Дочь Двух Матерей

Глава 34

— Этим утром вы куда-то исчезли, киана, и заставили меня волноваться, — заметил ей Рэдмунд за завтраком.

Так и было. Паландора проснулась намного раньше него и покинула комнату, удалившись в библиотеку, где провела всё утро за экономическими справочниками. Ей очень хотелось отвлечься от недавних событий и обратиться к единственному положительному моменту в них: своей будущей роли гердины Пэрферитунуса. Ей взбрело в голову во что бы то ни стало начать свое правление с какой-нибудь реформы. Молодые и энергичные правители всегда начинают с реформ, этому учит история. Проблема заключалась в том, что её предшественница была блистательным региональным реформатором эпохи, и изобрести что-нибудь эдакое после неё стало нетривиальной задачей. Рэдмунд, допустим, неплохо придумал со своим конным заводом и паромной станцией, но не воровать же его идеи! Может, снизить норму производства овечьей шерсти? Фермерские хозяйства вздохнут свободно. Но будет ли это экономически целесообразно? И потом, овцеводы, допустим, её поддержат, но для остальных ровным счётом ничего не изменится. А нужно, чтобы реформа затронула все группы населения и увековечила её имя.

В общем, сложную она себе задала задачу, но, по крайней мере, больше не могла думать ни о чём другом. А Рэдмунд всё пытался вызвать её на разговор и вообще вёл себя как-то, она бы даже сказала, развязно. Как будто они в одночасье стали добрыми друзьями, и не было с его стороны никаких попыток посягнуть на её свободу. Поначалу она недоумевала: что могло послужить началом к таким переменам? Она ведь не давала повода так с ней обращаться. А потом её осенило: Рруть. Одному Творцу известно, что вчера ночью творила эта девчонка в её покоях под видом своей госпожи, но явно нечто такое, что не оставило юного Рэдкла равнодушным. И ей, Паландоре, приходилось теперь иметь дело с последствиями.

После завтрака была запланирована лодочная прогулка. Самое большое озеро Пэрферитунуса единственное не замерзало зимой и, в то время как по остальным озёрам без опаски передвигались на лыжах и коньках, оно было доступно для навигации. На лодочной станции загодя разбили лёд и подготовили прогулочный баркас для гостей. Новобрачным предстояло возглавить процессию на небольшой белой лодке, украшенной бумажными фонариками и гирляндами — лодке, в которой размещались только они двое, не считая пары гребцов. Рэдмунд с готовностью занял место у руля, а Паландора расположилась на скамье рядом с ним. В любой другой день она была бы рада прокатиться по зимнему озеру, тем более, что здешние пейзажи того стоили. Сегодня же это была скорее тягостная обязанность. Мороз щипал её за щёки и мочки ушей, не прикрытые волосами и шапкой и беззащитно краснеющие на леденящем ветру. Мимо проплывали кособокие валуны, покрытые снегом, словно посыпанные солью; одевшиеся в белый пух сосны и ели, нарядившиеся, как стройные молодые невесты или катены Беллии. Ясное небо над головой сверкало хризолитовым оттенком, как положено зимой, а облака стояли высоко-высоко и так и приглашали вскарабкаться на них, присесть на краешек и полюбоваться сверху безмятежной зимней панорамой.

«Пожалуй, я так и сделаю», — подумала Паландора. Оттуда, как на ладони, был виден весь Пэрферитунус — от плодородных восточных полей, начинавшихся у самого Зантура и ныне припорошенных мягким снежком, до покрытых ледяной корочкой озёр. От кромки Шаффиранского леса до побережья океана, где белый город Озаланда в это время года был ещё белее. И к юго-западу, где, минуя сопки, рощи и холмы, тянулась серой ниточкою Королевская дорога, ведущая в Рэди-Калус.

«Всё это — моя земля, — думала она. — Такая родная, такая любимая и неповторимая».

— Смотрите, филин, — обратился к ней Рэдмунд. Паландора вздрогнула и вернулась в лодку, устремила взгляд вслед за его протянутой рукой на мохнатые еловые лапы, среди которых притаился южный эскатонский филин. Он степенно ухнул и, взмахнув тяжёлыми крыльями, спустился вниз, под ель, где, по всей видимости, гнездовался. Паландора неопределённо улыбнулась и отвернулась. Рэдмунд дотронулся до её локтя.

«Любезная Паландора, я нахожу вас чрезмерно молчаливой в эти дни. Впрочем, — добавил он, подумав, — я имел честь убедиться в том, что руками вы можете сказать намного больше, чем словами».

Нет, это какое-то издевательство. На что, хотелось бы ей знать, он намекал?

Киана оглянулась назад, где по тёмно-синей глади воды за ними следовал баркас. На его носу, рядом с основанием бушприта разместились Балти-Оре и Лесли, который как бы невзначай положил ей голову на плечо и играл с кисточкой её длинной косы. Паландора улыбнулась подруге, а та, перехватив её взгляд, приветливо помахала рукой. Она глядела и на остальных, но из низкой лодки их было сложно распознать. У бортов угадывались фигуры, но кто там был кто приходилось угадывать.

Рэдмунд же не оставлял попыток с ней заговорить. Делал неловкие комплименты, шутил. Рассказывал, что завершил распаковку подарков и нашёл среди них кое-что интересное, что непременно покажет ей позже. Она слушала рассеянно и наблюдала за белой бороздой, поднимавшейся из-под пера руля и следовавшей за ними мыльным хвостом. Лесли на баркасе лукаво огляделся по сторонам и, убедившись, что никто на них не смотрит, украдкой прильнул к своей спутнице и наскоро запечатлел на её губах поцелуй. Он не хотел так поспешно от неё отрываться, но рассудил, что лучше не рисковать быть увиденными. Паландора звонко рассмеялась: эта парочка хоть и вызывала у неё лёгкую зависть, но была такой до невозможности милой. Ей нравилось за ними наблюдать. Куда больше, чем слушать своего собеседника.

«Я понял, — вздохнул он наконец, — не буду навязываться. Я ведь наполовину благонравный виктонец, так что сделаю всё в моих силах, чтобы дождаться вечера и тогда уже как следует с вами пообщаться. На вашем языке, — добавил он и подмигнул».

Это выходило за всякие рамки дозволенного. Что бы там ни натворила Рруть вчера, похоже было, что болван не мог заставить себя думать ни о чём другом. И что ей предстояло со всем этим делать? Вновь посылать к нему эту девицу? Это, похоже, имело непредсказуемый обратный эффект. С другой стороны, не самой же Паландоре занимать её (заведомо своё) место; этого он от неё не дождётся. Или лучше сознаться в подмене, пока дело не зашло слишком далеко? Чем больше Паландора думала об этой истории, тем сильнее чувствовала, что она с каждым шагом загоняет себя в западню, и петля на силке вот-вот сожмётся. А если бы ещё сама Рруть вздумала проговориться, это вовсе ничего хорошего не сулило бы.

«Отправлю её ещё раз, но попрошу чрезмерно не усердствовать», — решила Паландора.

— Знаете, — сказал внезапно Рэдмунд, — вы напоминаете мне одну из тех девушек из старинных сказок, которые по ночам меняли свой облик и становились, наконец, самими собой. А днём на публике морочили людям голову, поскольку те отказались принять их истинную суть.

Паландора резко обернулась к нему и взглянула ему прямо в глаза, которые он тут же прикрыл и рассмеялся.

— Ну, хорошо, я был неправ. Примите мои извинения за неудачную шутку, — проговорил он сквозь смех, подумав про себя, однако, что, судя по такому озадаченному выражению её лица, шутка его, несомненно, удалась и стоила того.

Паландоре же, напротив, было не до смеха. Совсем не до смеха. Понимал ли он сам, что своим зубоскальством попал прямо в цель? И что, если, не понимая этого сейчас, он поймёт чуть позднее? Он не был чересчур умён, но и отсутствием интеллекта не страдал.

— И всё-таки я осмелюсь добавить, — сказал Рэдмунд, которого до сих пор не покидало веселье, — то, какая вы вечером, мне нравится гораздо больше. Я был бы весьма не против, если бы вы хоть иногда бывали такой же и днём. Но только со мной. Подумайте об этом.

Закончив, он прикоснулся к подолу её платья, отпустил руль и обнял её за плечи. Паландора затряслась крупной дрожью. «От холода», — подумал он и прижался к ней сильнее. Как бы не так, ведь она дрожала от гнева. Она и так уже с трудом сдерживалась, чтобы не столкнуть его за борт, а сейчас…

А сейчас, ослеплённая яростью, пылающая обидой, она поняла, что именно так и поступит. Хватит с неё издевательств. Хватит людей, которых она в свою жизнь не приглашала. Хватит делать её гердиной на своих условиях — она тоже личность, и личность, пожалуй, почище других. Ведь ей доступно такое, что остальным и не снилось.

Озёрная гладь подёрнулась рябью. Волна пошла за волной, и каждая выше и круче. Гребцы, не ожидавшие смены погоды, заработали вёслами, крикнули рулевому, чтоб правил, но Паландора взяла его руки в свои и сама, преодолевая дрожь, положила ему голову на грудь. Лодку закачало из стороны в сторону и, наконец, черпнув носом волну, она подпрыгнула и опустилась, дав крен на правую сторону. Тогда Паландора, по-прежнему не отпуская его, сделала вид, что потеряла равновесие, навалилась на правый борт всем телом и утянула Рэдмунда за собой. Они опрокинулись набок — и борт, отяжелев, перевесил; лодка перевернулась. Все, кто в ней находился, мгновенно оказались в ледяной воде. Одетые плотно, по-зимнему, они с трудом ворочали спелёнутыми конечностями в толстых рукавах и штанинах, а их одежды, стремительно намокая, тянули их вниз неподъёмным грузом.

Их было четверо, и все четыре шли ко дну, барахтаясь, выпрастываясь из тяжёлых полушубков, пытаясь выплыть на поверхность и глотнуть живительный воздух. Но кроме них четверых, казалось, был ещё кое-кто пятый, имевший прямо противоположные намерения. Рэдмунд грёб руками изо всех сил, но ни на йоту не приближался к поверхности. Напротив, он чувствовал, как в него вцепились сотни хватких одеревенелых пальцев, впились в тело острыми булавками и тянули, тянули его к себе — не резко, но упорно. Усилием воли он заставил себя открыть глаза, которые тут же ожгло холодной водой так, что заболела голова, и вгляделся в озёрную муть. Внизу шевелилось что-то тёмное, бесплотное, бесформенное, тащило его на дно. Постепенно оно обрело очертания, поднялось из глубин и слилось воедино на уровне его лица. Это была сама вода в её первозданном воплощении, квинтэссенция необузданной стихии.

«Мне очень жаль, — молвила стихия голосом Паландоры, который ему доводилось слышать нечасто, но который он знал хорошо, — мне, правда, очень жаль. Но я не вижу другого выхода. Вы не имели никакого права так со мной поступать. И есть только один способ это исправить. Мои руки и впрямь обладают даром красноречия. Они хотели бы сказать вам… Прощайте!»

Рэдмунд ощутил лёд в груди. О, это был особый лёд, он жалил сильнее, чем тот холод, который сковывал всё его тело. И этот лёд был ему знаком: он чувствовал его тогда, у конторки, после регистрации брака, и позднее, прошлой ночью. Он чувствовал его и сейчас, во стократ сильнее, и мог лишь сожалеть, что вовремя не понял, что он означает.

Бороться было бесполезно, но он не сдавался. Делал рывок за рывком и с каждым разом ощущал всё больше, как силы его покидают. Теперь он знал — он, кажется, действительно знал, что имел в виду король Дасон, когда говорил не спускать глаз с этой девушки. В чём именно заключалась её особенность. Но он также знал, что не сможет уже сказать об этом ни королю, который был на баркасе, так близко и вместе с тем далеко, ни кому бы то ни было ещё на свете. Не сможет, потому что ему больше не суждено выбраться на поверхность живым.

Матросы на баркасе не растерялись ни на мгновение: побросали вёсла, спустили на воду спасательные круги — сколько сумели найти. Один из гребцов воспользовался поплавком и выбрался на поверхность, а второй, рослый и сильный, извлёк из воды бесчувственное тело Паландоры, которое тотчас же подняли на баркас, освободили от платья, растёрли и завернули в несколько тёплых пледов. Последним выловили Рэдмунда, который тоже лишился чувств и безжизненно свесил голову на грудь. Он пробыл в холодной воде дольше всех, но благодаря своему крепкому телосложению не должен был пострадать. Его тоже укрыли одеялами и занялись приводить в чувство. Гребцы налегли на вёсла, спешно развернулись и понеслись к берегу, где киана Вилла распорядилась срочно топить баню. Не дожидаясь, пока парная как следует прогреется, всех четверых перенесли туда, отгородив Паландору от мужчин резной ширмой. Никто не желал покинуть помещение, и только по приказу Верховного короля их оставили приходить в себя в обществе лекаря и двух его ассистентов-тиани, за которыми немедля послали, едва добрались до берега. Матросы-гребцы очень скоро оправились от этого происшествия, а пара чашек чая с каплей настойки и вовсе вернули им благодушное настроение. Тем сильнее беспокоило состояние оставшихся двоих. Девушка понемногу покрывалась румянцем и подавала признаки жизни, а вот с юношей, похоже, дело обстояло совсем худо. Он упорно отказывался дышать и обнаруживать пульс и, несмотря на свои старания, лекарь был вынужден признать, что здесь он бессилен. Не видя больше смысла держать безжизненное тело в парной, он вышел за порог и сообщил королю эту нелицеприятную новость. Над зданием прокатился возглас горького изумления. Никто не мог поверить, что Рэдмунд, такой здоровый и крепкий, не сумел пережить всего несколько минут в холодной воде.

— Телосложение здесь роли не играет, — развел руками лекарь. — Гипотермия влияет на каждого по-своему. Мне сообщили, что этот молодой человек двумя сутками ранее уже неосмотрительно подвергался воздействию низких температур. Это могло ослабить его организм.

— Это невозможно! — заявила Феруиз. Она вышла вперёд, чуть не расталкивая локтями собравшихся. — Я не верю, что он мог умереть.

Она сама не могла сказать, откуда у неё взялась эта уверенность, но кожей чувствовала, что здесь что-то не сходилось. Она видела, как гребцы неловко зачерпнули волну и опрокинули лодку, как все четверо скрылись под её нахлобученным конусом, как вёсла разметало по поверхности озера. Как им ринулись на помощь и вовремя достали из воды их всех. Как он мог за это время погибнуть? От чего? Её старший брат, с которым что только ни случалось в детстве: он падал с крыши, обжигался о каминную решётку, его лягала лошадь, и никто уже не помнил, как и когда, при каких очередных сумасбродных обстоятельствах он умудрился сломать нос в двух местах. Мать всякий раз всплескивала руками и восклицала, что этот мальчик непременно сведёт её с ума. А позднее его пытались проткнуть кинжалом и разрубить мечом в многочисленных схватках и потасовках — редко всерьёз, конечно, но так или иначе он обрастал шрамами. И за все эти годы даже насморка не схватил. А тут ей пытались доказать, что какие-то пять минут купания в озере лишили его жизни. Ложь!

Но факты говорили сами за себя — вот он перед ней, распластанный, как коврик, прикрытый простынёй. Она трясла его, хлестала по щекам, кричала в самое ухо, не смущаясь даже присутствием его величества — всё было тщетно. Не мог он вот так умереть, сам по себе: и всё же был мёртв.

— Проклятая гадина! — воскликнула вдруг Феруиз, оторвавшись от брата и сжав кулаки. — Она убила его!

Все с удивлением оглянулись, услышав эти слова. Девушка была пунцовая от гнева, её глаза пожелтели и горели огнём.

— Не знаю, как она это сделала, но, клянусь, это была она!

И, пока все в остолбенении смотрели на Феруиз, не зная, как реагировать на сказанное ею, та настежь распахнула дверь в парную, приблизилась к бесчувственной Паландоре и отвесила ей звонкую пощёчину. Девушка пришла в себя и взглянула на неё невидящими глазами. Наконец окружающие засуетились, подхватили сопротивлявшуюся Феруиз, оттащили её от пострадавшей.

— Отойдите от меня! — велела она. — Разве вы не видите, что правда на моей стороне?!

— Феруиз! — раздался голос киана Тоура. — Что с тобой происходит? Сейчас же прекрати так себя вести!

И она опомнилась, подчинилась, подошла к нему с поникшей головой.

— Простите меня, отец, — ответила она. — Я не должна была терять головы. Как вы понимаете, я убита горем. Позвольте мне удалиться.

Вышла на мороз, вздохнула, выпустив струю пара в хризолитовую зелень неба. Разумеется, никто ей не поверил; она бы сама объективно себе не поверила. Её слова не имели никакого смысла: допустим, Паландора всегда была против этого брака и явно не осталась в восторге от его заключения — но неужели у неё поднялась бы рука на своего мужа? И потом, каким образом эта хрупкая девчонка могла его убить? Лодка перевернулась по воле случая, все это видели. Она сама очутилась в воде и только недавно вернулась в сознание. Да и извлекли киану из озера раньше него. В общем, никакого состава преступления.

И всё же Феруиз знала — знала вопреки логике и здравому смыслу, и отнюдь не в состоянии аффекта, находясь под впечатлением от трагедии, — что Паландора убила её брата.