Быть Джоном Ленноном

54. «По правде, мой радикализм — фальшивка. Рожден виной. Я всегда чувствовал себя виноватым за то, что зарабатываю много денег, вот и приходилось то отдавать их, то терять»

Джон умел быть благодарным и не забывать друзей. И он чувствовал, что должен сказать большое спасибо Янну Веннеру, издателю Rolling Stone, который верно и преданно его поддерживал, пока другие журналисты яростно терзали «Двух девственников» и распад Beatles. Так что в начале декабря 1970 года они с Йоко прорекламировали в Нью-Йорке свою новую пластинку — юристы усмотрели в этом повод получить еще одну краткосрочную визу в США — и дали Rolling Stone пространное интервью, в которое вошла фотосессия у юной Энни Лейбовиц. Кое-что из того, что прозвучало в тот день, он часто упоминал в личных беседах, с просьбами «только это не для печати, ладно?». Но в той долгой иконоборческой речи, опубликованной в Rolling Stone, он снял с себя все запреты.

Конечно, он, в своем духе, многое преувеличил. Даже он не мог «трахнуть миллион цыпочек»; и правда, ну неужели он искренне полагал, что «творение Йоко про задницы» было «столь же важно, как «Sgt. Pepper»»? Но таким был Джон. Когда он был настроен продать пластинку, гиперболы бурлили, и, отдавая должное Rolling Stone, стоит сказать: никогда еще ни с одной рок-группы так не срывали покровы. С присущим ему политическим прагматизмом Джон рассчитывал, что после выхода журнала увидит свои фразы на первых полосах мировых газет. И ему это удалось.

Однако у этого «выплеска» была и эгоистичная сторона. Возможно, он, развенчивая легенду о Beatles, поведал о своих гастрольных «подвигах» просто из желания очистить совесть. Но когда он рассказывал об «оргиях», о гастролях, «подобных «Сатирикону» Феллини»… он ведь говорил не только о себе — он же был там не один! И если жены и спутницы других битлов и их команды и имели сомнения насчет того, что творили в отъезде их мальчики, теперь никаких сомнений не осталось. Он хоть когда-нибудь придерживал коней? Думал о ранах, которые мог нанести? Или героин притупил его чувства, как он позже признается сам?

Если не считать визиты с Beatles, это был его первый раз в Нью-Йорке, городе, который он прозвал «местами боевой славы» Йоко, и он сразу почувствовал себя как дома, но слегка робел, когда она привела его в Гринвич-Виллидж и представила своим старым друзьям-авангардистам. В Лондоне знакомства устраивал главным образом Джон, но в Нью-Йорке путь в «продвинутое искусство» прокладывала Йоко. Как сказал их ассистент Дэн Рихтер: «Джон хотел быть крутым, хотел, чтобы с ним считались… не просто как с рок-звездой, а с чем-то большим. Йоко была его проводником, его контрамаркой… Он постоянно пытался стать более утонченным».

Один из путей к этому, как начал верить Джон, лежал в создании кинофильмов. «Задницы» Йоко вызвали мини-скандал, и теперь оба планировали сделать сиквел. Его озаглавили «Up Your Legs Forever»[142], и самая младшая подчиненная Аллена Клейна, двадцатилетняя Мэй Пэнг, связалась и со звездными друзьями пары, и с незвездными, и со всеми, с кем только могла, и попросила их встретиться в небольшой студии, где снимут их голые ноги. Она нашла 364 с половиной пары ног — Энди Уорхол, согласившись присоединиться к проекту, тем самым подвигнул на то и других, в том числе актера Джорджа Сигала, писателя Тома Вулфа, самого Клейна и кого-то с искусственной ногой. Смысл фильма так никогда и не прояснился, но он чрезвычайно веселил Джона.

Йоко была из ранних феминисток, и Джон, ныне бывший при ней (да, они поменялись ролями), все больше проявлял рвение неофита и все чаще говорил об эксплуатации женщин — и это могло бы войти в конфликт с задумкой их очередного фильма под названием «Fly»[143]. Но, очевидно, не вошло. Идея этого фильма заключалась в том, чтобы экстремально крупным планом снимать муху, ползающую по обнаженному телу молодой женщины. Они просмотрели нескольких моделей и выбрали одну, со сценическим псевдонимом Вирджиния Ласт — которая, похоже, снималась укуренной в хлам. Наверное, Йоко считала, что зрителей настолько поглотят мушиные странствия, что они поначалу и не заметят, где именно находится муха. Ну, может быть…

Съемки, насколько известно, проходили непросто. Сперва девушку обмазали медом, чтобы привлечь муху и не дать ей улететь. Не сработало. Тогда решили обрызгать насекомое угарным газом, в надежде, что муха проснется и поползет. Так тоже не вышло. Мух непрестанно меняли. И Джон, стоявший рядом с женой, всецело преданный, смотрел, как по настоянию Йоко муху посадили на большой палец девушки. Потом на грудь. Потом на…

Тут оператор, Стив Гебхардт, отступил. «Я не могу этого сделать», — сказал он. И Йоко сама посадила ее туда.

Дэн Рихтер рассказывал о съемке сцены в книге «И кончилась мечта»: «Почти целые сутки… обдолбанные мухи… ползали по голой Вирджинии Ласт… от холмов ее грудей до темной впадины лона».

В 1971 году, в январе, Джон и Йоко вылетели в Японию, где экс-битла представили очень консервативным родителям жены, ныне вышедшим на пенсию. Их брак к тому времени уже длился почти два года. Джон облачился в «супермодное милитари» и на господина Оно впечатления не произвел, но госпожа Оно была очарована — он всегда ладил с пожилыми женщинами.

Однако в Японии пара не задержалась: прошла всего неделя, и они вернулись в Англию. Все его новые затеи демонстрировали, что Леннон преисполнен бунтарского настроя — не факт, что по-настоящему искреннего. Как исполнителю ему нужен был максимально широкий охват в прессе, чтобы добраться до фанатов. Но в его глазах юный и непокорный дух подпольных малотиражек всегда озарялся романтическим ореолом анархии. И когда писатель и активист Тарик Али, выпускник Оксфорда, и исследователь Робин Блэкберн попросили его дать интервью для ультралевой газеты Red Mole[144], он был польщен.

Однако он говорил не всю правду. Сам он позднее звал себя «хамелеоном», а у очернителей были все основания сравнить его с диванной подушкой, сохраняющей отпечаток каждого, кто на нее присел, — будь то Махариши, Янов или Йоко. И нельзя не признать, что по крайней мере часть его реплик в интервью «Красному кроту» была призвана не поведать о его детстве честно и откровенно, а произвести впечатление на его интеллектуальных собеседников и убедить их в правдоподобии его подпольного обличья.

Вот, например, одна из этих фраз: «Ясное дело, если вас воспитают как меня, вы возненавидите полицию, вы станете бояться ее как природного врага, армию вы будете презирать как некое злое явление, забирающее нас всех и где-то далеко предающее смерти. Я о том, что все это типично для рабочего класса…»

То была несусветная чушь. Он не рос в рабочей среде. Мими не внушала ему ненависть к полисменам. Да и британские трудяги, по крайней мере большинство, уж точно не относились так ни к полиции, ни к армии. А когда на раннем концерте The Quarry Men испугались банды тедди-боев, именно дружелюбный констебль защитил их и проводил до автобусной остановки, чтобы те могли подобру-поздорову уехать.

Правда порою была неудобна, но никто из тех, кто брал у него интервью, не подвергал сомнению пересмотренные Джоном версии его собственной жизни. Возможно, потом он слегка поразмыслил и понял, что зашел слишком далеко в попытках им угодить, потому что, когда Тарик Али поставил его в неудобное положение вопросом, как, по его мнению, «мы можем уничтожить капиталистическую систему здесь, в Британии», Леннон просто пустился в долгие разглагольствования, а потом записал новую пластинку.

Она получила название «Power To The People» и вышла всего через месяц после «Instant Karma!». На конверте был изображен Леннон, салютующий сжатой в кулак рукой, в белой каске из тех, в которых участники японского левого движения Дзэнгакурен выходили во время антиамериканских демонстраций. Это был его наименее успешный сольный сингл.

Почти десять лет спустя, успев еще пару раз переписать свою жизнь, он наконец обрел силы честно отбросить давнюю лживую маску. «По правде, мой радикализм — фальшивка. Рожден виной. Я всегда чувствовал себя виноватым за то, что зарабатываю много денег, вот и приходилось то отдавать их, то терять. Нет, я не лицемерил. Если я во что-то верю, то верю всем сердцем. Но я хамелеон — я становился тем, с кем был».

Другому журналисту он сказал: «Тарик Али все приходил, просил денег на «Красного крота»… Я был богат… Стоило кому-то что-то такое сказать, и я раскошеливался. Я сочинил «Power To The People» из чувства вины».

А может, все объяснялось тем, что он, победив в собственных битвах, непрестанно приветствовал борьбу других людей, тем самым укрепляя свой идеальный образ вечного мятежника?

— Против чего бунтуешь, Джонни? — спрашивают у героя Марлона Брандо в фильме «Дикарь»[145].

— А что у вас есть? — отвечает тот.

Не резонируют ли эти слова с тем периодом жизни Леннона?

Чувство вины другого рода — по крайней мере, беспокойство — в то время терзало душу Йоко. Тем летом у нее случился очередной выкидыш, и, скорее всего, именно эта потеря заставила ее осознать, что у нее уже есть ребенок, семилетняя Кёко, с которой она почти не виделась. Но вдруг оказалось, что она не может связаться с дочерью, и Йоко выяснила, что Тони Кокс увез девочку на остров Мальорка в Средиземном море, где записался (совершенно случайно) на курс медитации Махариши.

Кокс хоть временами и чудил, но, похоже, был хорошим отцом и всегда уделял Кёко больше времени, чем Йоко. И все же теперь, снова желая общаться с ребенком, Йоко и Джон, взяв с собой испанского адвоката, вылетели на Мальорку, а там, не спрашивая разрешения, забрали Кёко из детского сада, где ее оставил Кокс, и вернулись с ней в свой отель.

Узнав об этом, Кокс позвонил в полицию. Джона и Йоко арестовали. Британские газеты подхватили историю «тяжбы за детскую любовь» и написали, будто пару арестовали за похищение. Кёко вернули отцу, и было решено, что все вопросы в следующем месяце разрешит суд.

Но когда Йоко и Джон через месяц вернулись на Мальорку, стискивая в руках документы, полученные Йоко после развода на Виргинских островах, — где была четко оговорена «совместная опека», — они обнаружили, что Кокса и девочки на острове больше нет.

И неустанный поиск, начавшийся с погони по горячим следам, не дал ничего, — лишь показал, что Тони и Кёко вернулись в Америку и исчезли.

Джон никогда не относился к числу тех звезд, что любят мелькать в кругах шоу-бизнеса и тусоваться с голливудскими актерами, гламурными актрисами и знаменитостями. По правде говоря, в своей карьере он всегда избегал показного блеска и высмеивал пошлость славы. Но в мае, когда их с Йоко «Муху» вне конкурса представили на Каннском кинофестивале, он изменил своему обыкновению и полетел на юг Франции.

Джон давно привык, что ему аплодируют лишь за то, что он есть, но премьера получилась не очень радостной. Дэн Рихтер считал, что все прошло хорошо, но по другим сообщениям, европейские киноманы фильм освистали — даже в урезанном виде, сокращенном с почти часа до двадцати пяти минут. Все терпение одурманенной Вирджинии Ласт и все мушиные мучения пошли насмарку.

Джон просто пожал плечами. В который раз его деньги и слава не привели к признанию Йоко, его «самой знаменитой неизвестной художницы в мире», поэтому он просто продолжал пытаться. Йоко, настаивал он, — гений. И он был полон решимости явить миру ее гениальность.

Когда Майкл де Фрейтас, отпущенный на поруки, бежал от британского правосудия и скрылся на Тринидаде, Джон дал его жене Дезире и их детям бесплатное жилье в сторожке Титтенхёрст-парка. Позже семья перебралась на Тринидад, воссоединилась, и Джон и Йоко слетали на остров их навестить. К тому времени Джон уже должен был знать о жестокой репутации де Фрейтаса. В глубине души он в это не верил. Но пройдет пара лет, и ему придется принять правду.