Дочь Двух Матерей

Глава 11

Рэй провёл в Пэрферитунусе целую неделю, притом очень продуктивно. Уже в первые дни он сам признал, что план Паландоры оказался, по сути, для него спасительным. Молодым людям было очень интересно друг с другом, они охотно делились своими знаниями и узнавали новое. В первый же день Паландора представила своего нового друга деревенским жителям, и он точно так же, как до этого Паландоре, увлекательно рассказал ребятишкам о том, как учёные рассчитали длину окружности Торфса, его радиус и массу. Как измерили длину незримой стены и как вычисляют расстояния до Аль'Орна, до Селины, спутника Торфса, до других планет системы, а также до дальних звёзд. А вечером они все вместе поднялись на смотровую площадку замка Пэрфе, и дети наглядно увидели, как солнце заходит за горизонт по окружности. Рэй сам не ожидал, что ему понравится разъяснять детям научные сведения. Он немного побаивался их, поскольку в душе сам пока ещё считал себя ребёнком и не мог свыкнуться с тем, что ему уже семнадцать лет и кто-то может воспринимать его как взрослого. Но ребята слушали его с таким вниманием и так охотно задавали вопросы, что боязнь его улетучилась. Малышам он рассказал о движении солнца по эклиптике, в течение которого происходит последовательная смена сезонов, а ровно через 384 дня солнце возвращается в исходную точку. Не так уж и ровно, если быть точным, но учёные договорились считать, что в году 384 дня, за редким исключением, когда их 386: такие годы вычисляются дополнительно. Он смог доступно объяснить вращение Торфса вокруг Аль'Орна и то, как наклон оси планеты по отношению к плоскости эклиптики влияет на смену времён года. Год начинался с лиатора, времени Земли: сезона, когда тает снег и пробуждается природа. За ним следовал альфер, раскалённый Огонь.

«Не спрашивайте, почему у сезона такое наивное название, — говорил он, — древние люди не искали красочных метафор, а старались называть вещи своими именами».

Дети указывали на горячее солнце в нежно-зелёном небе, на свои обгоревшие носы и плечи (после нескольких дней непогодья вновь наступила жара) и тем самым демонстрировали солидарность с названием.

Вслед за альфером шёл абалтор, время Воздуха. Ветра. Палой листвы и подготовки к завершающему сезону — паланору, известному как пора холодной Воды.

— Снега и льда ведь? — уточняли малыши.

— И снега тоже, — соглашался он.

Каждый сезон длится 96 дней или двенадцать недель, по восемь дней каждая. Каждый день недели — дегор — назван в честь планеты системы Аль'Орна, в порядке их очерёдности. На Торфсе каждый год сохраняется определённое количество дней и недель. Именно эту математическую точность древние называли Божественным замыслом и доказательством того, что все четыре базовых элемента равны, а учёные — идеальным стечением обстоятельств, которым могут похвастаться далеко не все планеты: скорость вращения соседних с ними, к примеру, была куда менее совершенна. Полный оборот вокруг солнца они непременно делали за какое-то определённое число дней, а также часов, минут и секунд, так что количество дней в году на их поверхности приходилось бы регулярно пересчитывать и корректировать. Либо год всякий раз заканчивался бы то в полдень, то утром, то глухой ночью. На Торфсе же было всё чётко, по часам. Не оттого ли именно здесь в своё время зародилась жизнь?

Рэй обсуждал это в том числе и с Паландорой во время вечернего чая, когда киана Вилла покидала их и отправлялась отдыхать. В эти дни они вообще много общались друг с другом и всё больше проникались взаимной симпатией. Рэй рассказывал девушке о своих увлечениях и сетовал на то, что не догадался захватить свои картины, чтобы показать ей.

«Ну откуда же вы могли знать, что останетесь здесь на несколько дней?» — с улыбкой возражала она.

На флейте он тоже не мог ей сыграть, но очень уверенно музицировал на арфе кианы Виллы, в том числе и в её присутствии. Рассказывал о том, как он мечтал научиться играть на виктонской хрустальной гармонике, но таковых на весь Ак'Либус имелась только одна: во дворце Верховного короля. А в Виттенгру-на-Отере-и-Ахлау они встречались во многих домах, и у матери его несомненно она тоже была. Когда Рэй заводил речь о матери, взгляд его тускнел, и он улыбался какой-то виноватой улыбкой, склонив голову набок. Тогда Паландора обращалась к другой теме.

— А как вы относитесь к книгам? — спросила она как-то раз.

— О, я очень люблю читать! — оживился Рэй. — Даже слишком! С тех пор, как в четыре года меня обучили чтению, я изучил всю нашу библиотеку.

— Всю-всю? — восхитилась она. У кианы Виллы тоже имелась неплохая библиотека, но лишь малую долю этих книг Паландора смогла бы назвать достойной её внимания. По большей части здесь были собраны какие-то нудные справочники и энциклопедии, а также (вот скука!) учебные пособия. Рэй же утверждал, что в детстве все эти книги занимали его ничуть не меньше, чем художественная литература. Он не делал никаких различий и читал всё подряд. А сейчас, например, он больше тяготел к поэзии и историческим романам.

— Я не очень люблю исторические романы, — призналась Паландора. — Это может показаться чудаковатым, но мне претит мысль о том, что автор населяет реальный период времени в истории вымышленными людьми. В этом есть элемент какой-то фантастической лжи, граничащей с магией. Ради красивой истории идёт искажение контекста и реальности как таковой.

— Значит, вы предпочитаете литературу, максимально приближенную к реальности?

— Предпочитала бы, — уточнила Паландора, — если бы таковая была, помимо прочего, увлекательной и захватывающей. Пока я довольствуюсь романами, в которых действие происходит в неведомых странах и государствах за незримой стеной. Так, хотя бы, не постыдно дать волю фантазии: никто не знает ровным счётом ничего о том, что за ней находится. Но когда автор населяет свой родной город людьми, которые никогда в нем не жили, я усматриваю в этом подвох.

Рэй впечатлился этой точкой зрения. Его вообще многое впечатляло в этой девушке: её бездонные синие глаза, тонкий шарм и нежная натура, сочетающаяся с любовью к жизни и жаждой деятельности. В его глазах она была само очарование. А её искренний интерес к деревенским детишкам и та лёгкость, с которой они общались, познавали новое и не переставали друг у друга учиться, вовсе его покорили. Какая же это была разносторонняя натура!

Разумеется, они не сбрасывали со счетов и поручение, которое им дала киана Вилла. В течение недели они связались с инженерами-геодезистами и определили три стратегические точки вдоль устья реки и канала, где могли бы расположиться будущие мельницы. Таковых мест было куда больше, и все прошли тщательный осмотр, прежде чем из них отобрали основные, где поток в любое время года не перемерзал и обладал достаточной силой, чтобы вращать лопасти; где было развито дорожное сообщение, и которые находились не слишком далеко от города. Они также пообщались с мэром Вентура, составили предварительную смету и уточнили, сколько средств он готов выделить из бюджета. Мэр, увидев их смету, долго хохотал и даже созвал внеплановое заседание, остановив работу всего здания администрации.

«Полюбуйтесь, мол, — говорил он, — до чего молодежь додумалась! Вот вам лес, вот камень, вот механизмы — ладно. А транспорт, спрашивается, вы на какие деньги будете нанимать? А где расходы на содержание бригады в полевых условиях? Да и самой бригады я что-то не вижу. Лесорубов и плотников я вам, допустим, могу порекомендовать из Зантура, а вот с каменотёсами у нас напряжёнка».

Молодые люди учли замечания и отправились дорабатывать смету. Это потом уже Паландора сообразила, что у мэра, который всё бегал по правой графе с цифрами масляными глазками, был свой меркантильный интерес. И что, если его хорошенько задобрить, он мог бы, пожалуй, помочь. Задобрить… Или шантажировать. Пользуясь своими недавно открытыми возможностями, киана проникла к нему ночью в кабинет и как следует покопалась в бумагах. Обнаружила кое-что интересное — так, небольшие приписки, сметы без кассовых чеков и прочее. «А теперь поиграем», — решила она и на следующий день явилась к нему одна. Собственноручно испекла пирог с раннеспелыми яблоками и была сама любезность. Тогда ей удалось одновременно и польстить ему, и пригрозить. Она наслаждалась своим триумфом. «Вот вам и порочные силы! — смеялась. — Кому бы ещё такое удалось и, главное, почти без труда».

А Рэя в тот день она снарядила искать каменотёсов. Он объездил весь Пэрферитунус, но так и не смог подыскать никого, готового взяться за работу.

«Здесь нам рассчитывать не на что, — озвучил он ей тем же вечером, повторяя слова, неоднократно слышанные за день. — Нужно ехать в Рэди-Калус».

Поездку назначили на следующее же утро. Едва их кабриолетка с откидным верхом спустилась с холма по южному склону, как их принял в свои объятия равнинный поздний альфер. Воздух наполнился ароматами липы и гусиного помёта, которые спустя тридцать минут уступили сосновой свежести Шаффиранского леса. Путь им предстоял неблизкий, кроме того, они условились останавливаться в каждом населённом пункте, чтобы давать отдых лошадям и в то же время продолжать поиски каменщиков.

— Как знать, — сказала Паландора, — возможно, даже не придётся ехать до самого Рэди-Калуса, если нам будет сопутствовать удача.

— Я бы на это не слишком надеялся, — заметил Рэй, которому вчера ясно дали понять, что свободных каменотёсов в регионе сейчас отыскать нелегко.

Так и получилось. Где бы они ни останавливались, везде оказывалось, что никто не может им ничем помочь в этом деле. Паландора раздражалась. Она не привыкла к отказам и не выносила людей, которые не в силах ничего сделать. Как и предполагала киана Вилла, столкнувшись с первыми трудностями, девушка начала терять интерес к этому мероприятию. К обеду они добрались до Астура, где их тоже не смогли обнадежить.

— Мне надоело, — призналась она. — Поедем до самого города и там уже сообразим, как нам быть.

Рэй не возражал. Дорога была пыльная, длинная, скучная, но в такой приятной компании всё это не имело значения. Теперь они ехали вдоль лугов, рощ и перелесков, знакомых ему с детства. Как часто Рэй бывал в этих краях в одиночестве. Вон в тех сосновых кущах он целый сезон подряд учился писать лесные пейзажи. А к северу от этих полей, едва научившись рифмовать, сочинил свой первый детский стишок, когда объезжал их с отцом.

Куда ни глянь — одни поля,

Рэди-Калус — моя земля!

«Стыдоба-то какая, — подумал он, вспомнив. — Но для пятилетнего малыша не так уж плохо».

— Вы пишете стихи? — спросил он свою собеседницу. Паландора с ленцой подняла на него большие синие глаза.

— Стихи?.. — протянула она. — Нет. Не пишу. Но читаю. Я декламирую их детям вслух, и мы вместе учим их наизусть во время работы. Говорят, это развивает память. Кроме того, так время летит быстрее.

— А я иногда пишу, — признался Рэй. — Я, конечно же, не претендую на наличие таланта, и мне ещё многому предстоит научиться, но мне очень нравится это занятие.

— Какой вы интересный человек, — заметила Паландора. — Рисуете, играете на арфе и даже сочиняете стихи! Уверена, вы куда более талантлив, чем пытаетесь казаться.

— Ну что вы! Это просто времяпрепровождение. Хотя, на мой взгляд, стихосложение — это самое лучшее и увлекательное занятие на свете, особенно когда тебя настигает вдохновение за пределами замка. Впоследствии, даже годы спустя, ты выезжаешь на прогулку, и каждый твой любимый закоулок, — берег озера, лесная поляна, вершина холма, — одаряют тебя воспоминаниями: вот здесь ты написал первые строки поэмы. А у подножия этой горы сочинил сцену встречи главных героев. Понимаете? Теперь вас с этими местами связывает нечто большее: общая тайна.

— В один из этих дней, — сказала Паландора, — вам следует прочитать мне что-нибудь из стихов вашего сочинения.

Рэй согласился, но без особого энтузиазма. Если предъявлять на зрительский суд свою живопись ему было достаточно легко ввиду нейтральных и общеизвестных тем, которые он избирал, то с поэзией дело обстояло по-другому. Она была чем-то личным, сокровенным, за что бы ему не хотелось впоследствии краснеть. Рэй никому не признавался, но его чрезмерно огорчал тот факт, что его старший брат, как оказалось, умудрился прочитать его последний сонет без разрешения. Иногда, в самый неподходящий момент он вспоминал об этом, и у него всё сжималось в груди от стыда и бессилия. Он вспомнил об этом и сейчас и, стиснув зубы, ещё раз кивнул.

— Да. Хорошо. Знаете, я задумал написать поэму — такую длинную, страниц на сто, а, может, и все двести. Но количество знаков и страниц здесь роли не играет, куда больше важна сама тема. Это будет о превратностях судьбы, о месте человека в жизни, о непростом пути главного героя. Ну и, конечно, о любви, — добавил он вполголоса, зардевшись. — Только нужно сначала определиться с языком.

— Почему с языком? — спросила Паландора.

— Потому что от него зависит читательская аудитория. А уже от аудитории зависит уклон поэмы. Если писать для эскатонцев, придётся говорить о политике и добавлять мораль. А виктонцы, напротив, больше тяготеют к раскрытию внутреннего мира героев, ну и к торжеству прогресса.

— Разве нельзя писать просто для себя? — поинтересовалась Паландора. — На любом языке, который вам ближе, и о вещах, интересных конкретно вам? Где вам есть, что сказать, или где невозможно молчать?

— Можно, конечно. Но мама говорит, что тогда это — камерное искусство. Оно не будет продаваться. Не то чтобы меня интересуют продажи, просто если уж браться за что-то большое, потраченное время и силы должны хоть как-то окупиться. Это уже папа так считает.

— А что думаете вы?

— Я не могу отрицать их правоту, — заметил Рэй. — Поэтому для начала мне предстоит всё тщательно распланировать, прежде чем приступить к работе. А работы там будет очень-очень много, — добавил он с улыбкой. Паландора возвратила ему эту улыбку и дополнила её звонким смехом.

— Вы так говорите, как будто находите это приятным.

— Разумеется! — воскликнул Рэй. — Когда перед тобой такой объём работ, ты чувствуешь, что впереди у тебя очень много лет, каждый день из которых ты проведёшь продуктивно и ни о чём не пожалеешь!

Этот его энтузиазм и позитивный взгляд в будущее пришлись ей по душе. Они были заразительны. Паландоре и самой захотелось подыскать себе какое-нибудь крупное дело, которое заняло бы её на долгие годы.

— Стало быть, ваши подданные запомнят вас как герда и как поэта, — отметила она. Рэй вздохнул:

— В том случае, если я буду писать на эскатонском. Иначе как они смогут прочитать мои произведения?

— А вы введите в обязательную школьную программу изучение виктонского языка, — посоветовала она, но только рассмешила Рэя.

— Для начала придётся ввести в Рэди-Калусе саму обязательную школьную программу, — сказал он.

— Уже неплохое начало. Насколько мне известно, именно это была одна из самых первых реформ кианы Виллы. За тридцать лет она дала ощутимые результаты. Жители Пэрферитунуса не уступают по уровню образования обитателям Эрнерборгеримуса, некоторые горожане даже отправляются продолжать своё обучение на материк.

— Да, я об этом слышал, — ответил Рэй и внезапно признался, что тоже хотел бы последовать их примеру. Что, на самом деле, он всегда мечтал поступить в университет Виттенгру и изучать изящные искусства — и теперь, когда ему исполнилось семнадцать, он мог бы исполнить свою мечту, но едва ли обладал достаточными знаниями для успешной сдачи вступительных экзаменов. Кроме того, отныне ему предстояло стать гердом, так что об университете и речи быть не могло.

— Не всем мечтам суждено исполниться, — добавил он с присущим своему возрасту пафосом. — Но это не значит, что следует прекратить мечтать.

Паландора с ним согласилась и задумалась о своих мечтах. Чего бы желала она? Стать гердиной, конечно, править так, как правила Вилла, быть любимой и почитаемой всеми. Каким образом это достигается, девушку беспокоило мало, важен был сам факт, что она умна и прелестна, и ею восхищаются. А ещё она хотела бы, чтобы все узнали о том, какими удивительными силами она обладает, и ценили её ещё и за это. Преклонялись перед её уникальными талантами. «Гердина и ведьма», — произнесла она про себя с замиранием сердца, и тут же устрашилась собственных мыслей. Ведьмы были угрозой, их ненавидели и истребляли, и никогда, никогда она не сможет раскрыть никому свою главную тайну. А этот юноша переживал из-за какого-то университета! Ей бы, Паландоре, его горести, в очередной раз подумала она. Но что верно, то верно: даже если не все мечты воплощаются, запретить ей мечтать никто не посмеет.