Дочь Двух Матерей

Глава 16

На следующее утро Паландора принесла ему поднос с нарезанными ломтями садовыми яблоками, поджаренным хлебом с растительным маслом, жареными белыми грибами с петрушкой и смородиновым чаем. За завтраком они ещё раз обсудили своё положение. Рэй мог бы нанять экипаж и отправиться в замок, но он не сильно горел желанием показываться в таком виде перед семьёй. Брат с сестрой принялись бы потешаться над младшеньким, который повредил ножку, да и отцу лучше было предъявлять себя здоровым и полным сил, чтобы тот не жалел, что на него положился. Куда спокойнее было провести время здесь — к тому же, в такой приятной компании. Будучи галантным молодым человеком, он, разумеется, поинтересовался у Паландоры, не отяготит ли её присутствие здесь и не ожидают ли её дома, на что девушка ответила, что о возвращении домой покуда речи идти не могло. Она не в состоянии была даже помыслить о том, чтобы бросить его здесь одного.

— Ну почему одного? Я в надёжных руках. Горничные Иволги за мной присмотрят.

— Не знаю, не знаю, — покачала головой Паландора и поправила ему подушки. — Между прочим, у меня есть для тебя сюрприз, — сказала она и протянула ему тростниковую дудочку.

— Смотри, что я обнаружила сегодня в лавке. Это, конечно, не виктонская флейта, но тоже неплохо звучит, не правда ли?

Рэй улыбнулся и попытался сыграть первую попавшуюся мелодию.

— Да, в самом деле, — признал он. — Большое тебе спасибо. Ходить я пока не могу, так хотя бы помузицирую.

— Будешь сочинять музыку?

Рэй покачал головой.

— Просто играть. Музыку я не пишу: для этого, как мне кажется, нужно особое вдохновение. Такое меня пока ещё не посещало.

— Ну так, быть может, посетит сегодня или завтра.

Она взяла из его рук опустевший поднос и поставила его на кофейный столик посреди комнаты. Присела на край кровати и попросила Рэя сыграть что-нибудь весёлое.

— Весёлое? Подожди, я подумаю…

— Как насчёт пятерых гусят? Но там нужно подпевать:

Как у матушки гусыни

Было пятеро гусят:

Один чёрный, один белый,

Один рыжий, один серый,

Вот такие пять гусят!

Паландора прервалась и озорно рассмеялась.

— Постой, как это пять? — спохватился Рэй и принялся загибать пальцы. — Ты же сама сказала, один чёрный, потом один белый, рыжий и серый. Итого, получается, четверо.

— Вот такие пять гусят, — с улыбкой ответила Паландора и попросила наиграть эту мелодию на дудочке. Затем продолжила петь:

И у матушки природы

Элементов тоже пять:

Огонь, земля,

Вода и воздух,

Элементов тоже пять.

— А, вот теперь ясно, — ответил Рэй, — некот включается в это понятие, но не перечисляется наряду со всеми. По сути, это и есть сама природа в многообразии её воплощения. Значит, пятый гусёнок — это сама гусыня? Никогда не слышал такой детской загадки. Это тебя в деревне научили?

Паландора кивнула, а сама задумалась. Она не могла припомнить, когда именно впервые услышала эту песенку. Помнила, как сама её пела детям, но кто же пел ей?

— Ладно, — сказала она, — если это не так весело, могу предложить другую песню.

— Нет, отчего же, — возразил Рэй и продолжил музицировать. Потом он сыграл ей популярные мелодии, которые на Ак'Либусе знал каждый ребёнок, и закончил мотивом одного старинного романса, который в исполнении на дудке звучал так нелепо и пискляво, что у Паландоры разболелась голова.

— Ох, Рэй, зачем же ты так? — спросила она.

— Я сам не ожидал, — признался Рэй. — На флейте он звучит по-другому. Знаешь, я думаю, нам стоит написать домой, чтобы за нас не волновались.

— Да, ты прав. Скажем всем, что мы работаем над проектом и делаем успехи, но нам требуется больше времени.

Паландора попросила бумаги и чернил и, когда с письмами было покончено, отнесла их на станцию.

— Вам срочно требуется их отправить? — спросили её.

— Нет. Вовсе нет. Как вам будет удобно, — ответила девушка. Ей не терпелось вернуться обратно в трактир.

До обеда они с Рэем смеялись и шутили, и беседовали о разных пустяках.

— Знаешь, в твоей компании минуты летят незаметно, — признался он. — Но мне, всё же, так жаль, что я оставил черновую смету в замке. Сейчас было бы самое время над ней поработать.

— Возможно, — ответила Паландора. — С другой стороны, что нам это даст? Если мы не отыщем бригаду, мы не сможем приступить к работе, и смета ничего не изменит. Знаешь, как я считаю? Если что-то не получается, значит, нужное время для этого ещё не пришло.

— Ну, так мне, хотя бы, не придётся скучать… — неуверенно ответил Рэй.

— Ах, я так и знала! — воскликнула Паландора, подскочив с кровати. — Ты скучаешь в моём обществе!

— Вовсе нет, Паландора. Без него я бы скучал куда больше. И, всё же, это так утомительно, оказаться прикованным к постели из-за сущего пустяка!

— Я так подумала, — сказала девушка, — нам совсем не обязательно оставаться в этой комнате весь день. Мы вполне можем прокатиться верхом. Я помогу тебе спуститься вниз и сесть на коня. Ведь он же у тебя смирный?

Рэй кивнул. В отличие от Рэдмунда и Феруиз, которые носились верхом по округе во весь опор, он предпочитал неспешную езду и выезжал на пожилом, но пока ещё довольно крепком рысаке, флегматичном и даже в молодости не отличавшемся резвостью. Паландора сменила ему повязку и, опираясь на её руку, юноша добрался до конюшни, сопровождаемый заверениями в том, что ему не придётся спешиваться и, таким образом, его лодыжка не пострадает. Их серых лошадей, отдохнувших, свежевычищенных и так похожих друг на друга, вывели и оседлали, а хозяев заботливо подсадили в седло.

— Слишком удаляться не будем, — объявила Паландора, когда они двинулись шагом по просёлочной дороге.

— С другой стороны, — сказала она, — погода такая хорошая, а виды такие прекрасные, что я бы не отказалась ехать в этой неторопливой манере хоть на другой конец острова. Как ты думаешь, за сколько дней мы могли бы, не прерываясь на еду и сон, проехать по всему кольцу Королевской гранитной дороги и вернуться туда, откуда начали путь?

— За неделю, должно быть… — предположил Рэй.

— А не за две?

— Может, и за две, — согласился он. Это звучало, в самом деле, заманчиво, и Рэй пожалел, что такая идея не пришла ему в голову раньше. Теперь, когда его объявили наследником, у него образовалось куда меньше свободного времени, и если ещё несколько недель назад он вполне мог позволить себе подобное путешествие, то теперь он едва ли когда-нибудь удосужится прокатиться по острову.

А Паландора размышляла над тем, что вполне могла бы пройтись по гранитному кругу, не покидая при том своей спальни.

Они рассуждали о том, как недолговечно, в сущности, лето (в последнюю неделю альфера приличествовало вести подобные беседы, на свежем воздухе — вдвойне), каким тёплым, хотя и изрядно засушливым оно выдалось в этом году и как будет его не хватать.

— Поедемте в Эрнербор, — предложила вдруг Паландора, вдохновившись очарованием погожего дня.

— Как? Прямо сейчас? — удивился Рэй.

— Почему бы и нет? К вечеру доберёмся до съезда к Рэди-Калусу, ночью пересечём южный Тенот, утром следующего дня прокатимся по кромке эдремских скал и уже к обеду будем в городе.

— Отличный план! — рассмеялся её спутник, отлично понимая, что она шутит. — Свернём сразу в голубой квартал. В начале прошлой весны, когда мне только исполнилось шестнадцать, мы были там с матерью в картинной галерее на выставке полотен Пате́ «Начало и конец». До сих пор не могу поверить, что их везли с материка, чтобы жители Ак'Либуса могли целых два года любоваться поздним псевдореализмом.

— Как ты сказал? Псевдореализмом?

— Поздним, — уточнил Рэй, похлопав по шее коня. — Это направление в эскатонской живописи. Для раннего псевдореализма характерна двухцветная гамма и максимальная прорисовка деталей: на холсте мир выглядит точь-в-точь как в реальности, но ему явно не хватает красок, и это оставляет двоякое чувство. Поздний псевдореализм отличается разными течениями. Монохромное: художник рисует в чёрно-белых тонах и как бы смазанно, словно вид за дождевым окном. Пропорциональное: художник изображает объекты в заведомо искажённых пропорциях. Скажем, гигантская девочка на фоне дуба ростом с побег. Или яблоко размером с дом на крошечной ладони. Ну и перспективное, конечно. Самое сложное течение, поскольку в нём необходимо создавать обратную перспективу, причём так, чтобы это смотрелось максимально реалистично.

Далее Рэй по просьбе Паландоры пустился в рассуждения о перспективе, чувства которой, как считала девушка, она была напрочь лишена. Во всяком случае, на уроках живописи ей тяжело давалось воспроизведение линейной перспективы. На всех её детских рисунках она упорно отказывалась уменьшать отдалённые предметы и грамотно сводить линии на уровне горизонта. Какие линии? Какого горизонта? Она и сейчас затруднялась сказать. Точнее, сказать — теоретически — могла бы, а повторить на практике — едва ли.

— Это не так сложно, — заметил Рэй. — Напомни мне как-нибудь, и я с радостью научу тебя изображать перспективу.

«Лучше не стоит», — подумала Паландора, но дипломатично кивнула, изобразив на кукольном лице признательность.

— А Пате́, между тем, — продолжал он, — соединил все три течения позднего псевдореализма в одно. Его самое известное полотно называется «Семейство». На нём в монохромной технике изображена типичная эскатонская семья в трёх поколениях на фоне своего бревенчатого сруба. Причём сам сруб размером со спичечный коробок и теряется в бесконечных холмистых сугробах, а самая крупная фигура — младенец на руках у матери. В общем, это сложно описать, лучше один раз увидеть. Знаменитая акварель. Талант художника налицо, но уж больно он… специфичен, я бы сказал.

Паландоре было трудно с этим поспорить.

— Лучше старый добрый реализм, чем псевдо, — заметила она.

Ей пришло в голову, что сами они тоже, в какой-то мере, псевдореалистичны. Их лошади умеренно монохромны — серые, сонные, обе в преклонных летах. Возвышаясь над луговыми травами, они казались крупнее, чем были на самом деле. А горизонта за высокой травой и низкими облаками было вовсе не видать. Нарисуй их такими сейчас — будет легко соблюсти все три условия. Пате́ бы, скорее всего, оценил.

— Я лично предпочитаю классическую виктонскую школу живописи, — сказал Рэй. — Искусство ради искусства, а не эпатажа. Эпатажные полотна приковывают к себе взгляд как инородное тело на канве жизни. А идеальные картины — незаметны вовсе, настолько органично они в неё вписываются. Но есть и настоящие шедевры. Что-то, чего не хватало этому миру, и вот оно появилось. Когда их встречаешь, тебя охватывает чувство благодарности и лёгкого сожаления. Хочется сказать: «Благодарю, Творец! Пусть это создал не я, но благодарю за то, что это сотворил хоть кто-то, ведь это так прекрасно!» Виктонские классики и катреолские мастера умеют создавать такие шедевры.

— А Пате́? — спросила Паландора. Рэй замялся.

— Его называют гением… — неуверенно начал он. — И, нужно признать, он имеет нестандартный подход к живописи. Но его гениальность кажется мне несколько преувеличенной. Я видел его ранние акварели, и в них было куда больше искренности и жизни, чем в нынешних «зрелых» работах.

— Да, ты прав, — сказала Паландора, — нам обязательно стоит посетить столичную галерею. Я никогда плотно не интересовалась живописью, но ты настолько увлекательно рассказываешь, что такими темпами в мире станет одним знатоком и ценителем искусств больше.

Они по-прежнему неторопливо пересекали бесконечный луг, пока неожиданно не очутились на свежескошенной тропе. Переглянулись, по очереди указали на состриженную полосу и — вопреки недавнему сговору, преступно спешились в лугах, пестревших лиловыми шишечками клевера и ромашковыми солнышками в бахроме подвядающих лепестков. Подобно лошадям на первых пейзажах Рэя, осторожно ступали ногами — тремя на двоих — по травяному ковру, приминали созвучно потворствующий этому мятлик, обходили подорожники и лопухи. Раз зацепились платьем за чертополох, чем обидели грузного пышнотелого шмеля, в последний раз сподобившегося собрать последние капли нектара, прежде чем цветы опушатся и облетят. Шмель зажужжал, ткань потянулась, освободилась — осталась зацепка. Паландора расстроилась было, но тут же решила не огорчаться: девчонки в деревне зашьют.

— Позволь, я тебя нарисую, — попросил Рэй, разглядевший нечто прелестное в её выражении лица и в том, как быстро мимолётная грусть на нём сменилась прежней безмятежностью.

— Позволю, — ответила та, словно оказывая великую милость. — Если у тебя найдётся, чем.

К её изумлению, Рэй извлёк из внутреннего кармана лёгкого сюртука заблаговременно припасённые бумагу и карандаши.

— Я не выезжаю без них, — пояснил он. — Никогда не угадаешь, в какой момент, в какой точке бытия повстречается нечто такое, с чего я хотел бы сделать эскиз.

Паландора опустилась на колени и обхватила руками стрельчатые, с зазубринами, листья отцветших одуванчиков. Подалась грудью вперёд, замерла.

— Рисуй, — сказала она.

— Ты точно сумеешь застыть в этой позе хотя бы на двадцать минут? — спросил Рэй, устраиваясь напротив неё.

Паландора, у которой уже начало затекать запястье, обворожительно улыбнулась и подтвердила своё намерение продержаться ближайшую четверть часа. Краем глаза она наблюдала за группой божьих коровок, облепивших стебли вьюнка с трубчатыми лиловыми цветами.

— Тогда замри вот так. Не поднимай и не отводи взгляд.

— Как скажешь. Твори свой шедевр.

Уже через пару минут статичность ей опостылела. Хотелось подняться, вытянуть ноги или хотя бы повернуть шею. Жизнь вокруг стрекотала, жужжала, трещала. Крякала с нежно-зелёных небес. Аль’орн припекал, буравил белые плечи, проникал за вырез платья, растекался под ним, конденсируясь каплями пота.

«Как хорошо, — подумала Паландора, — что мне вовсе ни к чему сидеть тут истуканом».

Убедившись, что её тело не потеряет опору, девушка выскользнула из него и, несомая ветром, проплыла мимо Рэя, склонившегося над жёваной кипой листов. Задержалась за его спиной и наблюдала за тем, как он мягко кладёт штрихи на бумагу, как бережно повторяет изгибы тела натурщицы, кудрявит её локоны у висков и затеняет складки одежды. Как, допустив ошибку, качает головой и, переворачивая лист, начинает всё сызнова. Наблюдать за работой было куда увлекательнее, чем сидеть по ту сторону листа и гадать об успехах художника.

Насмотревшись вдоволь, Паландора пробежалась по лугу, пересекла его по спирали и вернулась, наконец, к своим одуванчикам.

А потом первые капли дождя упредительно стукнули их по носу и щекам. Рэй бросил взгляд на небо, оценил низость и пышность собравшихся облаков и сложил наброски. Прихрамывая, подошёл к Паландоре.

— Поднимайтесь, киана. Поедем в укрытие, пока не начался ливень.

Он наклонился к её волосам, аккуратно убранным и пахнувшим лавандой и мятой. Как ему хотелось их поцеловать. Паландора об этом догадывалась — в целом, она была не против, и лишь его нерешительность вызывала у неё лёгкое недовольство. Но вот он, так и не осмелившись, подал ей руку, и Паландора, вместо того чтобы подняться, с силой её потянула и опрокинула застигнутого врасплох юношу в мягкую, прогретую солнцем траву.

— Никуда не поедем, — объявила она.

— Но мы ведь промокнем!

— Пускай. Никуда не поеду, — смеялась она и не отпускала его, и он сдался. Лёг навзничь, примял душистый клевер, сорвал былинку и закусил её, как мальчишка. Паландора устроилась рядом.

— Посмотри на меня, — попросила она. Рэй наклонил голову.

— У тебя очень красивые глаза, — сказала Паландора, встретившись с ним взглядом.

— Как у матери, — с готовностью ответил Рэй. — Мама говорила, у них в роду у всех такие глаза. Как спелый крыжовник в грозу…

Мама, мама, мама! Всегда эта мама! Нет, будь у Паландоры любимая мамочка, она бы тоже, скорее всего, не умолкала о ней ни на минуту, но сейчас ей хотелось говорить о другом.

— А мои глаза тебе нравятся? — спросила она. Рэй засмеялся, не ожидая такого вопроса. Затем энергично кивнул.

— Если мои как крыжовник, то твои напоминают эту самую грозу. Знаешь, когда небо из бледно-зелёного становится вдруг насыщенно синим, прежде чем скрыться за низкими тучами. И там, высоко, сверкают молнии, и гром гремит, и…

Грянул гром. Глухо, раскатисто, не в полную силу, лишь пробуя голос и разминаясь.

— Вот, как сейчас! — со смехом заключил Рэй. — Может, всё-таки, поедем скорее обратно?

— Нам ни к чему торопиться, — ответила Паландора, взяв его за руку. — Дождя сегодня не будет. Просто сухая гроза, вот увидишь.

Она вдруг поняла это ясно, точно сама задавала погоду из личного штаба на самой вершине мира. Рэй сомневался. Тогда она предложила ему заключить пари.

— Лучше не стоит. Я никогда не выигрываю в спорах.

— Значит, ты заранее признаёшь мою правоту?

Рэй ничего не ответил, но подумал о том, что лучше бы она действительно оказалась права. Ему совсем не хотелось промокнуть.

— Давай играть! — предложила Паландора. — Представь, что мы уже вернулись в Астур… Нет, не так! Что лето кончилось, наступил абалтор, и тоже прошёл. Мельницы наши уже построили. Мы выполнили данное нам поручение. И теперь зима. Мы сидим у камина — точь-в-точь как позавчера — а за окном валит снег, так, что ни неба, ни земли не видать. На столе потихоньку остывают две чашки чая, а мы читаем одну книгу на двоих. Что это за книга?

— Мой сборник стихов, — мечтательно ответил Рэй, включаясь в игру.

— Вот как! И о чём они?

— Скорее всего, о лете, о жарком солнце и утренней росе. О золотистых одуванчиках… Да обо всём, что мы видим сейчас вокруг! Согласись, только такое и впору читать в зимнюю стужу.

— А ещё эти стихи о нас с тобой, — добавила Паландора. Рэй вскинул бровь.

— Ты так думаешь?

— Я в этом уверена.

— Не знаю, смогу ли я написать… — неуверенно начал он, но собеседница его прервала.

— Это же просто игра! А в игре возможно всё. Писать о чём угодно, и быть кем угодно, и становиться по-настоящему самими собой!

Она не вытерпела, вскочила на ноги и, скинув туфли, закружилась по лугу в стремительном танце, напевая себе под нос. Очутившись рядом со стройной рябиной, наливавшейся алыми ягодами, она сорвала веточку и, сделав ещё один круг, возвратилась к Рэю и закрепила ветку у него в волосах.

— Вот так. А теперь скажи, кем бы ты хотел быть?

Рэй отвёл глаза.

— Честно говоря, я бы хотел поехать к маме, — прошептал он. Паландора его не расслышала.

— Я бы хотел поехать в Виттенгру-на-Отере-и-Ахлау, — повторил он погромче, слегка изменив показания, — изучать музыку и живопись. А потом я бы вернулся, и… Я не знаю.

Он всё прекрасно знал и хотел сказать, что ему было бы приятно продолжать проводить время с ней, но ему было неловко говорить это вслух. Паландора села перед ним на колени и насупилась, как маленькая девочка, у которой отобрали любимую куклу и не желают её отдавать.

— Вот, оказывается, в чём дело! Ты мечтаешь от меня уехать? А я думала, мы друзья…

Рэй покраснел и принялся горячо оправдываться с таким видом, словно вот-вот расплачется.

— Вовсе нет! Я совсем не это имел в виду! Ты могла бы поехать со мной… Ну… Если хочешь. А нет — так ведь я всё равно возвратился бы несколько лет спустя, и мы бы продолжали дружить и, возможно…

— Что возможно? — спросила она, разом стряхнув с себя нарочитую обиду и посветлев лицом. Рэй стушевался.

— Да так, ничего.

— Нет уж, скажи!

— Это, в общем, не важно, — ответил он, спав с лица. — Ведь всё это мечты. Не по-настоящему. Я не могу поехать в Вик-Тони: теперь у меня здесь масса дел. По-хорошему мне стоило бы как можно скорее вернуться домой и заняться своими прямыми обязанностями. Да и всё остальное, оно тоже… неосуществимо.

— Мне кажется, это глупости и неправда, — с серьёзным видом ответила Паландора. — Великие говорили: если как следует верить в себя, то осуществимо всё.

Сказав так, она потянулась и поцеловала его в щёку, а затем хохоча повалилась в траву.

Рэй сидел не шелохнувшись. Щека пылала огнём, словно в зябкий кусачий мороз её коснулось вдруг тёплое солнце, и теперь на ней распускалась первая весенняя роза. Он не хотел, чтобы это ощущение уходило, и замер, стараясь каждой клеточкой своей души и тела продлить его хоть ещё на секунду. Слышал её звонкий смех как бы издалека, за закрытым окном, как слышишь из полумрака шепотливой библиотеки, как на дворе резвятся детишки.

Вокруг отгорающими звёздочками уходящего лета пушились и осыпались цветы. Кипрей был в кудрявых хлопьях пены и ниточках стеблей; чертополох почти весь уже облетел, тянул к небу куцые метёлки. Одуванчики — раз на раз не приходился. Кое-где ещё сверкали канареечным оперением, а где-то уже комкались вяленой шерстью, лезли в нос, заставляли чихать.

Мимо них пробежала тёмно-серая полёвка, но, заметив людей, шмыгнула обратно в траву. Только прошелестели по песчаной земле её когтистые лапки и длинный, как дождевой червяк, хвостик. Симпатичная, шустрая, шкурка блестела на солнце, как ворсистое манто какой-нибудь модницы. Из шкур, говорили, обитатели снежного полуострова Ю даже шили одежду, не только украшали ими дома. В Алазаре никто и подумать не смел бы о том, чтобы расхаживать в шкурах мёртвых животных, но люди сходились во мнениях: в особо промозглые дни они бы не отказались от тёплой меховой шубки. Мастера столетиями ломали головы над альтернативами: стригли коз и овец и подшивали их мех, ворсинка к ворсинке; вязали накидки из шерсти с начёсом, комбинировали ткани растительного происхождения. Получались уникальные изделия — неповторимые и очень дорогие. Не для массового производства. А простая полёвка — гляди-ка — может позволить себе щеголять в модном сереньком полушубке. Ей бы мир повидать, да себя показать, а она жмётся к земле и хоронится среди корешков. Боится за свою жизнь, и не зря: чуть хищник её заприметит, так сцапает. Нет, решила Паландора, лучше быть человеком. Как писали в учебнике — это почётно. Если ты привлекателен и со вкусом одет, тобой восхищаются. Тебе нет нужды скрываться при малейшей опасности и постоянно прозябать в тени. Имо ходят под солнцем, гордо расправив плечи и высоко подняв голову, как короли положения. Им многое подвластно и доступно, и всё в их руках.

— Я бы не хотела быть мышкой, — решила для себя Паландора, настолько твёрдо, что сама не заметила, как произнесла это вслух. Рэй удивился настолько, что разом стряхнул с себя оцепенение и даже не расстроился оттого, что волшебный миг, который он так старался продлить, всё же, растаял.

— А как насчёт белки? — спросил он, указав на юрких лесных белочек, спускавшихся с красноствольных шаффиранских дубов в поисках съестного. Они возвращались в Астур, пустив лошадей по лесной тропе, и переговаривались вполголоса в тенистом полумраке.

«Стой, подожди, — сказал он сам себе, — как мы тут очутились? Только что мы были на лугу и обсуждали полёвок, а теперь уже снова в седле».

Тут он вспомнил и чуть не свалился с коня.

— Я предпочитаю оставаться женщиной, — ответила она тогда на его немой вопрос, застывший в глазах. Рассказала, благодаря чему у неё возникла такая мысль, изложила свою точку зрения и добавила напоследок:

— Кроме того, будучи женщиной, я могу делать так…

Она притянула его к себе и провела кончиком носа по нагретой на солнце щеке. Рэй инстинктивно зажмурился, и она прижалась губами к его веку — тонкому, гладкому и глянцевитому, как яблочная кожура. Поцеловала поочередно оба прикрытых глаза и, наконец, ощутила, как его губы касаются её подбородка в поисках достойного ответа.

«Давно бы так», — подумалось ей.

«Я целовался с девушкой, и к тому же кианой, — вспоминал он теперь. — Отец, если узнает, убьёт».

— Белки такие затейницы! — отвечала она, как ни в чём не бывало. — Мои подружки из Пэрфе-Кур рассказывали, как однажды у них рядом с деревней поселилось целое беличье семейство. В тот год из каждого дома пропала какая-нибудь вещица: брошка, или кулон, или браслет. Все уж было подумали, что среди них завёлся вор. Начали друг друга подозревать, выяснять: кто украл? Зачем? А по весне мальчишки разворошили дупло в старом вязе и отыскали там целую гору сокровищ! Сложнее всего им было потом доказать, что это именно белки запаслись бусами и безделушками, а не сами они. Дулись в ответ: «Как будто нам интересны ваши девчачьи поделки! А даже если и так, мы ни за что не пришли бы с повинной».

Рэй слушал её едва-едва.

«Вот чудеса, — думал он, — ещё десять минут назад произошло столько всего интересного, а я вдруг всё забыл, будто целые фрагменты испарились из памяти. А теперь вспомнил, так внезапно и до последней детали. Со мной никогда не случалось подобного».

— Что-то ты приуныл, — заметила Паландора. — Неужели тебе не понравилась прогулка?

— Напротив, очень понравилась. Серенький тоже доволен, — добавил он, погладив мочалистую гриву. В такие моменты он убеждался в том, какое это, в сущности, великое изобретение — этикет и ни к чему не обязывающие разговоры. Только за ними и можно скрывать душевное смятение. Говорить о чём-то отвлечённом: о природе, о лошадях, и постепенно приходить в себя.

— А я в лошадях не разбираюсь, — призналась Паландора. — С меня довольно базовых знаний о том, как держаться в седле. Ведь ездить — быстрее, чем ходить пешком. Эту кобылу мне подарили на тринадцатилетие, и я неплохо с ней управляюсь, но едва ли рискнула бы сесть на другого, более резвого скакуна. Мне нравится, что наши лошади одинаковые.

— Одинаковые? — переспросил Рэй.

— Ну да. Одной и той же породы. Обе серые.

Её спутник, отбросив приличия, рассмеялся во весь голос. Паландора в самом деле не разбиралась в лошадях. Причислила рысака родом из степей юго-восточного Рру и гламскую в яблоках к одной и той же породе! Он наспех растолковал ей её ошибку и всю дорогу до трактира рассказывал о свойствах и особенностях лошадей.

На пороге их встретила хозяйка. Вид у неё был обеспокоенный.

— Что-то случилось? — участливо спросил её Рэй. Женщина покачала головой и тепло улыбнулась, но когда они спешились и отвели лошадей в конюшню, не выдержала и дрожащим голосом призналась:

— Там… там… Нашествие п-пауков…

— Так уж и нашествие! — рассмеялся молодой широкоплечий приказчик, отворив входную дверь и выйдя на крыльцо с ведром и шваброй. — Всего лишь один небольшой паучок. Я его уже прогнал, можешь заходить.

— Что значит, прогнал? — спросила Иволга. — Разве ты его не раздавил?

— Это ещё зачем? Всякой твари жизнь дорога.

— Так ведь он может вернуться! И не один. Теперь я всю ночь глаз не сомкну.

Паландора и Рэй не стали ждать окончания этой беседы и просочились внутрь, минуя приказчика.

— Я тоже не терплю пауков, — сказала Паландора. — Будущая гердина, не много, не мало, а как увижу паука, так тяжело удержаться от того, чтобы взвизгнуть.

— Не переживайте, киана, — ответил Рэй нарочито галантно, — уж от пауков-то я сумею вас защитить.

И вновь память играла с ним злые шутки. Этот вечер прошёл так же легко и приятно, как предшествовавшие ему вечера. А когда они поднялись в номера, он был вынужден подкрепить своё обещание делом. Нашествие или нет, но в комнате Паландоры, в самом деле, обнаружился чёрный паук. Мелкий, тщедушный — сам, казалось, запутавшийся десятью вялыми лапками в пушной густоте своей паутины. Он сгреб его в охапку вместе с комком той паутины и отправил за окно. А потом долго отмывал пальцы в глиняном рукомойнике, и всё ему мерещилось, что по ним тянутся липкие ниточки. Когда он закончил, Паландора поднялась с кресла и объявила, что раз творятся такие дела, то она предпочитает не оставаться здесь одна. Рэй ничего не ответил. У него не было ни сил, ни настроения с ней спорить.