Дочь Двух Матерей

Глава 13

Всю первую половину следующего дня они с Рэем разъезжали по городу и близлежащим посёлкам в поисках доступной бригады. Рэди-Калус в этом плане обнадёжил их не больше Пэрферитунуса: каменщики здесь, конечно, имелись, но все оказались непозволительно заняты на других объектах. Одна бригада вызвалась работать, но назвала такую баснословную цену, за которую, пожалуй, сам Верховный король не отказался бы месить раствор и укладывать фундамент. К обеду двое возвратились в замок в смешанных чувствах: дело, так славно начинавшееся, грозило сорваться. А тут ещё киан Тоур поинтересовался за обедом, удалось ли им отыскать бригаду. Рэй прочистил горло, посмотрел ему в глаза и неожиданно ответил, что всё в порядке и они на верном пути.

«Ну, молодцы, — похвалил их отец. — Так держать. Будут проблемы — обращайтесь».

Паландора не могла взять в толк, отчего они не обратились прямо сейчас, ведь проблемы уже возникли. На её взгляд, Рэй напрасно хотел сам с ними разобраться. Но из уважения к нему девушка ничего не сказала.

— Давайте возьмём пару дней отдыха, — предложила она. — Как-никак, последняя неделя лета наступила. Пока стоит хорошая погода, вы покажете мне ваши любимые края. Мы съездим в лес или на реку. Или, не выбирая, и туда, и туда.

И тут уже, в свою очередь, из уважения к ней Рэй не стал возражать.

— А пока что вы, наконец, покажете мне замок, — предложила Паландора, выходя из столовой. — И вашу живопись, разумеется. Я ведь ехала сюда только ради ваших картин! Выбирайте, с чего мы начнём: живопись или замок?

Рэй замялся.

— Значит, картины, — выбрала она за него. — Ведите, Рэй.

— Они находятся в моей комнате… — неуверенно начал он.

— В этом заключается какая-то проблема?

Рэй отрывисто покачал головой.

— Нет. Как скажете, Паландора, пойдёмте.

Они поднялись на второй этаж и замялись у западного коридора, после чего Рэй вдруг хлопнул себя по лбу.

— Ах, да. Нужно подняться ещё выше.

В жизни Рэя с того памятного дня, как его объявили наследником, произошёл ряд значимых изменений. Его поселили в другую, более просторную комнату, располагавшуюся в северной башне замка. Этим как бы подчёркивали, что он раз и навсегда покинул детскую. В своей прежней комнатке он обитал с малых лет, поначалу делил её с Рэдмундом, но, когда брат подрос, тому предоставили отдельные покои. Теперь черёд сменить комнату настиг и Рэя. Он, отдуваясь, в одиночку поднял по высоким каменным ступеням свой мольберт и ящик с красками, не доверив никому столь ценный груз. Вслед за ним слуги внесли увесистый письменный стол, с которым он ни за что не пожелал расстаться, и пару сундуков с личными вещами. Комод, трюмо и тяжёлая дубовая кровать здесь были уже чуть ли не со дня закладки башни, что избавило всех от их изнурительной транспортировки. Тем не менее, кое-какую мебель пришлось переставить местами.

К вечеру комната полностью приобрела обжитой вид. Рэй установил мольберт напротив широких, но низких башенных окон в форме полукруга и в качестве дебюта принялся наносить на холст мазки, повторяя открывшийся перед ним пейзаж. День клонился к закату, нынче какому-то кроваво-бордовому и размытому от дождя, для воспроизведения которого пришлось особо тщательно смешивать краски. Это был единственный момент в творчестве, когда приходилось задействовать умственный потенциал и фантазию, в остальном же копирование пейзажа было дело простым, осуществлялось машинально и позволяло поразмыслить о вещах совершенно отвлечённых. Благодаря этим самым отвлечённым вещам, тем не менее, он так и не закончил картину. Назавтра его вызвал отец и им пришлось провести целый день вместе, занимаясь административными делами — таким образом Рэй проходил ускоренный курс подготовки юных и бестолковых гердов, как выразился его брат, подслушивавший за дверями отцовского кабинета, прежде чем войти и небрежно бросить киану Тоуру, что он с товарищами уезжает на водопады и вернётся только завтра днём. Тот хотел было добавить, чтобы назавтра Рэдмунд возвратился в замок непременно до обеда, но прервался на полуслове и, поморщившись, махнул рукой, словно это разом перестало иметь значение.

А потом наступил ценденор и, несмотря на этот выходной день недели, Рэй до самого обеда изучал приходно-расходные книги региона и всё больше запутывался в бесконечных цифрах и наименованиях. Тем не менее, он очень старался, и отец отметил, что юноша делал успехи.

«По крайней мере, он не дерзит и не отпускает нарочито остроумных комментариев по каждому пункту, в отличие от своего братца», — подумал тот. Остроумных, разумеется, лишь с точки зрения самого Рэдмунда.

А после обеда, к которому, как ни странно, старший брат в самом деле объявился, как и обещал, семейство Рэдкл оседлало коней и выехало в Пэрферитунус, отмечать юбилей кианы Виллы. В непогоду ехать решили неспешно, остановились на ночь в Астуре и продолжили путь с тем расчётом, чтобы прибыть в замок Пэрфе аккурат после полудня.

Неделю спустя Рэй вернулся в Рэди-Калус с Паландорой и втайне провёл всю прошлую ночь в кабинете: дополнял смету, вникал в инженерные особенности постройки мельниц. Там же и задремал на жёстком диванчике у окна.

Так что за все эти дни у него не нашлось времени вернуться к своему мольберту. Теперь он стоял напротив него и глазел на холст, как будто видел его впервые и сам удивлялся, кто это мог притащить в его новую спальню такую мазню?

Ему было чему удивляться. Прямо посреди закатного пейзажа красовалась чёрная рожа с острыми рогами, длинными усами и клочковатой бородой, лихо подмигивающая и ухмыляющаяся во все свои два клыка.

— Рэдмунд… — прошипел он наконец.

— Да нет, не очень похож, — возразила Паландора. — Слишком бородатый для него.

— Не в этом смысле, — пояснил Рэй и, заметно волнуясь, подошёл к мольберту и развернул картину с глаз долой. — Раньше на моём пейзаже этой гадости не было. Это всё братец! Невесть когда прокрался в мою комнату и испортил холст! Он всегда таким был… — добавил Рэй и с чувством вздохнул. — Вечно ему нужно что-нибудь испортить. Но это не важно. Я привёл вас сюда, чтобы показать другие картины. Вот только боюсь теперь, как бы он и их не замарал.

Паландоре эта рожица, в свою очередь, показалась забавной, и она была бы не сильно против посмотреть на другие проказы Рэдмунда, но всё обошлось. Рэй показал ей пейзажи и натюрморты — всё вазочки да цветочки, да поля с лугами и сосновые рощи. А на одном из них вдалеке паслись два коня, один из которых о пяти ногах, а его спутник — с тремя.

— Это я в ногах запутался, — виновато пояснил Рэй, — увлёкся и не заметил.

— Ничего страшного, — ответила Паландора, — всё равно на двоих получилось восемь ног, а ведь могло быть и хуже.

Она также обратила внимание на флейту из слоновой кости в приоткрытом футляре. Подошла, вынула её из футляра, повертела в руках.

— Что это такое? Линейка с отверстиями?

— Нет, — ответил Рэй, — это виктонский музыкальный инструмент. Нужно подносить его к губам и выдыхать воздух, а пальцами закрывать отверстия, чтобы извлекать необходимые звуки.

— Как горн или дудка, что ли?

— Примерно. Но с более разнообразным звукорядом за счёт отверстий. Сейчас я вам покажу.

Рэй взял флейту и сыграл пару незамысловатых мелодий, напомнивших Паландоре свист ветра в ковылях и писк полёвок. «Простенько и симпатично», — подумала она.

— Я не так хорошо играю, — признался Рэй. — Для меня это просто развлечение.

Потом они спустились в гостиную, где им подали чай. Девушка в изумлении уставилась на огромную шкуру медведя с зубастой головой и длинными когтями, разложенную у камина. Киан Тоур собственноручно убил этого медведя несколько лет назад во время охоты на глухаря — в порядке самообороны и не горя желанием лишать жизни такого прекрасного зверя. Не собираясь оставлять тушу в лесу, он распорядился, чтобы её привезли в город и утилизировали. Но скорняжники шутки ради предложили освежевать зверя и украсить его шкурой интерьер — в духе бесстрашного народа югге, что населяет холодный и неприступный (а также труднопроизносимый) южный Юггелёбрюнгд, который, чтобы не мучиться с его названием, также именуют страной Снега и Льда. Озорства добавлял тот факт, что ни один из них не владел искусством выделки шкур мёртвых животных ввиду того, что в Алазаре подобная практика считалась варварской и дикарской и либо полностью изжила себя с древних времён, либо, по другим источникам, вообще никогда не применялась. Так или иначе, местным умельцам путём проб и ошибок удалось обработать шкуру и создать реалистичный каркас для головы — хотя запах в мастерской, по их уверениям, стоял тошнотворный и смертоубийственный, и они потеряли клиентов. Мясо медведя порезали тонкими ломтями и засушили, чтобы отправить его в Эрнерборгеримус для ловчих птиц охотничьего ведомства его величества. Шутники-скорняжники, опять-таки, предлагали, подобно югге, пожарить его да съесть, но такое возмутительное предложение никто не пожелал принять всерьёз. О том, чтобы употреблять в пищу животных, не могло быть и речи. «Пусть эти южные дикари сами творят у себя, что хотят, — отрезал Тоур. — А я чтобы даже не слышал о таком». Шкуру он, тем не менее, принял в качестве боевого трофея. Она вызывала у него смешанные чувства гордости за свою отвагу и сожаления о гибели благородного зверя, и полюбил он её именно за эту двойственность. Киана Фэй, напротив, возмущалась и требовала убрать такое неприкрытое варварство с глаз её долой. Её желание удовлетворили, но незадолго после отъезда матери Рэдмунд нарочно отыскал шкуру в кладовой и разложил её в гостиной, надеясь, по всей видимости, тем самым позлить окружающих — но, вопреки его ожиданиям, отец отнёсся к этому поступку скорее положительно. Разлука с любимой женой его огорчала, но, по крайней мере, эта шкура напомнила ему, что есть кое-какие вещи, которые он теперь мог делать свободно, не опасаясь её неодобрения. Для самого Рэдмунда этот трофей был символом доблести, и он бы дорого отдал за то, чтобы самому заполучить такой же. Феруиз не придавала шкуре должного значения, а Рэй ценил её за необычную мягкость и ворсистость, не свойственную ни одной ткани в мире. Долгими зимними вечерами он сидел на этой шкуре у камина с книгой и кружкой горячего чая на низком столике, трогал густой мех руками и соглашался, что, пожалуй, он не может чересчур обвинять неотёсанных югге в их пристрастии к шкурам животных: таких потрясающих ковров, который получился из этого медведя, стоило ещё поискать! Но мишку, конечно, было жаль.

Теперь Паландора с опаской приблизилась к шкуре и, наклонившись, заглянула в её клыкастую пасть.

— Боитесь, что укусит? — развязно спросил Рэдмунд, заглянув в гостиную, но, по-видимому, не обнаружив здесь никого и ничего из того, что искал, тут же скрылся, прежде чем она успела ответить. Рэй выразительно посмотрел на Паландору и закатил глаза.

— Не обращайте на него внимания, — сказала девушка, выпрямившись.

Тот согласился с ней и вкратце рассказал историю шкуры.

— А мы хотели ехать в лес! — всплеснула руками Паландора. — Теперь я, пожалуй, поостерегусь.

— Я бы тоже вам этого не советовал, киана, — ответил Рэдмунд, снова показавшись в дверях. — Такого защитника, как мой братишка, самого ещё нужно защищать. Лучше съездите со мной, так хотя бы можете быть покойны, что вернётесь в целости и сохранности. Слушай, Рэй, ты не в курсе, куда подевалась Феруиз? Весь день её ищу.

— И вы полагаете, после таких слов он вам ответит? — нахмурилась Паландора.

— Разумеется! — с уверенностью заявил тот. — Мой братец — правдолюб. А я, заметьте, не произнёс ни слова лжи.

Но Рэй, по всей видимости, так не считал. Он наморщил лоб и по возможности напустил на себя важный вид.

— Мы только недавно вернулись в замок, — степенно ответил он нарочно заниженным басом, который ему так не шёл, — и не встречали её по пути. Вот и скажи, откуда нам может быть известно её местонахождение?

— Не знаешь, так и не умничай, — прервал его брат и скрылся за дверью.

— И так постоянно, — вздохнул Рэй. — С ним невозможно разговаривать.

— Зато возможно не разговаривать, — заметила Паландора. — Пойдёмте, Рэй, вы ведь обещали показать мне замок. А я ещё ничего толком не видела.

Из гостиной они попали в столовую, затем салон и, пройдя боковой анфиладой небольших комнат для приёма гостей, очутились в длинной галерее, у дверей, ведущих в зал для тренировок. Даже из-за плотно захлопнутых створок был слышен лязг металла, звонкие удары и тяжёлое дыхание, словно там упражнялся чересчур старательный перкуссионист.

— Я бы показал вам зал, — виновато развёл руками Рэй, — но, похоже, его занял мой брат.

Паландора озорно повела бровями и решительно распахнула двери. Ворвалась внутрь прибойной волной и повернулась к источнику звука, а её бирюзовая юбка при этом проделала по воздуху дугу, обнажив на мгновение белые стройные икры.

— Киан Рэдмунд, уважаемый, — позвала она звонким голосом, — а вы не боитесь, что ваш соперник может дать вам сдачи?

С этими словами, едва сдерживая смех, она бросилась вон из зала и захлопнула дверь за собой. В те немногие секунды, что она провела внутри, Паландора цепким взором успела осмотреть его убранство: лакированный паркетный пол в крупную клетку, высокие узкие окна и ряд манекенов — доспешных и тренировочных. А также Рэдмунда в длинной тунике, упражняющегося в искусстве владения мечом перед одним из них. Он сузил глаза и раздул ноздри, как бык, а лоб его был покрыт бисерными каплями пота, которые он небрежно смахнул, но, по сути, размазал по русым волосам, собранным в хвост. Он усмехнулся в ответ на реплику кианы, и в тот же момент деревянный манекен пошатнулся на своей подставке и пребольно ударил его в плечо, что вызвало у Рэдмунда новый приступ смеха. Он мог только порадоваться, что девчонка уже скрылась за дверью и лишила себя возможности видеть, насколько пророческими оказались её слова.

А Паландора и Рэй тем временем вошли в умиротворяюще отделанную каштанолистным дубом библиотеку и на миг потерялись среди высоких стеллажей, несмотря на то, что их было всего три на целое помещение. Паландора сравнила убранство библиотеки с увиденным ею вчера и убедилась, что интерьер совпадает. Рэй подошёл к самому дальнему стеллажу и голосом конферансье провозгласил:

— Виктонская поэзия.

— Декламировать будете? — спросила Паландора, заинтригованная его тоном.

— Не рискну. Я не очень хорошо умею писать стихи, а читаю и того хуже. Для этого нужен особый талант.

Паландора расхохоталась.

— Ну что вы, в самом деле! Какой здесь может быть талант? Достаточно напустить на себя умный вид, сделать большие кроткие глаза и, стараясь не рассмеяться, проникновенным голосом читать вслух. Послушайте сами.

Она взяла с полки первую попавшуюся книгу, открыла и неловко замялась. Паландора как-то сразу не сообразила, что книга будет на иностранном языке.

— Я… знаю́? — произнесла она с немым вопросом в глазах.

— Зна́ю, — поправил её Рэй и спросил, владеет ли она виктонским.

— Немного. С чтением, во всяком случае, справлюсь, если не напутаю ударения. Да, вы правы, по ритму здесь подходит «зна́ю». Буду на него ориентироваться.

И, набрав в грудь воздуха и очаровательно улыбнувшись, она принялась декламировать с придыханием:

Я знаю эту жизнь,

Как знает счёт торгаш,

Как знает мёд пчела,

Как знает лёд потомок югге.

Я знаю первый вздох,

Как он с последним схож,

Как шелест листьев рощ

Под белой негой солнца юга.

Я знаю облака…

— И что-то там ещё… — продолжила она, не сбиваясь с ритма и пояснила:

— Я слов таких не знаю просто. В общем, так далее и тому подобное. И завершающие строки:

Ты зря, мой друг, решил,

Что вовсе не хорош:

Поверь, мне, это ложь,

Которая так угнетает.

Тебя я знаю так,

Как знаю я себя,

Вот только я себя

Увы, совсем почти не знаю.

Она не вполне понимала, что именно читает, но старалась и хлопала ресницами, опуская их на выразительные ясные глаза, в такт каждой строчке. А в конце открыто рассмеялась и одним махом стряхнула с себя маску показного наваждения. Рэй глядел на неё, приоткрыв рот, и не спешил разделить с ней этот смех.

— Киана, вы потрясающе читаете стихи! — заметил он в восхищении.

— Ах, значит, вам понравилось? Тогда расскажите мне, о чём этот стих, а то я не всё поняла.

Рэй перевёл ей неизвестные слова и пояснил, что это — образец поэзии начала седьмого века, когда в виктонской культуре зародился интерес к самопознанию.

— Отлично, — подытожила она, — время, когда человек изучил окружающую природу, и даже облака, но тут внезапно обратил внимание на то, что собственный внутренний мир, а также мир окружающих его людей, остаётся для него загадкой.

— Именно так, — подтвердил Рэй.

— Похвально. Теперь перейдём от стихов к прозе, — предложила Паландора и раскрыла следующую книгу, пестрящую выгравированными на переплёте из сакшо розами с золотым тиснением, — «Лето тысячи роз». Какая прелесть! Бьюсь об заклад, что это — любовный роман.

— А кто автор? — поинтересовался Рэй. Паландора взглянула на титульный лист.

— Какая-то Груэлла Лилиа…

— Тогда однозначно любовный. Это знаменитая писательница с севера Вик-Тони. Минувшей весной она приезжала в столицу и заодно посетила светский салон моей матери, кианы Фэй Рэдкл. Она подарила ей на память несколько экземпляров своих книг, и каждый из них подписала.

Паландора пролистнула пару страниц и вскоре обнаружила автограф. Замялась, но прочитала вслух:

Дорогой Фэй,

что цветёт на центральных улицах Города Лилий — от Лилиа.

Пускай и Вас жизнь осыпает тысячами роз!

И дарит нежные улыбки.

Груэлла.

— Вы очень скучаете по маме? — спросила она, закрыв книгу.

— Ещё бы! — воскликнул Рэй. — Мы состоим в регулярной переписке, но этого, как вы понимаете, недостаточно. С ней я всегда мог свободно говорить о своих увлечениях — и она их разделяла. У отца на это просто нет времени, а у брата с сестрой совершенно другие интересы. Без неё я, можно сказать, остался совсем один.

— Теперь вы не одиноки, киан Рэй, — заверила его Паландора. — Надо признать, меня и саму ваши увлечения не оставляют равнодушной. А, значит, нам всегда будет, о чём говорить. А это что такое? — спросила она и сняла с полки большую деревянную шкатулку.

— Набор для игры в монаварту.

— Так вот он какой! Я слышала об этой игре и в общих чертах знаю правила, но никогда раньше не играла. Попробуем?