Дочь Двух Матерей

Глава 33

Когда Паландора и Рруть вернулись к гостям, на улице уже окончательно стемнело и в зале зажгли люстры и канделябры, а высокие панорамные окна занавесили тяжёлыми бордовыми шторами. Столы накрыли новыми свежими скатертями с золотым и серебряным шитьём и подали ароматный чай с бергамотом, а к нему печенье и пирожные всевозможных сортов, варенье и яблочную и розовую пастилу. Посреди зала установили треножный деревянный постамент, на который водрузили трехъярусный белый свадебный торт, щедро украшенный кроваво-красными апельсинами. На его верхушке довольно умело изобразили бордового коня с чёрным хвостом и гривой, остановившегося напиться воды вниз по течению у водяной мельницы.

— Вот это региональный символизм, — отметил Верховный король, — сразу видно: политики дизайн проектировали.

— Папа, можно мне лошадку? — нарочито тихим голосом попросила Арисса, но не услышать её всему залу в любом случае оказалось невозможно.

— Это не у меня нужно спрашивать, — заметил он.

— Ну а если мне не дадут, ты ведь можешь им приказать? — так же тихо спросила она.

— Юная киана, — сказал король, — будьте так любезны вести себя прилично и не выпрашивать родственных преференций. В противном случае я сочту, что мне куда лучше приказать вам отправляться в постель, и оставить вас без сладкого.

Принцесса тоненько вздохнула и чуть не пропустила, как жених с невестой разрезают торт. Точнее, резал, в основном, Рэдмунд, а Паландора поддерживала его под руку без особого интереса. Когда он положил ей на блюдце первый кусок, Паландора демонстративно вернулась за стол и принялась соскребать ложечкой крем и апельсиновый мармелад по кромке. Рэдмунд пожал плечами и, чтобы не стоять с глупым видом, снял с постамента коня, водрузил его на блюдце и вручил Ариссе, которая тут же запрыгала от восторга и откусила ему хвост, но потом опомнилась и с набитым ртом поблагодарила за лошадку.

Торт постепенно расходился по кусочкам, гости занимали места за столом. Оркестр тихонько заиграл что-то своё, для атмосферы. Вновь потекли разрозненные разговоры, а Паландора продолжала ковырять торт. В любой другой день она бы с удовольствием съела его весь целиком, все три яруса, не пощадив и лошадки, но сейчас ей кусок в горло не шёл. Что за нелепость — подменить себя служанкой. Слишком много было в этом плане того, что могло бы пойти не по сценарию; только сейчас, разбирая его на части, она это заметила. Как обычно, придумала сгоряча и тут же, сломя голову, подорвалась воплощать. Но не отступать же теперь, когда Рруть уже согласилась — и потом, ничего разумнее ей в голову не приходило.

Но вот грянули туш, и прислуга распахнула плотные шторы, открыла широкие балконные створки. В залу ворвался свежий морозный воздух, запахло еловой хвоей и снегом. У балкона выстроились лакеи с ворохом пледов и тёплых накидок, которые выдавали каждому желающему. И гости потянулись на балкон, приникли к перилам и начали вглядываться в темноту внутреннего двора, освещённого лишь парой фонарей; в изгибы холмов на горизонте и маленький золотой самородок в их ложбинке — огни Озаланды. Отсюда туш звучал глуше, а вскоре и вовсе затих, тогда небо разорвал грохот петард и шутих, которые мигом разделили вечерние облака на полосы, украсили их волнами и зигзагами, осыпали огненными фонтанами искр. Фейерверк длился недолго, но был подобран со вкусом, а напоследок мастерам пиротехники удалось запечатлеть в небесах большую водяную мельницу, переливающуюся лазурью и янтарём и, как живую, вращающую лопастями, низвергая потоки воды.

— И здесь не обошлось без политики, — отметил король Дасон.

На Феруиз салют произвёл двойственное впечатление. Ей всегда нравилось наблюдать за игрой глерского огня, с самого раннего детства. Она жадно вдыхала запах серы и праздника, глядела, запрокинув голову, в небо и мыслями была там, среди этих золотых искр. «Истинная виктонка», — отмечала киана Фэй, в такие минуты напрочь забывая о происхождении своей приёмной дочери: ведь только в просвещённой Виктоннии способны оценить мощь и изящество фейерверков. Как она любила напоминать, её предки были родом из предместий Глера — земель, где зародилось искусство виктонской пиротехники, а потому у Фэй были свои особые отношения с этим искусством.

Но этот свадебный фейерверк для Феруиз окончательно знаменовал, что их пути с братом расходятся. Конечно, они продолжат видеться и в будущем, но уже не так часто, как раньше. Нельзя было сказать, что её это сильно огорчало или расстраивало, но сейчас, когда она глядела в расцветающее радужными куполами небо, она ощущала лёгкий укол сожаления. Феруиз подошла к брату и сказала ему вполголоса:

— Когда будете разбирать подарки, обрати внимание: я оставила кое-что особенное специально для тебя.

Тот удивился.

— Ну надо же! Между прочим, сестрёнка, у меня тоже есть для тебя подарок, — сказал ей Рэдмунд, отведя её в сторону. — Предупреждаю сразу: это тот ещё подарочек, и он тебе вряд ли понравится, но нам будет, что обсудить.

Феруиз косо на него посмотрела и повела бровью.

— Рэд, лучше уж сразу скажи, что ты задумал или уже натворил.

— Сразу не получится, — ответил он. — В общем, я написал тебе письмо. Ты обнаружишь его в своей комнате, когда вернёшься домой.

Косой взгляд сменился недоумением. Слова «я», «написал» и «письмо», прозвучавшие в речи Рэдмунда в одном предложении, этому способствовали. Брат сроду писем не писал, и, когда ему предлагали сочинить бабушке и дедушке, а позднее и матери в Виттенгру хоть пару строк, под многочисленными предлогами исчезал из поля зрения. В общем, это был действенный способ от него избавиться. Знай об этом Паландора, она бы, несомненно, им воспользовалась.

— Не удивляйся, — попросил он сестру, — это такие вещи, которые я, пожалуй, не сумел бы сказать тебе вслух, но должен был сообщить. Ты всё поймёшь, когда его прочитаешь, а пока давай не будем об этом говорить.

И вообще, он посчитал, что стоило вернуться в зал: салют отгремел, а к вечеру на улице ощутимо похолодало.

Гости разбились по интересам. Одни ещё пили чай, в то время как другие разложили карты. Киана Вилла играла гостям на своей абрикосовой арфе, потом её сменила Балти-Оре. Веселье потихоньку сбавляло обороты. Малыши уже начали клевать носом, и их распорядились уложить в постель. Король обмолвился, что он перед сном желал бы закрыть кое-какие насущные вопросы, и удалился в сопровождении королевы. Паландора сняла одну из заколок, распустила половину волос, которые каскадом заструились по спине, и протянула заколку Балти-Оре.

— На счастье, — сказала она так, чтобы её услышала только подруга. — Ты знаешь, в деревне на свадьбе принято бросать ветку рябины, а незамужние девушки ловят её. Кто поймает — та, считается, что выйдет замуж следующей. Я не буду подбрасывать мою ветку, поскольку хочу сохранить её в память о тебе, но, как и обещала ранее, я дарю тебе эту заколку с тем пожеланием, чтобы у вас с Лесли всё сложилось удачно.

Балти-Оре со слезами радости горячо её поблагодарила и крепко обняла. Она тут же добавила заколку к своей причудливой причёске, состоявшей из десятка пышных золотых пучков, расположившихся один под другим, и убежала показать её Лесли.

Наконец новобрачных проводили в спальню, где уже была расстелена постель (и на белизну простыней, как обратила внимание Паландора, Леде грех было жаловаться), а на прикроватном столике и вокруг него, занимая чуть ли не всё свободное пространство на полу, высилась гора подарков.

— Вот это, я понимаю, оперативно, — заметил Рэдмунд.

По шутливой традиции свадебные подарки всегда оставляли в спальне в первую брачную ночь с тем расчётом, чтобы молодожёны сами для себя определились, чем они в настоящий момент более увлечены — жаждой открытий, подсчётом прибыли от мероприятия, перемыванием косточек дарителям или, всё-таки, друг другом. Таким образом они могли прогнозировать, как сложится их дальнейшая семейная жизнь. В старину даже существовал обычай на следующее утро заходить к молодожёнам в спальню, чтобы поздравить их с началом новой жизни. Если упаковка подарков оставалась нетронутой, это всегда вызывало восторги. Позднее этот обычай нарекли вмешательством в частную жизнь и мало-помалу упразднили.

В данном случае выбор был очевиден.

— Будете разворачивать их вместе со мной? — спросил Рэдмунд, указав на гору сокровищ, но Паландора, ничего не ответив, присела на диван у окна и опустила голову на руку, согнутую в локте.

— Как пожелаете, — вздохнул он и сорвал обертку с первого попавшегося свёртка, в котором обнаружились золотые карманные часы и астролябия.

— Дайте догадаться… Дедуля прислал вместе с мамой. Значит, придётся составлять благодарственную записку на виктонском. Я и на эскатонском-то писать не мастер. Поможете?

Паландора усмехнулась и воздела глаза к потолку.

— Ничего, мы обсудим это завтра. А вот ещё кое-кто очень практичный прислал нам чернильные приборы и перья.

«Скорее всего, старинная подруга кианы Виллы, владелица большой гусиной фермы к востоку от Зантура», — подумала Паландора, но вслух ничего не сказала. Этим вечером она вообще была немногословна и, пока комната покрывалась обрывками обёрточной бумаги и лент, едва ли произнесла больше двух фраз.

«Может так статься, что он надолго увлечётся и устанет, — с надеждой подумала она, — тогда он сразу ляжет спать, и не придётся прибегнуть к своему плану».

Рэдмунд, между тем, развернув ещё один свёрток, обнаружил в нём превосходную пару сапог из чёрного сакшо, а также напульсники и повязку на лоб. На каждом из изделий сбоку было выгравировано клеймо мастера с Рябиновой, и он смекнул, что к чему. Вот уж не ожидал, что его подруга пришлёт ему свадебный подарок — причём только ему лично. Хитрая лиса. Эти мысли настроили его на благодушный лад. Если бы невеста проявила больше интереса к распаковке подарков, они бы разделались с ними со всеми куда быстрее, к тому же одному было не так интересно. «Позвать бы сюда Феруиз, — подумалось ему. — Или Агриса. Мы бы славно повеселились за этим занятием. Налу тоже мог бы прийти, с него станется, но этот скряга наверняка достал бы записную книжку и начал высчитывать стоимость каждого свёртка».

— А эти, смотри ж, поскупились… — пробасил бы он, даже не развернув упаковку. — Ещё и скидку, поди, запросили.

Сам Налу подарил ему хлыст. «Вещь в хозяйстве нужная, — добавил он в записке, — причём не только для лошади». И присовокупил к словам нагло ухмыляющуюся и подмигивающую рожицу. Как это было понимать?

А вот и обещанный подарок от Феруиз. Высокий, ростом с него, и замотанный в ткань и бумагу.

Тренировочный манекен в натуральную величину. Смуглый, эбеновый, облачённый в бутафорские асшамарские доспехи. А сам состроил гримасу и оскалил все тридцать два зуба. Ничего себе!

Был ещё фарфоровый сервиз, масса тканей и гобеленов, ковров; модные шляпки, набор для игры в монаварту. Киана Фэй писала, что думала привезти с собой хрустальную гармонику, но побоялась, что та не переживёт тягот долгого пути, и ограничилась набором бокалов, покрытых глазурью. Пара из них в самом деле разбилась при корабельной качке, так что решение отказаться от гармоники действительно было благоразумным.

Имелись, конечно, и крупные подарки, вроде саней и кареты — да и самих лошадей. Присутствовала и мебель, которая при всём желании не уместилась бы в этой комнате. И оружие, и сбруя. Всё это упоминалось на бумаге, сопровождаемое описью, и предстояло изучить это завтра.

Рэдмунд поднял взгляд к окну и заметил, что, пока он был увлечён распаковкой коробок и свёртков, его невеста успела уже ускользнуть.

«Ну, правильно, — подумал он, — отправилась переодеться. Мужчинам ведь хорошо: накинь простую белую мантию, волосы причеши — и вот ты уже красавец-жених. А женщины что навыдумывали…» Он в свой латный доспех не облачался так долго, как иные красавицы в их гору юбок. И хоть бы объяснили доступно, чего это ради. Мать говорила: ах, не поймёшь, а сестрёнка и сама этого не понимала и избегала подобных нарядов. Может, хоть эта просветит…

Скрипнула дверь, и Паландора вернулась, одетая в мягкое домашнее платье с широкими длинными рукавами. Куталась в эти рукава, как в смирительную рубашку, которой спелёнывали теряющих разум бойцов, получивших ранение на поле боя, чтобы отнести их в лазарет.

— Вы уже закончили? — спросила она, глядя поверх его головы.

— Оставлю до завтра, — махнул он рукой и поднялся с колен. Обрывки шальной обёрточной бумаги зашелестели, взмыли на миг над паркетом. Не зная, что ещё добавить, он направился к умывальнику, брызнул водой на лицо. Паландора дожидалась его у окна. Покончив с умыванием, он споро переоделся за ширмой и сел на угол кровати.

— Вы как хотите, а я буду спать, — заявил он, чем слегка её удивил.

— Или вы ожидали другого? — спросил её Рэдмунд в ответ на её удивление. — Ведь традиции и всё такое… Это, в общем-то, тоже возможно, но смею уверить вас, киана Паландора, я здесь не для того, чтобы совершать насилие. Сегодняшний день был длинным и полным событий, а посему, если вам будет угодно, мы можем отложить этот… разговор… до лучших времён.

Вопреки его ожиданиям, Паландора отошла от окна и покачала головой. Запах её надушенного платья и волос кружил голову, и так и хотелось привлечь её к себе.

— Это совершенно ни к чему. Сегодняшний вечер ничуть не хуже, чем любой другой. Я прошу лишь позволения погасить на этот раз огни, — добавила она смущённо.

Рэдмунд великодушно кивнул и первым задул свечу на прикроватном столике. Это была не Матья, здесь действовать следовало не наверняка, а всё больше наощупь. «Наощупь, — улыбнулся он своим мыслям, — буквально и фигурально». Паландора тем временем потушила светильники и выразила своё намерение завершить вечерний туалет в соседней комнате, обещая скоро вернуться. Как бы в подтверждение своих слов она, переступив с ноги на ногу в нерешительности, провела рукой по его щеке и поцеловала его. В полумраке, прикрыв глаза, его так легко было принять за брата.

И снова её поцелуй отозвался ледяным уколом в его сердце. «Право, теперь уже слишком поздно для глупых предчувствий», — раздражённо подумал Рэдмунд и вновь не придал им значения.

Он попытался обнять Паландору, но та уже отстранилась и легко выбежала вон из комнаты.

— Смею уверить вас, киан Рэдмунд, — произнесла она вполголоса, едва скрылась за дверью, — что я тоже здесь не для того, чтобы совершать насилие. Ни над моими чувствами, ни над будущим, что меня ждёт, ни над землёй, которую мне доверили.

Она на секунду задумалась: возможно, стоило принять его предложение отойти ко сну, коль скоро он сам его озвучил. Но что, если это был отвлекающий манёвр, или же он мог в любой момент передумать? Нет, лучше придерживаться изначального плана. Так надёжнее.

И также вполголоса она позвала Рруть.

— Я здесь, киана, — робко откликнулась девушка и поднялась с обитой бархатом тахты. Она уже была облачена в ночную рубашку Паландоры, приготовленную к этому дню — сиявшую белизной и благоухавшую ландышем. Обусловлена ли была её расторопность желанием угодить госпоже или же девушке не терпелось покончить с данным ей поручением, Паландора сказать затруднялась. Она обняла служанку и, быстро поцеловав её в лоб, развернула к двери. Какая нелепая история! Только бы не передумать и только бы им обеим не выдать себя. Совершенно не так должен быть завершиться лучший день в её жизни, и те, кто был в этом повинен, ещё заплатят за это сполна.

Дверь мягко закрылась, и Паландора в изнеможении опустилась на тахту, где какие-то мгновения назад сидела Рруть.

Этой ночью киана долго не могла сомкнуть глаз. Она лежала на кровати в комнате служанки и какое-то время прислушивалась, но звукоизоляция в замке была отменной. Сердце тревожно колотилось. Пару раз у неё возникла крамольная мысль выйти из тела и заглянуть в свои покои, чтобы убедиться, что её план не висит на волоске, но она не желала видеть ничего из того, что могло там происходить. Оставалось положиться на Рруть. Волнение долго не отпускало Паландору, и лишь когда через неплотно задвинутые шторы проникла тонкая дрожащая полоска света от фонарей дворовых, чей рабочий день начался, ей удалось наконец заснуть, да и то ненадолго: не прошло и получаса, как она услышала сквозь сон мягкие шаги служанки. Девушка вернулась в свою комнату и тихонько присела на край кровати.

— Всё в порядке, госпожа, — сказала Рруть, заметив, что Паландора открыла глаза и смотрит на неё выжидающе, — он спит. И ничего не заподозрил.

Киана облегчённо вздохнула.

— Пожалуй, мне стоит вернуться в свои покои, — сказала она.

— Да… да, конечно, — ответила служанка. Но, прежде чем вы уйдёте, можно мне задать один вопрос?

Паландора устало кивнула и взглянула на неё в ожидании.

— Скажите мне, если это вас не сильно затруднит: как мы поступим следующим вечером? Что-нибудь изменится в сравнении с сегодняшним? И… если нет… как долго нам придётся это продолжать?

Киана вздрогнула. Этот вопрос больше всего беспокоил её саму. Но она была совершенно без сил, чтобы думать об этом сейчас.

— Рруть, голубушка… — сказала она, протирая глаза, — я так тебе благодарна. Ты, должно быть, не сможешь никогда себе представить, как. Я знаю, — сказала она, опустив руку в карман платья, — тебе всегда хотелось иметь такую брошку. Она твоя.

Паландора достала брошь с букетом сирени, которую прежде отколола со свадебного платья, и отдала её покрасневшей служанке.

— Бери же, — поторопила она её. — На все твои вопросы я отвечу позже. А сейчас нам обеим нужно как следует выспаться.

«Нужно-то нужно… — думала она, возвращаясь к себе после того, как поцеловала Рруть напоследок и убедилась, что та легла в постель, — вот только удастся ли мне сегодня заснуть?»

Она так и не сумела заставить себя откинуть полог и лечь на свою половину кровати. Обошла всю комнату на цыпочках, достала из сундука второе одеяло, которое всегда там хранила зимой на случай, если ночь выдастся особо холодной и, завернувшись в него, устроилась на низком диванчике у подоконника.