурге «Кайзеркеллер» уже не так радовал битлов. Каждую ночь они слышали, насколько хороши, и видели, насколько популярны. Теперь они хотели больше денег. Да и жить в этом хлеву уже достало. И когда им предложили лучший вариант — сыграть в более крупном заведении на той же улице, в клубе «Топ Тен», — они сказали Кошмидеру, что примут его, несмотря на контракт. Учитывая известную склонность их нанимателя к насилию, они рисковали. Не просто так им грозили пальцы переломать.

Но месть Кошмидера оказалась тоньше. Джорджу было всего семнадцать, а это означало, что он уже три месяца нарушал местный закон — комендантский час с десяти вечера для всех, кому нет восемнадцати. А играть в Гамбурге в ночных клубах — об этом и речи не шло! И вот теперь какой-то доброжелатель, знавший возраст Джорджа, настучал в полицию. Джорджа арестовали, допросили, а на следующий день посадили на поезд и отправили в Англию.

Следом закон преступили Пол и Пит. Собирая вещи в «Бемби», чтобы перебраться в «Топ Тен», они в отместку Кошмидеру развесили в коридоре презервативы и подожгли. Горелым латексом пропахла вся киношка, но ущерба не было, разве что стену слегка опалили. Оба как ни в чем не бывало отправились в «Топ Тен», где в ту ночь должны были предстать Beatles, пусть даже и вчетвером.

На следующее утро Пола скрутили на Репербане, отвезли в полицейский участок, заперли в камере и обвинили в попытке поджога. Потом арестовали Джона и Пита, а за ними — Стюарта, но у него было алиби: он гостил у Астрид. Пола и Пита с пристрастием допросили, а потом депортировали.

Джон еще несколько дней шатался по Гамбургу, а потом тоже поехал следом. «Это было ужасно, — рассказывал он Хантеру Дэвису. — Я тащил на спине усилок и до смерти боялся, что его у меня сопрут. А я еще не закончил выплачивать за него рассрочку. Я был уверен, что дорогу в Англию мне уже не найти».

Наконец глухой ночью он добрался до Ливерпуля, поймал такси и поехал домой, в Вултон. Мими спала наверху и не слышала звонка, поэтому ему пришлось ее будить, бросая камешки в окно спальни.

Конечно, когда он попросил ее заплатить за такси, на котором приехал, она раскричалась и притворилась, что сердита. Но она всегда так себя вела. На самом деле она была в восторге, что он вернулся, и у нее будто камень с души упал.

«Он был в каких-то ужасных ковбойских сапогах до колена, расшитых золотом и серебром, — будет вспоминать она позже. — Протиснулся в дом мимо меня, бросив на ходу: «Заплати за такси, Мими». А я ему вдогонку кричу: «И где же твои сто фунтов в неделю, Джон?»»

— Ты в своем стиле, Мими, — отмахнулся Джон. — Видишь же, я с ног валюсь, а ты все про деньги да про деньги!

Ее ответ развеивал всякие сомнения, что он снова дома:

— И немедленно выкинь эти сапоги. Я тебя в такой обуви за порог не выпущу».