Дочь Двух Матерей

Глава 8

Рэй, в свою очередь, оседлал коня и понёсся под проливным дождём по направлению к замку Рэдкл. Его рысак, обыкновенно смирный, всхрапнул, попав под дождь, вытянул шею и припустил в сторону дома долгой устойчивой рысью: он не намеревался мокнуть дольше положенного. Так что до замка Рэй домчался относительно скоро. Спешился, сбросил насквозь промокший плащ и, поручив его, а также седельные сумки с ярмарочными покупками слугам, заспешил по каменным ступеням. Поднимаясь к себе, он столкнулся нос к носу с Рэдмундом, который тоже недавно вернулся домой и ещё не успел снять отсыревшую накидку.

«Кого я вижу, — стиснув зубы проворчал старший брат. — Ну что, ума тебе хватило? Хватило даже куражу? Пост захватил мой, узурпатор, теперь я, значит, ухожу?!»

Ему хотелось всего лишь подразнить Рэя корявыми рифмами и намекнуть на то, что он имел честь ознакомиться с его так называемым «сонетом», но упоминание о потере статуса наследника вновь начало выводить его из себя. Распалившись, он схватил Рэя за грудки, и от его взгляда не ускользнуло, как тот побледнел. В конце коридора послышался топот каблуков.

— Явились вы оба! Замечательно. И где, позвольте поинтересоваться, вас три дня носило?

Феруиз не требовался ответ на этот вопрос. Её братьям предстояли большие перемены в жизни, и каждому требовалось время, чтобы это осмыслить, по-своему. А посему в их трёхдневном отсутствии не было ничего необычного, и Феруиз лишь слегка раздражало, что всё это время она провела здесь, занимаясь, по сути, их обязанностями, а также уверяя отца, что ребята совладают с собой и не наделают глупостей. Хотелось бы ей самой в это верить. Рэдмунд обмяк под её взглядом, отпустил брата, коротко бросил: «Я к себе. Встретимся за обедом».

И удалился, оставив их за спиной. Прошествовал в свою комнату, сбросил сырую одежду, бухнулся на кровать, чуть не задев головой спинку. Всё тело болело, ныли руки и ноги, вдобавок саднило предплечье. Он оголил его и подошёл к зеркалу. Его взору открылась чернильная картина: клинок, охваченный огнём и венчанный резной короной. Кое-где виднелись остаточные кровоподтёки и гематомы. Мастера в Рэди-Калусе были первоклассные: бондари, каменщики, стеклодувы, кузнецы. Скорняжники-сакшоисты. И солдаты здесь славные были, все, как на подбор, молодцы-храбрецы. Но татуировщики среди них, прямо так скажем, неважные. А уж после бутылки вина — и подавно. Хоть этот парень и бил себя в грудь (расписанную шипами и орлиными перьями) кулаком, и кричал, мол, талант не пропьёшь — а, гляди-ка, набил синяков. Сама татуировка, правда, была не так уж плоха: края ровные, рисунок чёткий. Увидит отец — ух, задаст трёпку, вестимо. Впрочем, это уже не его проблемы. Он теперь не наследник, и может творить всё, что заблагорассудится.

Так рассудил он ещё в тот момент, когда мчался, не разбирая дороги, на Вихре и клял всё подряд, до чего могла дотянуться его память. Себя, отца и брата, вновь себя. Хану, хановских балбесов, вновь себя. И далее по кругу. Зелень рябила перед глазами, зной палил, конь под ним высоко подкидывал ноги, галопировал от души. Постепенно он начал хрипеть, выбиваться из сил, пришлось перейти на кентер. Утихомирить его и себя заодно. И вот тогда ему в голову пришла новая мысль. Эта мысль не приносила полного удовлетворения, но хоть немного облегчала страдания. Теперь, когда он больше не являлся наследником, ему не было нужды блюсти моральный облик. Не то чтобы он и раньше свято его хранил, как в этом можно было убедиться, но сейчас судьба дала ему повод расслабиться. Пить вино. Гулять с друзьями. Любить женщин. С последними, допустим, ему приходилось раньше временить: неписаные законы диктовали гердам иметь отношения лишь с теми, с кем они намеревались связать себя узами брака, избегая лишних интриг. В общем, именно поэтому женщины не оставались к нему равнодушными: он был выгодным женихом, и вдобавок недурён собой. Одних пугали его шрамы и сломанный нос, другие, напротив, жалели его, и эта жалость, в сочетании с восхищением его крепким сложением, в сумме давали сильное чувство. Которым теперь настало самое время воспользоваться: пока они ещё не в курсе произошедших в его жизни перемен. «Подло, скажете вы? А отбирать у меня статус разве не подло?!» Так размышлял он, а сам уже пустил коня по дороге к пригороду, где квартировались его закадычные друзья Налу и Агрис. Оба, ожидаемо, обнаружились в местной пивной, где неторопливо и с расстановкой завтракали: для них утро только началось. Накануне им удалось разжиться деньжатами: в какой-то момент в самый разгар драки в «Двух Подковах» Налу затеял принимать ставки. Одни были уверены, что Рэдмунд в одиночку справится со всеми, другие — что будущему герду накостыляют, как следует. Но, благодаря своевременному появлению Феруиз, все ставки оказались провалены, и Налу унёс ноги с изрядно отяжелевшими карманами. Кое-кто пытался возражать, конечно, но побоялся его кулаков. Теперь они на пару с Агрисом спорили, как поступить со свалившимся богатством. Агрис предлагал не ходить вокруг да около, а спокойно его прокутить; более практичный Налу же настаивал на обновлении экипировки. Пора было освежить обмундирование, да и сбруя у коней прохудилась. А гонорар им когда ещё выплатит казна. Но друг не видел в этом никакого размаха. Экипироваться сможет и дурак, эка невидаль. А вот хорошенько погулять, да с дамами — это вам не шутки!

— Ну уж нет, — возражал Налу. — Так мы спорить до вечера будем. Что скажешь, поборемся силой? Кто победит — тот и решит, как мы поступим.

— Э, брат… — протянул Агрис, разгадав намерения друга, обладавшего недюжинной силой, — так дело не пойдёт. Давай-ка лучше в ножички сыграем!

Но здесь уже подслеповатый Налу рисковал потерпеть поражение, а потому отверг его предложение.

— Как же мы тогда поступим?

— Как-как… — заворчал Налу, — знамо как. Выпьем пивка да закусим пирожками. Кто больше съест пирожков — тот, считай, победил.

В этом предложении Агрис не уловил подвоха. Здесь их силы, несмотря на разные весовые категории, были равны. Так что он согласился и, обзаведясь блюдом с пирожками и независимыми свидетелями, друзья начали состязание. Свидетели зорко следили за калорийностью начинки: не хватало ещё, чтобы один из соперников объелся капустой, в то время как другой давится грибами. Хозяин, наблюдая за тем, с какой скоростью выпечка исчезала с подноса, снарядил всех своих кухарок срочно месить тесто и ставить в печь свежую партию. Откупорили новый бочонок, и вся пивная заразилась духом соревнования. В самый разгар этого действа и заявился Рэдмунд. Не обращая внимания на рукоплескания толпы и гомон, он нацедил себе из бочонка самую большую кружку, смахнув пену, осушил её до дна и потянулся к подносу, где тут же получил по рукам.

— Не трогай, Рэд. Мы соревнуемся.

— Плевать я хотел, — устало заметил тот и взял себе пирожок с луком. Сел напротив друзей, уставился сквозь них в бесконечность. Тут только они сообразили, что с Рэдмундом что-то не так.

— Ты чего? — спросил его Налу. — Отчехвостили тебя за вчерашнее? Сильно?

— Терпимо, — ответил Рэдмунд и махнул рукой. — Стоит ли об этом? Пойдёмте-ка лучше гулять! Выпьем, как следует! Дам пригласим!

Налу посмотрел на него так, будто видел его впервые. Протёр кулаками глаза — один слабовидящий, другой заплывший от синяка — и снова уставился на друга.

— Ух ты, Рэдмунд! Это что-то новое.

— Наконец-то! Мы уж думали, ты никогда такое не предложишь, — добавил Агрис. — Между прочим, я знаю неплохое местечко. Видишь, Налу, сам Творец нам шепчет о том, что денежки наши впору просадить. А ты всё: экипировка, экипировка…

Но Рэдмунд прервал его широким жестом.

— Поберегите ваши финансы. Я угощаю.

— Ах, ну раз так… — протянул Налу, — тогда пожалуйста: я не против. Вперёд.

Трое друзей поднялись из-за стола. Раздались возмущенные возгласы:

— А как же состязание?!

— Да! Вы чего? Сами назначили нас в свидетели и даже не потрудились окончить пари.

— Чёрт с ним, с этим пари, — засуетился Агрис, — пойдёмте скорее, а то уже к ночи дело.

Но Налу прищурился, положил увесистую руку ему на плечо.

— Погодите-ка. А ну! Какой счёт?

— Да какая разница, — перебил его Агрис, — мы же прервались.

— И тем не менее?

— Здоровяк — двенадцать, белокурый — девять, — сообщили ему. Налу, довольный, погладил себя по животу, тугому, как барабан.

— Это ещё ничего не значит! — надрывался его товарищ. — Я бы враз наверстал! Ты бы сам увидел!

— Увидел бы… Когда сам киан Тоур Рэдкл выпьет с нами, тогда бы и увидел! А пока, извини, будем гулять с его сыном. Пошли, Рэдди!

И, бросив на поднос монеты, троица покинула пивную. Местечко, о котором говорил Агрис, оказалось весьма неожиданным: городские бани Рэди-Калуса. С виду это было непримечательное приземистое серокаменное вытянутое здание на пересечении двух главных улиц. Под багряным треугольником его козырька висела вывеска, изображающая ушат, наполненный мыльной пеной и при должном воображении напоминающий кружку пива, так что приезжие нередко путали баню с таверной.

— Ну и где ты тут собрался искать девчонок? — спросил его Рэдмунд. — Ты что, в бане не был никогда? Пришёл поглазеть на голых парней?

— Нет, это ты никогда здесь не был, — парировал Агрис, и был прав. — Погоди со своими девчонками, всё будет. Просто для приличия надо сперва сполоснуться. Посидеть мужской компанией, собраться с силами. Расслабиться.

Его совет, как ни странно, пришёлся впору. Пока несостоявшийся герд отмокал в горячей воде, буря его чувств, по-прежнему бушевавшая внутри, наскоками, теперь улегалась. В мужской бане царила своя атмосфера, в некотором смысле сакральная. Здесь переговаривались вполголоса, исключительно вежливо, и избегали бранных слов и выражений. Никто никуда не спешил. В парной собирались все, от крестьян до ремесленников и землевладельцев; социальные различия стирались, границы между ними размывались, а потому никто не был удивлён тем, что юный Рэдкл заглянул сюда в этот день. Да хоть бы и сам Верховный король Ак'Либуса: в парной все равны.

Так что вышел Рэдмунд из бани полностью умиротворённый, и подумал: а, может, ну всё это? Лишили статуса — и чёрт с ним. Одной проблемой меньше. Часы на здании администрации показывали два двадцать. «Ничего себе, — отметил он мысленно, — целых два часа здесь проторчали, а как будто не больше двадцати минут».

— Показывай уже это своё местечко, — обратился он к Агрису. Тот вздернул брови и выразительно взглянул на Налу.

— Слушай, — сказал он, — отчего эти кианы всегда так нетерпеливы? Есть тому научное объяснение?

Но Налу как человек, далёкий от науки, только крякнул и с удовольствием потянулся, как толстый довольный кот, что гнёт спину, едва пробудившись.

— Зайдём за угол, — распорядился он.

Троица обогнула здание и очутилась у входа в женское отделение. Здесь недостатка в посетительницах не было: в отдельные минуты широкие распашные двери даже не имели возможности сомкнуться, так как в них постоянно кто-то заходил и тут же навстречу входящим на свет появлялись весёлые женщины в чистых накрахмаленных платьях и костюмах, с красиво расчёсанными и уложенными волосами и с выражением довольства жизнью на расслабленных лицах.

— Что ты предлагаешь делать, зайти теперь сюда? — спросил Рэдмунд.

— Не говори глупостей, — осадил его Агрис. — Что за народ такой любопытный, всё хочет знать наперёд. Ты лучше наблюдай, да примечай.

Двери распахнулись, выпустив новую группу посетительниц, дородных и красных, как рак, шумно переговаривающихся и смеющихся во всё горло.

— Готов поклясться, вон та, что с краю — подруга моей мамы! — воскликнул Агрис. — Как бы мы её саму здесь не повстречали… Так или иначе, эти нам не подойдут, мы для них что щенки, не доросли. Как-нибудь лет через двадцать. А вот это уже интересно… — заметил он, когда из здания вышли девушки помоложе, скромно глядящие по сторонам и припустившие вниз по улице. — Впрочем, нет. Они хорошие, домашние. С такими, если хочешь завести знакомство, начинать нужно с отца и матушки, не то предпоследний тебе шею свернёт. И правота будет на его стороне. Подождём ещё.

Он забраковал по очереди одинокую и явно чем-то огорчённую женщину («Ей, очевидно, сейчас не до нас»), двух подружек, вышедших в обнимку и увлечённых друг другом («Им, видимо, тоже»), пару-тройку старушек («Ну, здесь пояснений не нужно») и ещё с десяток женщин, без объяснения причины («Всё равно не поймёте!»). От трёх из них он даже быстро отвернулся и тщательно скрыл лицо под капюшоном накидки. Наконец, когда Рэдмунду наскучило стоять под запоздало опушившимся тополем и шмыгать распаренным носом на ветру, а дворник, пару раз прошедший мимо ребят, начал с подозрением на них коситься, на пороге показались четыре хохотушки лет двадцати.

— Ну что, девчонки, по домам? — спросила одна из них так звонко, что опавший тополиный пух завибрировал и поднялся над землёй.

Остальные разочарованно загудели. Им явно хотелось продолжить сегодня веселье. И Агрис зашикал на друзей: вот оно!

— Налу! — крикнул он вольготно. — Добудь нам экипаж!

А сам взял Рэдмунда под руку, обогнул тополь и вышел на свет как бы между прочим, словно ребята прогуливались мимо. Налу между тем богатырской ручищей схватил первого попавшегося коня под уздцы и голосом, не терпящим возражений, окрикнул возницу:

— Довези-ка нас, почтеннейший! Деньгами не обидим!

«Ещё бы, — ухмыльнулся он, — не я ж плачу́».

Агрис, не теряя времени, завёл с девушками непринуждённый разговор: спросил, как прошёл их банный день, как вообще дела в столь славные деньки альфера, и рассказал немного о себе, не забывая ловко острить и улыбаться, лучезарно улыбаться.

— А это — мой близкий друг, — отрекомендовал он Рэдмунда. Представлять его по имени не было нужды, их собеседницы прекрасно знали будущего герда в лицо и, честно говоря, заинтересовались им куда больше, чем его расторопным приятелем, несмотря на то что произнёс он от силы пару слов за всю беседу.

— Ребят, вы поспешаете там или как? — забасил Налу с улицы. — Экипаж я раздобыл, но долго мы вас ждать не будем: жаркое стынет, эль теплеет!

Агрис притворно выругался вполголоса, но тут же спохватился и просил их с другом извинить. А впрочем, добавил он (но не хочу навязываться) не составят ли такие весёлые девушки им компанию? Он знает одно неплохое местечко, где можно с расстановкой поужинать и послушать музыку. При желании даже потанцевать. Девушки охотно согласились, что удивило даже его. Уже погрузившись в экипаж и отдав распоряжения вознице, он понял, наконец, что причиной тому было присутствие юного Рэдкла. Рядом с человеком его статуса им не приходилось опасаться, что ребята поведут себя недостойно, притом они вполне могли иметь виды на киана. Агрис с досадой хлопнул себя по лбу: как же он раньше не догадался использовать друга в качестве приманки для красоток! Всё кабаки, да пикники, да конные прогулки… А тут дело делать надо было! «Ну, буду знать уж наперёд», — решил он и прикрикнул на возницу, который прозевал поворот.

Наконец их довезли до северных городских окраин, где протекала речка Торфяновка, шумная, блескучая на солнце и полная крутых изгибов, которые угадывались промеж сопок, видневшихся за толстой городской стеной. Бурля своими белыми водами, она огибала Рэди-Калус по касательной и устремлялась на юг, на сотню миль, к гарнизонам — с тем, чтобы расшириться, впитать в себя окрестные воды, умерить быстрый бег, утратить белизну и степенно излиться в океан. Лет пять тому назад озорная компания Рэдмунда задумала сплавиться по этой реке до самого моря, но их плот разнесло в щепки, едва они успели удалиться от города. Кто же знал, что южнее Рэди-Калуса начинается серия крутых каменистых порогов и водопадов. Ребята не справились с управлением (точнее, на такой скорости ни о каком управлении речи быть не могло) потеряли все свои припасы, размозжили плот. Как сами отделались лишь ссадинами да ушибами и наглотались воды — уму непостижимо. Ох и ругали их тогда — особенно Налу как самого старшего, кому грозило исполниться восемнадцать. С пятнадцатилетних балбесов Рэда и Агриса чего было взять! Сейчас Рэдмунд, держа в голове эти воспоминания, с улыбкой глядел на белые воды Торфяновки, на берегу которой недавно было открыто неплохое заведение с летней верандой на сваях, над самой бурной рекой. Приятно было посидеть здесь на лакированных дощатых скамеечках, послушать, как шумит река, как пенится и брызжет, подобно элю в кружке, как огибает камни и уносит мелкий сор, а у самого дна, не обращая внимания на стремительный поток, резвятся пятнистые форели, изгибаются всем телом, соприкасаются носами и губами и расплываются врозь. Здесь же на подмостках расположился военный оркестр: ребята из караула северной стены договорились с хозяином, что будут приходить сюда играть марши и бравурные мелодии. Им — разминка и кое-какой доход; владельцу заведения — атмосфера. Сейчас они, насупившись, с важным видом настраивали инструменты и искали палочки, которые совсем юный безусый барабанщик, выступающий здесь впервые и очень волнующийся, уже успел потерять. Наконец, отыскали: шестилетний мальчишка со своим младшим братом потихоньку утащили палочки, привязали к ним кусочек бечёвки и, пока их родители наслаждались заливной рыбой и обществом друг друга, не обращая внимания более ни на что и ни на кого, мальцы, деловито свесив босые ноги с платформы, пытались удить в белых водах форель. Палочки у них отобрали, повар проводил мальчишек на кухню, показать свежий улов и приготовить рыбу у них на глазах, а оркестр, наконец, грянул марш, пытаясь превзойти рёв и грохот реки.

— Вот что, — сказал Рэдмунд, оглядев подтянутых военных, их строгую идеально отглаженную форму, серьёзные и нарочито суровые, несмотря на молодость, лица, а также проникшись их стройной игрой, бравурными звуками марша, духовыми, звучавшими в самом сердце, и перкуссией, отдававшей каждым ударом где-то в области почек, — запишусь-ка я к вам в полк.

Агрис рассмеялся шутке товарища, а Налу хлопнул его по плечу, грозясь оставить крупный синяк.

— Добро пожаловать, старина! Только таких у нас не хватало!

— Я серьёзно, — сказал он, — не думайте. Будет хоть, чем заняться.

— А то будущему герду больше нечего делать, — возразил Агрис.

— Всё же, я так решил. Но мы об этом с вами завтра потолкуем. А пока…

И ребята вернулись к обществу своих дам. Все четыре оказались близкими подружками из одного района — соседки и ровесницы, каждой в аккурат по восемнадцать-девятнадцать лет. Они смеялись в ответ на остроты Агриса и сами не упускали случая пошутить. Рэдмунд с непривычки наблюдал за ними, как посетитель музея современного искусства за выставленными в галерее экспонатами: любовался, порой даже искренне изумлялся: ишь ты, какая штука. Изредка отвлекался, и память об утреннем разговоре колола его в бок острой булавкой, тогда он заказывал ещё по кружке эля и медленно, но верно доходил до кондиции. Теперь экспонаты казались ему ещё более достойными внимания, лица — счастливыми, музыка — громкой и положительно бравурной. Налу отошёл осведомиться насчёт жаркого, Агрис показывал незамысловатые фокусы с монетками, а девушки внимательно за ним наблюдали, надеясь раскрыть секреты его трюков. Одна из них, тем временем, поглядывала на Рэдмунда — так, чтобы этого никто, кроме него, не видел. Белолицая, розовощёкая, не слишком в теле, но и не чересчур худая, с курчавыми светлыми волосами под платком, расшитым васильками и незабудками, и такими же глазами в тон платка, лукаво прикрытыми подведёнными карандашом веками, она была одной из тех красавиц, побойчее да попроще, за которых мальчишки уже в начальных классах школы лупят друг друга портфелем по макушке, а позднее хулиганы расквашивают носы в подворотнях.

— У, девушка, — воскликнул Рэдмунд, не без труда сфокусировав на ней поплывший было взгляд. — Вы прекрасны! Расцеловал бы вас в обе щёки, но, увы, мы не настолько близко знакомы.

— Ну, это можно исправить, — ответила его собеседница, на глазах покрываясь румянцем. — Я — Матья.

— Дочка сапожника на углу Рябиновой и Бакалейщиков, — шепнул ему на ухо Агрис, заметив интерес друга, но Матья, которая всё расслышала, прервала его.

— Я и сама могу о себе рассказать. Нешто у меня какие тайны? Да, мой отец делает и починяет обувь, а я помогаю ему по мере сил, по совместительству подрабатываю в бакалее и сижу с соседскими детишками. Эти два дня у меня выдались свободные, вот и выбралась с подружками погулять.

— Как-нибудь, в один из этих дней, я загляну к вашему отцу и справлю сапоги, — пообещал Рэдмунд.

— Милости просим! Добрая работа, достойная киана. Украсим их гравировкой и сделаем хорошую скидку.

Её расторопность и отсутствие необходимости лезть за словом в карман всё больше приходились ему по душе.

Музыканты заиграли меж тем военный вальс, и посетители, шурша юбками и роняя стулья, поднялись из-за столов, заспешили на открытую сцену под разноцветными масляными лампами. Первыми на середину вышли почтенные родители юных горе-рыбаков, закружились, понеслись волчком, как единое целое. К ним присоединились остальные, занялись отстукивать нетленные три такта каблуками. Агрис раскланялся, подбросил в воздух последнюю монетку и проворно повёл сразу двух девушек танцевать.

— Присоединимся? — спросил Рэдмунд.

— Ой… — смутилась Матья, — я вальсировать не умею.

— Да чего там уметь? — развязно ответил он. — Этому даже мой брат обучился. Сразу видно: дурацкое дело нехитрое! Пойдёмте, я вам покажу.

Танцевал он, сказать по совести, куда хуже Рэя, несмотря на то, что даже сейчас не упустил свой шанс над ним посмеяться. Аристократов в обязательном порядке обучали классическим танцам, так что сыновья Тоура Рэдкла не стали исключением. Младшему брату это занятие пришлось по душе, его нередко можно было застать даже вне уроков выписывающим па в танцевальном зале. Старший же относился к этому как к очередной досадной рутине, которую просто нужно пережить. Кое-как научился не наступать партнёрам на ноги и не путать шаги, да довольно было с него. Сейчас, однако, он впервые заметил, что от танцев есть хоть какая-то польза. Он наскоро показал Матье основные движения и повёл. Вёл, причём, по какой-то своей траектории, упрямо не желая следовать общепринятому движению против часовой стрелки. Партнёрша легко поддавалась, чего нельзя было сказать о соседних парах, подчас улепётывающих от них, как гуси от дворового пса, вытянув шеи.

«И поделом, — думал он и пьяно ухмылялся, — какая, в сущности, разница».

Впрочем, эта его тактика, не рассчитанная на сопротивление, показала себя хорошо в случае с движущимися объектами, обладающими необходимой быстротой реакции. Что же касалось неодушевлённых предметов, тем приходилось лишь уповать на чудо, и до поры до времени судьба их миловала. Но вот, довальсировав до края площадки, Рэдмунд развернул Матью чуть более резко, чем положено, и та задела крепким бедром угол небольшого стола на две персоны, ныне, по счастливому стечению обстоятельств, пустующего, а оттого не преминувшего накрениться и сбросить своё нехитрое содержимое, задребезжавшее по кромке столешницы, прямо в бурные воды, а потом и самому последовать за ним, сверкнув напоследок беззащитными лакированными ножками. Река шумела, оркестр грохотал, и бесславная гибель стола осталась никем не замечена — кроме, разве что, самих виновников его падения, которые стыдливо хохотнули и поспешили удалиться в противоположный угол.

— Я тебя не сильно ушиб? — спросил Рэдмунд.

— Ой, ну что ты! И не такое переживали, — махнула рукой его спутница. — Даже синяка не останется. Не то что у тех бедолаг, которых ты давеча отделал в «Двух Подковах».

Рэдмунд усмехнулся.

— Так ты, значит, слышала?

— Весь город уж, кажется, слышал, — ответила та. — Говорят, ты задал им жару! И поделом. Больших дураков, чем эти двое, нет во всём Рэди-Калусе. Да и остальным не мешало шею намылить, чтоб не задавались. Жалко, меня там не было.

— Да? Тогда мне тоже жалко. Пойдём дальше танцевать?

— Не стоит, — отмахнулась Матья. — Довольно с нас и сегодняшних разрушений. Давай лучше прогуляемся.

— Как скажешь.

Они ушли, как сказали бы на востоке, по-ундистонски; как уходят жители дукадара Ха'унд: не прощаясь, ни перед кем не отчитываясь и не вполне понимая, для чего вообще приходили. Долго бродили по прямым, как душа праведника, улицам Рэди-Калуса, ловя в отражениях окон отблески догорающего заката и болтая ни о чём. А потом, когда окончательно стемнело, целовались в пустынных переулках, старательно избегая фонарей и зазевавшихся прохожих. Наконец она тихо сказала:

— Чего мы тут прячемся, как два негодяя? Пойдём лучше ко мне, отец давно уже лёг спать.

Сын герда посчитал это достойным завершением вечера.