Дочь Двух Матерей

Глава 29

Возвратившись домой после праздников, Рэдмунд, оставшись один, написал для себя пару строк, просто чтобы выговориться хоть как-то. Добавил к ним ещё пару. А, закончив страницу, понял, что должен отдать письмо Феруиз. Что так будет честно и правильно.

«Но не сейчас, — рассудил он, — дождусь сперва свадьбы».

Заполучив таким образом отсрочку, он облегчил свою совесть. Тем более, и ждать оставалось недолго. После дня Памяти Предков, что приходится на зимнее солнцестояние или третий матудегор паланора, наскоро доев остатки поминальных куличей и вынеся из окутанного дымом ладана замка еловые ветви, Рэдклы выехали в Пэрферитунус. В пути их задержала метель, и стало понятно, что они припозднятся. Но эта задержка не была критичной.

Потихоньку, как пчёлы слетаются к цветущей ароматной липе, к четвёртой неделе зимы в замок Пэрфе стекались остальные гости. Кое-кто прибыл за целую неделю до торжества, чтобы помочь с его подготовкой, другие обещали появиться позднее, и к их приезду срочно готовились комнаты и украшались залы. Наиболее тщательное внимание уделялось покоям Верховного короля, королевы и юных принцессы и принца, которые должны были их сопровождать. Киана Вилла настаивала на том, чтобы всё было идеально, но не проявляла излишнего персонального участия в благоустройстве помещений и организации досуга венценосных потомков; в людской же по этому вопросу, казалось, все посходили с ума. Кухарка готовила пирог и спрашивала каждого, кто попадался на глаза, понравится ли он, по их мнению, маленькой Ариссе? «А что скажет крошка Адейн насчёт верховой прогулки по окрестным холмам?» — вопрошал конюх и вновь брался за щётку, хотя его лошади давно уже сверкали, как оркестровая медь на параде, а до приезда короля оставалась ещё уйма времени, в течение которого они непременно испачкаются вновь. Из города, из окрестных деревень привозились игрушки и сласти — причём каждый из слуг делал это тайком от остальных: всем хотелось подарить малышам лично от себя нечто эдакое, что бы им непременно понравилось, чтобы дарителя запомнили и отличили.

Кианы Дугис и Йэло Бэй также приехали с запасом, за несколько дней до торжества. С ними вместе прибыли их дети: Лесли и Балти-Оре. Теперь уже ни для кого на острове не оставалось секретом, что Балти-Оре — приёмная дочь гердов Йэллубана, и многие симпатизировали бедной киане. Встречали её тепло и радушно, за спинами же перешёптывались: «Несчастная малютка! Такая трагедия, кто бы мог подумать…» Впрочем, сходились на том, что Йэло и Дугис хорошо её воспитали и окружили любовью и заботой и, честно говоря, кое-кто из девиц не отказался бы очутиться на её месте: шутка ли, когда твои приёмные родители — владельцы солнечных земель в западной части острова. А сводный брат — такой красавчик! Ради одного этого стоило бы потерять отца и мать. Естественно, вслух никто таких крамольных мыслей не высказывал, но это не означало, что ни у кого они не возникали.

Сама Балти-Оре довольно быстро подружилась с Паландорой, которая все эти дни пребывала в прострации и старалась как можно меньше покидать свою комнату. Сначала её в принудительном порядке снарядили сопровождать молодую золотоволосую киану — показать ей Пэрферитунус во всей красе, поскольку девушку очень заинтересовал этот край. Но позднее, рядом с доброй и полной светлой радости Балти-Оре, у которой всегда находилось ласковое словечко для каждого, чтобы скрасить день даже самым суровым и чёрствым людям, Паландора смирилась со своим положением и начала получать искреннее удовольствие от общения со своей новой подругой. Они целыми днями пропадали на (по-прежнему досадно безымянных) озёрах или в Пэрфе-Кур, гуляли по занесённым рыхлым снежком улицам Озаланды, лепили снежных баб и хохотали до упаду, ведя зимние бои с городскими или деревенскими ребятишками. Иногда их сопровождал киан Лесли, и молодые люди признались Паландоре, что давно уже любят друг друга и очень надеются, что после её свадьбы они тоже получат от Верховного короля разрешение на брак.

«Счастливые…» — вполголоса ответила она и тяжело вздохнула. Эти двое так хорошо смотрелись вместе; казалось, они поддерживали друг друга во всём и категорически не умели ссориться. Вместе смеялись над одним им известными шутками и заканчивали фразы друг за друга. Балти-Оре, худая, как тростинка, но выше Лесли на целую голову. А он, в свою очередь, крепко сложенный, с каштановыми, слегка вьющимися волосами до плеч, смотрит на неё снизу вверх такими глазами, что ясно: он никому и никогда не даст её в обиду. «Это вам не малодушный Рэй, — думала Паландора, качая головой и кусая губы. — Он ни за что бы не позволил, чтобы с Балти-Оре обошлись так, как со мной». Впрочем, у него и братьев старших не было, только младшая сестра, которая, как выяснилось, и не сестра ему вовсе, зато верная и любящая подруга. «Да, — соглашалась она, — им тоже пришлось нелегко, но в их истории, хотя бы, есть надежда на светлое будущее». А что ожидало её?..

Наконец прибыли сами Рэдклы, переждавшие непогоду. Они уложились аккурат за день до того, как в гавани Озаланды пришвартовался корабль из Вик-Тони, и на причал ступила изящная ножка в лакированной туфельке с высоким бантом. Вслед за ножкой показался чёрный ридикюль, который, едва к правой туфле присоединилась левая, такая же изящная и начищенная до блеска, опасливо покачнулся и бултыхнулся в портовые воды.

«Ах, узнаю наш Ак'Либус!» — всплеснула руками владелица лакированных ножек, субтильная дама в сиренево-кремовом платье с оборочками, зимней шапочке и тёплой шерстяной накидке, свежая и краснощёкая с мороза, как весенняя роза. К ней торопливо подбежали и подхватили её под руки, не ожидая, когда она вновь поскользнётся в столь неосмотрительно лёгкой обуви на обледенелых досках причала, а пожилой матрос, недолго думая, сиганул в холодные малахитовые глубины.

«Ой, как же так? Право, не стоило», — воскликнула дама с заморским акцентом, придававшим ей особую миловидность, но ей пояснили, что этот моряк ещё не провёл ни дня в своей жизни, не окунувшись даже в самую лютую стужу, так что холод ему был нипочём. И в самом деле, он вскоре вынырнул, резво поднялся на пирс и протянул сопровождавшим даму молодцам многострадальный ридикюль. Едва дойдя до конца причала, дама вдруг ловко, но деликатно вырвалась из цепких рук провожающих и с легкостью побежала вперёд, отчего многочисленные банты и рюшечки её наряда потешно дрожали в воздухе, а юбки колыхались на ветру. Не замечая более никого вокруг, она скользнула в объятия киана Тоура, который поднял её над землёй, как пушинку, и крепко поцеловал.

— Что же ты, кошечка? — сказал он, глядя ей в лицо с любовью и с лёгкой долей укоризны. — Разве ты не могла подождать, пока я поднимусь к тебе?

— Не могла, — ответила дама с озорной улыбкой и прижалась раскрасневшейся щекой к его небритой щеке. Укололась и легонько вскрикнула.

— Эх ты, даже не побрился!

— К тебе спешил, кошечка.

В замке Пэрфе с приездом кианы Фэй начался сущий переполох. В своих многочисленных чемоданах и саквояжах она привезла подарки всем и каждому. Старшему сыну — виктонскую саблю с богато украшенным эфесом, младшему — новую флейту и целый чемодан книг. Дочери она вручила туго перевязанный бечевой свёрток, от которого за версту пахло имбирем и корицей, и загадочно ей подмигнула.

— Специально попросила моего старого знакомого привезти тебе кое-что, когда он отправлялся в Аракзир.

И Феруиз, обычно такая скупая на чувства, обняла мать, прижалась к груди.

Киана Вилла между тем всплескивала руками.

— Что же вы делаете, любезная Фэй. Так смущать добрую киану в столь почтенном возрасте! Я была уверена, что подобрала себе идеальный наряд к торжеству, но эта ткань, что вы мне привезли, эти расшитые платки… Сейчас же еду к модистке вносить в гардероб коррективы!

Кианов Бэй также не обделили, и вообще каждый человек в замке получил в подарок особый виктонский сувенир.

Когда киане Фэй представили невесту, та расцеловала её в обе щёки и с напускной строгостью поинтересовалась, владеет ли она виктонским языком.

— Немного, — ответила Паландора, готовая расплакаться.

— Превосходно! Приезжайте к нам с мужем в Виттенгру-на-Отере-и-Ахлау, я покажу вам город. Сходим в Королевский театр и планетарий, поднимемся на астрономическую башню Обсерватории. Посетим Галерею изящных искусств. Там у меня очень много знакомых. Скучать не придётся! Вы только вообразите себе: Рэдмунд — наполовину виктонец, а ни разу в жизни не был в родном городе своей матери. Рэй тоже… Не так ли, Рэй?

При упоминании младшего Рэдкла у Паландоры всё сжалось внутри. С Рэем они ни вчера, ни сегодня так и не перекинулись ни словом, не считая дежурных любезностей. Что уж тут было сказать? Девушка видела, как он бросал на неё украдкой грустные взгляды, словно щенок, глядящий вслед матери, покидающей своих малышей. Но так если он щенок и есть? Заговори она с ним — что изменится? Раньше надо было что-то делать, ещё до поездки в Эрнербор или хотя бы три недели назад.

Паландора смотрела на киану Фэй и не могла не пытаться представить себе, как сложилась бы её жизнь, если бы они с Рэем уехали к ней в Виттенгру (-на-Отере-и-Ахлау, невольно добавила она, копируя манеру этой женщины). Да, не бывать ей тогда гердиной Пэрферитунуса, но стала бы она счастливее? Рассказы о столице Вик-Тони манили, их было приятно слушать снова и снова, но на основной вопрос они не отвечали.

«Ладно, — решила Паландора, — сосредоточусь на главном. Я стану гердиной. Я скоро стану гердиной. Пусть даже я буду обречена на всю жизнь связать свою судьбу с нелюбимым человеком, я сделаю так, что мой край будет мною гордиться».

Ей было невдомёк, что Рэдмунд размышлял приблизительно так же, разве что гордости жителей Пэрферитунуса за него он предпочёл бы гордость отцовскую — а ещё лучше отцовское раскаяние. «Пусть увидит воочию, какой Рэй балбес в сравнении со мной, — думал он. — А что до любви… Разберёмся, не к спеху».

Об этой последней материи ему в один из дней замолвила словечко Балти-Оре. Рэдмунд сам не заметил, как они вышли на этот разговор. Он просто был рад вновь встретиться и душевно (а с ней по-другому и не выходило) пообщаться с этой девушкой. Смотрел на неё, конечно же, в том числе глазами участника пакта и продолжал диву даваться: вот это прелестное создание — и ведьма? «Не знаю, что они там за вещества принимали пятнадцать лет назад на Ак'Либусе, — думал он, — но, похоже, кутили они будь здоров, почище них с Агрисом и Налу».

А Балти-Оре, ни о чём не подозревая, говорила о том, как провела последние дни в Пэрферитунусе. Как они с кианой Паландорой пекли имбирное печенье для деревенских детишек и рассказывали им зимние сказки.

— Паландора — очень славная девушка, — искренне заметила она, затем поглядела на собеседника, потупилась и опустила голову.

— Но киан Рэдмунд, ведь она вас не любит. Мне прискорбно это видеть. Я не должна вам это говорить и вмешиваться, просто… Вам же вместе строить будущее. А без любви ничего не получится.

Как ни странно, именно её мнение задело Рэдмунда за живое. Балти-Оре всегда ему нравилась и несмотря на то, что он видел её от силы два-три раза в жизни, он заметил, что её отличает ясность суждений и вместе с тем доброта, с которой она их высказывает.

— Раз вы так думаете, киана, — ответил он, смущённый, но серьёзный, — я постараюсь внести в наши отношения этот недостающий элемент и пробудить в ней любовь.

Он сам от себя не ожидал таких слов, и произносил их, скорее, для неё, нежели для себя или для кого бы то ни было. В то же самое время он искренне верил в них и ради Балти-Оре готов был претворить их в жизнь.

— Всем сердцем надеюсь, что вы в этом преуспеете, киан Рэдмунд, — ответила девушка. — Может так показаться, что я радею за моё видение прекрасного в мире, но дело не только в этом. За все эти дни, что я провела в обществе Паландоры, я заметила, что она — очень живая и увлекающаяся натура. Когда она любит, она вкладывает в человека и в дело всю душу, но если сердце её к чему-то не лежит — здесь ничем не поможешь. Нельзя принудить её быть там, где ей не хочется: последствия могут оказаться слишком трагичными.

Последний день перед свадьбой выдался наиболее хлопотным: к обеду ожидались самые высокопоставленные гости. Все и так уже ходили по замку на цыпочках, то и дело боясь наследить, но перед приездом Верховного короля начался полный ажиотаж. Гости не покидали своих комнат, примеряя наряд за нарядом, гоняя лакеев и служанок и покрикивая на не слишком расторопных горничных. Кианы Тоур и Фэй репетировали свои праздничные речи — непозволительно долго и уединившись, не пуская к себе даже слуг. Впрочем, остальные понимали, чем объяснялась их занятость. Балти-Оре и Лесли разучивали сложный танец, а девушка ещё, ко всему прочему, завершала работу над гобеленом, который собственноручно вышивала для королевы Аннеретт. Эти двое возлагали на визит короля свои особые надежды.

Первую половину дня объявили банной, в связи с чем растопили баню на берегу Третьего озера, что раскинулось посреди холмов, а в самом озере, некрупном и мелком, а потому промерзшем кое-где чуть не до основания, вырубили полынью — для самых храбрых и отчаянных, кто, как следует распарившись, пожелал бы окунуться в ледяной воде. Первой, по традиции, посетить баню требовалось невесте в компании подружек, так что ранним утром, когда даже и не начинало светать, Паландора в сопровождении своей неизменной Рруть, а также киан Балти-Оре и Феруиз и ещё пятерых горожанок — дочерей уважаемых людей Пэрферитунуса — спустилась к озеру. Там их, к радости девушки, встретило ещё несколько деревенских девчат, которые накануне клялись и божились, что не смогут к ней присоединиться: мол, их загрузили тяжёлой работой до самого вечера. На самом деле, они таким образом намеревались сделать Паландоре сюрприз. Девушки расселись на деревянных полках парной, как птички на ветках, и, словно птички же, принялись щебетать. Всем было одинаково друг с другом интересно, ведь баня являлась единственным местом, где сословные различия не имеют никакого значения, и каждой не терпелось узнать, чем живут и дышат другие. Охлаждались, обливались водой, пили травяной чай и возвращались в парную. В полынью окунуться никто из них не рискнул: особо смелые потрогали воду носочком, но тут же, вздрогнув, отпрянули в сторону. Попробовала озёрную воду и Паландора. Ступню обдало обжигающим холодом, но, в отличие от остальных, она её не отдернула, а наклонилась, зачерпнула пригоршню ледяной воды и умыла лицо. Внезапно её озарило: вот всё, что ей требовалось сделать. Она, конечно, была рада провести время в компании весёлых девчонок и все последние дни на людях старалась сохранять напускную доброжелательность, но с каждыми последующими сутками её всё больше угнетала неотвратимость неизбежного. С каждым днём — она видела — мир терял свои краски, по одной в час, становился белым и холодным, лишался смысла, так что даже погружённый в зимнюю спячку Пэрферитунус переставал иметь для неё такое первостепенное значение. «Ты погляди на этих городских девчат, — говорила она сама себе, — и на деревенских тоже. Как они жизнерадостны, как полны сил. Они — и есть будущее этой земли, её соль и роса. А не ты — грустная, мрачная, обманутая жизнью и судьбой. Канувшая в такой же бесконечный зимний сон, в снежную летаргию». Пожалуй, единственное, что оставалось, это перевести метафорическую летаргию в разряд физической. А иначе никак.

И, когда девушки в очередной раз расположились на лавках — кто сидя, кто лёжа, Паландора тихонько выскользнула из парной и, обещав скоро вернуться, покинула баню. Убедившись, что её никто не видит, она прокралась к проруби, остановилась в нерешительности на краю, но, мысленно перенесясь в трагическое завтра, враз решилась. Она, киана, которая управляет водой, в воде обретёт успокоение.

Над поверхностью озера раздался едва слышный всплеск.

Успокоение. Вы это называете успокоением? Агония, горячка, бред покажутся на фоне этого верхом безмятежности.

Холод пронзил её тысячей кинжалов и игл, проник под кожу, в самое нутро, в одно мгновение обратил её в ледяную глыбу. Первой мыслью было срочно покинуть тело и перенестись куда-нибудь в более благополучное место, где нет этого сковывающего мороза, этой дикой боли. Но она твёрдым усилием воли решила задержаться здесь до конца. Ведь, по сути, до него оставалось не так уж и много. Но сколько? Секунды вдруг начали растягиваться в минуты, минуты в дни, а дни бежали ретроспективой, к счастливым (но таким напрасным) часам минувшего альфера, когда ей довелось любить, но, что ещё важнее, когда она открыла свою неповторимость, обрела власть над стихией. И ранее, когда она сливалась с нею, день за днём, окунаясь в ванной, промокая руки и умывая лицо. Когда резвилась на пруду и в купальнях — здесь, на этом самом озере, в погожие дни, когда вода насквозь прогревалась на солнце, так, что к вечеру над ней клубился миндальный пар. Потом ещё, гораздо ранее, в те дни, которых никто из живущих не помнит, по той причине, что он тогда ещё не появился на свет, но уже существовал в утробе матери, окружённый мягким розовым светом и — ею, водой. И даже до этих дней, она была уверена, что существовала — в каплях дождя, в рассыпном бисере утренней росы, в туманном конденсате. В реках, в озёрах и океанах, даже в каждой слезинке младенца и капле пота честного труженика. В глубоких колодцах и скважинах, в оазисах, окружённых золотыми песками. Она всегда была водой. Это, именно это составляло основу её естества. И лишь на какой-то краткий миг вода обрела тело, вышла из берегов, чтобы стать чем-то бо́льшим, другим. Чтобы владеть землями? Возможно, но не только, ведь это мелочно и вторично. Чтобы узнать, каково это, быть человеком, впитывать жизнь его глазами, ушами, осязать её и радоваться каждому дню? Уже ближе к истине. Но явно не для того, чтобы огорчаться превратностям судьбы. Какое ей дело до всех этих людей с их честолюбием, амбициями и интригами, когда она — стихия? Корабли могут сколько угодно бороздить океан, но им никогда не удастся его покорить.

Секунды больше не растягивались, они продолжали свой бег, а холод всё так же пронизывал её от макушки до пят. Но стихия не давала ей долгожданного успокоения; напротив, стихия бунтовала, поднималась бурлящим водоворотом, штормовой волной, ледяным столпом. Она не позволит из-за таких мелочей отойти в мир иной — она, которая может снести их всех, если нужно, с лица земли. И Паландора это знала, ведь стихией была она сама.

Киана с силой оттолкнулась от мелкого и насквозь промёрзшего дна, выпрыгнула из воды дельфином и мягко приземлилась на подёрнутые инеем подмостки. Укрылась большим полотенцем в лавандовых цветах и листьях мелиссы и тут только заметила, как стучат её зубы от холода.

Раздался шелест гравия и ледяной хруст, и она увидела, как со стороны замка к ней приближался Рэдмунд.

— Девчонки, — сказал он, поравнявшись с ней, — поторопитесь. Ведь скоро наша очередь. Киана Вилла просила передать, что так мы все к обеду не уложимся. А вы смелая! — добавил он. — Не побоялись нырнуть в полынью. Настоящая гердина.

Паландора смутилась: неужели он видел её? Как она выбиралась из озера — в чём мать родила. Она не спросила об этом и вообще не вступала в диалог, но, кажется, он и сам это понял по её глазам и прибавил:

— Не стесняйтесь. Даже если я кое-что разглядел, там нет ничего такого, чего мне не предстояло бы увидеть в грядущие дни.

И, подмигнув ей, Рэдмунд отправился прочь. Она же осталась стоять, бледная от холода и сама не своя от гнева. Это его надо было столкнуть в прорубь, а не прыгать самой! В самом деле: в этом было куда больше смысла. И как это ей раньше не приходило в голову? Стало совершено ясно одно: двоим им не было места на этой земле. И если Паландора пыталась её покинуть, Творец тому свидетель, и потерпела неудачу, значит, дело стало за ним.