Дочь Двух Матерей

Глава 28

За ночь нанесло ещё снега, который к утру падал крупными хлопьями, запорошил всё небо, похитил солнце — до самой, должно быть, до весны. Рэй не объявился к завтраку, сославшись на неважное самочувствие. Киана Вилла посетовала на то, как нелегко пришлось бедному мальчику этой осенью, и извинила его отсутствие: не хватало ещё, чтобы он повторно подхватил воспаление. Паландора, в свою очередь, не спешила его извинять. «Надо же было ему слечь в постель в такой ответственный момент!» — с горечью подумала она. Без него киана не хотела озвучивать сказанное вчера во всеуслышание: благородные девушки так себя не ведут, и вообще, это долг мужчины делать подобные заявления. Того требовал этикет, требовал уклад мира в целом и её убеждения в частности. Она без интереса ковыряла ложкой зернисто-бежевую ячневую кашу, делая вид, что надеется отыскать чернослив и «счастливый» орешек — который, к слову, попался её жениху. Он выудил его из тарелки смеясь, как ребёнок, и выразил готовность загадать желание.

«Желаю, чтоб ты провалился», — угрюмо подумала Паландора.

Что, собственно, и случилось секундой позже. Рассохшийся стул под ним крякнул и опрокинулся, не сумев пережить попытки седока на нём покачаться. Рэдмунд хлопнулся на пол, но это совсем не омрачило его настроения — напротив, добавило ещё один повод для веселья.

— Киана Вилла, я ценю вашу верность классике, но не находите ли вы это знаком судьбы, намекающим на то, что пора освежить мебель? — спросил он. — У нас в городе искусные краснодеревщики, не хуже зантурских. Я с ними переговорю.

По знаку хозяйки слуги вынули из сундука красный мешок, расшитый звёздами и полумесяцами и перевязанный ажурной лентой, напоминающей венок из остролиста. Он был наполнен вчерашними шерстяными носками.

— Подходите первым, разрушитель, — предложила гердина.

Рэдмунд опустил руку в мешок и наугад выудил пару: один коричневый носок и один красный. За ним выстроилась очередь. Только Феруиз удалось достать одинаковые красные носки.

— Нелюдимка, — сказал ей Рэдмунд. — Думаешь избежать обмена? А ну давай сюда один из носков в обмен на коричневый и иди мучайся, а я на сегодня закончил.

— Вот ещё, — ответила девушка и отвернулась от брата.

Позже она, всё-таки, согласилась меняться, чтобы поддержать компанию и дух праздника. Второй красный носок она отдала Паландоре в обмен на её зелёный, а коричневый обменяла на такой же зелёный у отца. Паландора отдала свой второй синий носок киане Вилле в обмен на фиолетовый и в итоге осталась одна с носками разного цвета.

— Я виню Рэя, — заявил Рэдмунд, — если бы братишка присоединился к нам, как подобает, не возникло бы этой путаницы. А так придётся вам, киана, меняться на улице.

Девушка попросила Рруть выбрать себе из мешка пару, но и здесь ей не повезло.

— Голубой и жёлтый, — объявила та с притворной грустью, намеренная позже обменяться с деревенскими подружками.

— Ладно, — вздохнул Рэдмунд, — давайте сюда свой фиолетовый. — Я уже принудил сестру к необязательному обмену, придётся теперь за это поплатиться.

— Ну, побратались! — объявил киан Тоур, когда сын отдал красный носок Паландоре.

— Едем в город, — предложил тот, — а то что я теперь, как катреолский шут, должен всю зиму щеголять в разноцветных носках?

— Я пойду растолкаю братишку, — сказала Феруиз. — Проверю, как он там и поедет ли с нами, если ему уже лучше.

Паландора вызвалась её сопровождать, и девушки поднялись наверх.

Рэй недавно окончил завтракать и выглядел вполне здоровым, хотя и очень бледным. Он вымученно перехватил укоризненный взгляд Паландоры и откинулся на подушки.

— Ты бы прекращал играть в мнимого больного, — посоветовала ему Феруиз. — Думаешь, мы не знаем, чем ты действительно болен? Слушайте, я как могла осенью попыталась разрешить вашу ситуацию, но там, помимо человеческого фактора, такое ощущение, что завязана какая-то особая политика, что даже самому Оландо не под силу было бы распутать этот клубок. Рэдмунд и тот вернулся из Эрнербора сам не свой, как будто ему предложили не Пэрферитунус, а господство над чертями на Фээр. В общем, бросайте уже оба горевать и поступите, как я: отбросьте сантименты куда подальше. В нашем деле они — дурное подспорье. Давай, поднимайся, братишка, и поехали в Озаланду.

Рэй кряхтя подчинился. Когда Феруиз отошла к окну, чтобы раздвинуть шторы, Паландора шёпотом спросила у него, почему он не вышел к завтраку.

— Это бы всё равно ничего не изменило… — уныло ответил тот.

«Струсил», — догадалась она и уже не впервые укорила себя за то, что её избранник оказался таким слабовольным.

В городе, как и накануне, царило оживление. Ребятишки носились как угорелые и лупили друг друга снежками и ветками падуба. Иные активно менялись носками — для детей их вязали двухцветные, с узорами, с бахромой, так что подобрать подходящую пару было делом куда более сложным. Таким образом поощрялась их находчивость, умение найти общий язык с товарищами и незнакомыми ребятами. Многие в третий день паланора благодаря этой нехитрой традиции заводили новых друзей: собственно, в этом и заключался основной смысл празднования Зимнего Единства.

А у пирса, хлопая заиндевелой парусиной на ветру, стоял ладный ореховый галеон с изрядно просевшей ватерлинией, который по окончании празднеств должен быть отправиться на материк.

— Ещё не поздно, — шепнула Паландора на ухо Рэю, как бы случайно поравнявшись с ним, — бежим на этом корабле!

Рэй, разом заинтересовавшись смерзшимся булыжником под сапогами, уткнулся носом в землю и прогудел что-то невразумительное.

— Ну же! — поторопила его Паландора. Тот мотнул головой, поднял было руку, указав ею в сторону галеона, но передумал и сделал отмашку, добавив несколько комканных наречий.

— Чего ты там бормочешь? — не слишком галантно поинтересовался Рэдмунд, задержавший шаг и наблюдавший за ними. Рэй открыл рот, как рыба, вытащенная из воды, выпустил струю пара.

— Я… Я не бормочу, — ответил он вдруг твёрдым голосом. — Я рассказываю киане Паландоре, как точь-в-точь на таких же торговых кораблях в славный город Алчиче под прикрытием прибыло краксийское войско под командованием блузского принца Тони, влюблённого в прекрасную Чиру, насильно выданную замуж за его кузена.

Рэдмунд усмехнулся.

— Вот они, славные мифы эпохи развития и расцвета Блузкаттони — до того, как проклятые эскатонские варвары покорили эту экваториальную колыбель человечества. Изничтожили работорговлю, свели на нет многожёнство и ростовщичество… Какую культуру сгубили! Видите ли, киана Паландора, наш безнадёжный романтик всё ещё верит, что именно любовь побудила доблестного Тони на вероломную осаду Алчиче в течение долгих пяти лет.

— Шести с половиной, — мимоходом поправил его киан Тоур, которого тоже заинтересовал этот разговор.

— После чего, — продолжил Рэдмунд, — влюблённые воссоединились, муж Чиры был убит, а сам Тони внезапно (он подчеркнул это слово) обогатился так, что отгрохал — простите, любезная Паландора, я хотел сказать, построил себе в Нафене дворец в пять этажей с парками и садами в семьсот гектаров. Перевёз туда свою драгоценную Чиру и, пользуясь тем, что территория дворца обширна и полна прелестных горничных, кухарок и садовниц, а жена его может находиться лишь в каком-то одном месте в единицу времени… В общем, догадайтесь сами, чем заполнял свои дни любвеобильный принц. Таковы факты. Но Рэй… Рэй не желает внимать голым фактам, он — человек искусства, обладающий тонкой душевной организацией. Он до последнего будет верить в любовь. Хотя понятно, что женщина, какой бы красивой и желанной она ни была, не может послужить достаточно веской причиной для разжигания международного конфликта. Самое большее — поводом.

— Неужели? — ядовито спросила Паландора.

— Всенепременно, киана. Любовь — это часто фасад, за которым скрывается всё что угодно. Это — дурман для усыпления бдительности общественности. Ведь простой народ не должен задумываться о таких факторах, как распределение прибыли, господство и власть, и контроль над ресурсами. Истинные выгодоприобретатели скрывают своё лицо, предлагая красивую сказку о материях, понятных всем — таких, как любовь, отвага и смелость. О том, как двое влюбленных, преодолев массу невзгод — и оставив за собой гору трупов — наконец соединились и обрели друг друга. Тот факт, что принцесса была обручена против своей воли не потому, что любила другого, а потому что суженый её был слишком скучным и покладистым человеком, а у прекрасного принца давно уже имелась своя законная жена и притом невесть сколько наложниц, значения как такового не имеет. Ведь, как вы понимаете, в жизни каждого человека есть только одна любовь — скажем, голубоглазые! — закончил Рэдмунд и подмигнул. Его отец неожиданно остановился и захлопал в ладоши.

— Браво, сын мой. Я смотрю, для тебя не прошли даром уроки истории. Надеюсь, киана Паландора, он ещё не наскучил вам своей болтовнёй? Только скажите — и я его приструню.

Паландора, которой её насильно наречённый в самом деле действовал на нервы, с благодарностью улыбнулась. Киан Тоур под каким-то предлогом увёл обоих сыновей вперёд, и девушка осталась в компании Феруиз. Она, хотя бы, не болтала попусту. Честно сказать, она не разговаривала вообще. Между ними обеими с самого начала установилась какая-то лёгкая степень отторжения: не то сказывался летний эпизод, когда одна киана вопреки правилам хорошего тона выиграла у другой в монаварту, не то юная Рэдкл поступила так именно благодаря необъяснимой антипатии, которую они испытывали друг к другу. Так случается между людьми. Иногда уже с первого взгляда они влюбляются или становятся друзьями на всю жизнь. А бывает промеж них с самого начала как будто пробегает чёрная кошка, и они сами объяснить не могут, почему не выносят друг друга. Паландора и Феруиз были полными противоположностями — но отнюдь не того сорта, что имеют свойство притягиваться. Они молча шли рядом, и даже их шаги не совпадали: Паландора слегка касалась мёрзлой земли, скользила по ней; Феруиз каждый шаг впечатывала в грунт, в доски, в брусчатку — чтобы ни у кого не оставалось сомнений, что она здесь была. С виду она казалась невозмутимой, но тем, кто хорошо её знал, стало бы сразу понятно, что девушку что-то беспокоило. В её янтарных глазах не сквозило ни тревоги, ни напряжения, но киана поминутно хмурила брови и теребила золотое кольцо на среднем пальце руки. Это кольцо с треугольным рубином подарила ей мать перед отъездом, и с того самого дня Феруиз его не снимала.

Киану тревожил Рэдмунд. Когда он возвратился из столицы, в нём что-то переменилось — что именно, она никак не могла уяснить. Его отношение к сестре, то, какие он бросал на неё взгляды, полные немых вопросов, не находящих ответов. Он старался сохранять напускную весёлость и даже подарил ей охотничью собаку, чем приятно её удивил и обрадовал, но с братом творилось что-то не то.

Рэдмунд, в самом деле, не отрывал остекленелого взгляда от сестры, когда ей доводилось очутиться в его поле зрения. Он наблюдал за ней всё свободное время, с той самой восьмой недели осени. В его мозгу упорно не желала приживаться мысль о том, что Феруиз ему не родная. Это настолько выбивалось из сложившейся картины мира, что он даже раз, в последних числах абалтора, заговорил об этом с отцом.

— Всё так, — признал киан Тоур, затворив за ним дверь кабинета и предварительно велев заварить им двоим крепкий чай. — Я очень хорошо помню тот день. Пятый ландегор лиатора 825 года. Мне было тогда тридцать семь. Мы собрались все вместе в её лесной хижине: место тебе знать ни к чему, да там уже и камня на камне не осталось от былой истории, всё заросло. Так вот, король заявил, что желает говорить с ней наедине. Когда он позволил нам войти, её уже не было в живых. Она лежала на постели, укрытая тонким покрывалом — как будто прилегла отдохнуть после долгого дня. Самое интересное в том, что мне доводилось уже к тому времени видеть мертвецов: они всегда вызывали отталкивающее чувство бренности и неизбежности. Но здесь этого не было. Только спокойствие: словно всё произошло так, как требовалось. Словно Кассара тщательно распланировала каждый час в своей жизни, и эта смерть — в тот самый день, в той самой хижине и при таких обстоятельствах — входила в её планы.

— Ты знал эту женщину? — спросил Рэдмунд.

— Не так хорошо. Мой отец был знаком с ней ближе, чем я. Как главнокомандующий военных сил Ак'Либуса он часто бывал в Эрнерборе. Кассара была, на его взгляд, необычной особой с весьма своеобразным представлением о безопасности и обороне. Типично женским, он говорил, и довольно наивным. По её представлениям, истинная безопасность каждого начиналась с него самого, с его внутреннего мироощущения. Научиться доверять миру, быть с ним единым — вот самая лучшая защита, которую не даст ни один доспех в мире, поскольку никто не сможет даже помыслить о том, чтобы атаковать подобного человека. Всякий негатив, направленный в его сторону, будет растворяться ещё на уровне гипотез и намерений.

Киан Тоур фыркнул и парой движений размешал в чашке мёд.

— В общем, чудна́я женщина. И эти советы она на полном серьёзе давала боевому генералу. Не знаю, как её не угораздило стать катеной и не проповедовать слово Творца. Но вернёмся к тому памятному дню. Король собрал нас за круглым столом и объявил, что с угрозой покончено. Что мы славно послужили отечеству и обезвредили ведьму, гордую мать трёх дочерей. Знаешь, в его словах угадывалось больше горького сарказма, нежели торжества. Так или иначе, с девочками нужно было что-то делать. Мы не могли оставить их отцу, тогда уважаемому амбассадору Ак'Либуса. Честно сказать, он и сам находился под подозрением. В тот год его, равно как и родителей Кассары, довольно милую супружескую чету из Эластана, неоднократно допрашивали. Запретили им впредь покидать остров. Оландо пришлось сделать публичное заявление о добровольной отставке, но правда такова, что король был вынужден отстранить его от дел. Кроме того, он не должен был знать местонахождение своих дочерей. Не должен был их искать. Ему сообщили, что все три погибли вместе с матерью.

— Отец, тебе это не кажется чересчур? — спросил Рэдмунд и мысленно сплюнул.

Из-за каких-то древних предрассудков отравить жену посла, забрать у него дочерей и объявить их погибшими? Немудрено, что с тех пор Оландо тронулся умом — а, главное, разве он это заслужил? Так ему отплатили за десять лет безупречной службы Ак'Либусу? За годы, в течение которых, если верить старшим, имперское влияние на остров значительно ослабилось, налоги и подати снизились и даже возникли предпосылки к установлению автономных международных торговых связей.

— И да, и нет — ответил киан Тоур. — С гуманистической точки зрения это было очень жестоко. Но необходимо. Только люди, сумевшие извлечь уроки из истории нашей империи, смогли бы решиться на такое. Мы не могли рисковать безопасностью острова в угоду одному человеку. Мы не могли также отослать девочек в Дом братьев и сестёр. Нет, очевидно было одно: необходимость о них позаботиться отныне возлагается на наши плечи, хотим мы того или нет. Киану Йэло такая необходимость не страшила: она уже успела к тому времени познакомиться с малышкой Балти-Оре и была рада принять её в семью, хотя киана Вилла настаивала на том, что ей куда сподручнее было бы удочерить старшую девочку, а не младшую. Что же касалось твоей матери и меня, наш выбор был очевиден. Только у одной сестры из трёх разница в возрасте с тобой и с Рэем составляла больше трёх сезонов, что позволяло нам выдать её за родную дочь. Фэй сразу понравилась бойкая рыжая девочка, и нам ни разу в жизни не пришлось пожалеть о решении взять её с собой в Рэди-Калус.

«Не говоря уж о том, что от неё одной больше толку, чем от обоих моих мальчиков вместе взятых», — мысленно вздохнул киан Тоур. Он не стал ставить это сыну на вид, а вместо этого взял паузу, допил чай и, стукнув опустевшей чашкой о блюдце, добавил:

— Я очень рад, что вы с Феруиз стали такими близкими друзьями. Я люблю её, как свою родную дочь, так же, как вас с Рэем. Но не строй иллюзий, Рэдмунд: если выяснится, что твоя сестра представляет опасность, мы должны быть готовыми отреагировать соответствующим образом. Помни об этом.

Рэдмунд вышел тогда из кабинета в смешанных чувствах и пребывал в них по сию пору. Проходя по Морской набережной Озаланды, сопровождаемый отцом и братом, он вновь не удержался и взглянул на Феруиз. Задумался о чём-то своём, застыл, устремив взор в низкие облака, осыпавшие стальной океан кокосовой стружкой.

— Эй, ты, бестолочь разноносочная, дай нам, что ли, пройти!

Рэдмунд очнулся, рассмеялся вместе с сестрой.

— Грубиянка!

— Догадайся, в кого, братишка! Ты носки свои менять собираешься или так и будешь гипнотизировать небо? Сходи, побратайся с городскими, ведь тебе ещё ими править!

— Как-нибудь без девчонок разберусь! — ответил он и двинулся дальше. Бестолочь или нет, но некоторые вещи он впрямь отказывался понимать. Отказывался принимать. Феруиз, да эта кукольно-хрупкая Паландора, да, к тому же киана Бэй — как могли они быть родными сёстрами? Они ведь даже не походили друг на друга. Такие разные и по характеру, и по внешнему виду. Впрочем, о Балти-Оре он мало чего мог сказать, ведь он так давно её не видел. Но в остальном… Феруиз ему сестра куда больше, чем им. И оставалась ею по-прежнему, но теперь Рэдмунд не мог отделаться от мысли, что, сохраняя разговор с королём в тайне, он её предаёт. А друзей предавать очень подло. Особенно когда в твои обязанности входит при необходимости «отреагировать» на их поведение «соответствующим образом».

«Я предатель», — думал он хмуро, когда Феруиз благодарила его за щенка. Когда они ездили в Кэлби на конный завод. Когда колядовали в Пэрфе-Кур и играли в снежки в Озаланде. Всякий раз, как они оставались вдвоём.

«Я предатель», — стучало рефреном под сердцем. Эта так называемая тайна была слишком велика, чтобы не разглашать её самому близкому человеку. И, если говорить было нельзя, значит, оставалось написать.