Дочь Двух Матерей

Глава 50

И, как она сказала, так и случилось. Ровно неделю спустя у Рруть отошли воды: она не успела даже испугаться, как ею оперативно занялись. Опять же, в присутствии Паландоры, которая по-прежнему ломала голову над своим следующим шагом и решила хотя бы понаблюдать за процессом. Лекарь предупредил, что подобное зрелище для неё нежелательно и может вызвать лишний повод для беспокойства, но он не имел права ей отказать.

Киана искренне обрадовалась и испытала облегчение оттого, что она не была взаправду беременна. Не хотелось бы ей в тот момент оказаться на месте служанки. Впрочем, природа благосклонно отнеслась к имо, в отличие от их ископаемых предков с более узким тазом, если верить виктонским палеонтологам. У тех, например, всякие роды протекали тяжело и болезненно, смертность была высока, что чуть не привело в итоге к сокращению популяции и вымиранию вида. Но эволюция одумалась, внесла коррективы, и нынче большинству современных людей такие осложнения не грозили — а вторые и третьи роды длились зачастую не дольше нескольких минут. С первыми было труднее, конечно, изредка требовались обезболивающие препараты, а после надлежало зашивать разрывы — но не более чем в 30–35 % случаев. Увы, Рруть угодила в меньшинство. По счастью, виктонская медицина была в самом деле передовой, и она получила первоклассную помощь. Промучилась бедняжка чуть ли не полчаса, но всё же произвела на свет здоровую девочку.

В самом деле, девочку.

Младенца тщательно обмыли, и акушерка, завернув его в белую простыню, попросила Паландору передать его матери. Та взяла крохотный свёрток на руки, взглянула в глаза малышки…

…и с того момента всё было для неё как в тумане. Не эмоционально приправленным, не искрящим состоянием аффекта — в тумане чистейшего цинизма. А ещё говорят, что расчёт ясен и холоден. Бывает, как выяснилось, мутный и горячий расчёт.

«Это моя дочь, — сказала киана, прижав ребёнка к сердцу. — Её зовут Тристиш».

Она вдруг услышала это ясно, как если бы не акушерка, а сам божественный Создатель передал ей младенца и в тот же самый момент шепнул его имя на ушко. Выходит, Летьенн оказалась права: имя действительно слышишь. Ещё секунду назад ты не знал его и ломал голову, а сейчас — озарение — и по-другому и быть не могло! Необычно, но в то же время вполне ожидаемо.

— Это моя дочь, — повторила она, глядя всем присутствующим в глаза.

— А где же моя? — слабым голосом отозвалась Рруть.

Тогда госпожа подошла к ней, пригладила спутанные волосы, положила руку на покрытый испариной лоб.

— Сожалею, — сказала Паландора, превосходно имитируя скорбь. — Она умерла.

Служанка откинулась на подушки и забылась. Она была опустошена.

Позднее бедная девушка придёт в себя и будет плакать, голосить, просить показать ей ребёнка. Паландора к тому времени убедит всех в своей легенде. Будет утешать подругу и мысленно рвать на себе волосы.

Опять она натворила что-то непоправимое. Казалось бы, её дар должен облегчать ей жизнь и давать неоценимые преимущества. А получалось всё наоборот: ей приходилось постоянно преодолевать трудности и скрывать свою суть. И заставлять страдать тех, кто это не заслужил.

Паландора попросила нанять для малышки кормилицу, ссылаясь на слабое здоровье и недостаток молока. Не говорить же всем, чем вызван этот недостаток! Поручать девочку Рруть она побоялась: вдруг её обман раскроют. Позднее ей пришлось в этом раскаяться.

Она хотела возвратиться в Пэрферитунус незамедлительно, но киане Фэй пришлось настоять, чтобы Паландора задержалась ещё на несколько недель: для новорождённой такое путешествие обещало быть долгим и опасным. Девушка подчинилась, но не находила в этом для себя пользы. Довлело чувство вины, усиливавшееся благодаря необходимости день ото дня лицезреть этих добрых людей, которым она продолжала лгать. И потом, столица Вик-Тони ей, безусловно, нравилась, кое-чем откровенно прельщала и восхищала до глубины души, но дом её и сердце были не здесь. Они принадлежали краю Троих Озёр. Краю, который она так часто видела во сне и который, бывало, навещала вне тела. Это оказалось проще, чем она думала: её пугала необходимость преодолеть больше тысячи миль, чтобы вернуться домой, но, как выяснилось, такие большие расстояния не являлись для Паландоры помехой. Совсем ни к чему оказалось проделывать весь этот путь шаг за шагом: достаточно было пожелать очутиться в своих замковых покоях, которые она помнила до мельчайших деталей. С каждым днём она посещала замок всё чаще, одолеваемая тоской по дому. Даже не дому как таковому, а тихой заводи, где она могла укрыться ото всех и избавиться, наконец, от тягостной обязанности искажать правду.

Тристиш тем временем была встречена с восторгом. Виктонцы, в отличие от эскатонцев, не страдали таким недугом, как излишнее суеверие, а потому с радостью показывали новорождённых родственникам и друзьям. Разве что убеждались, что все находятся в добром здравии и тщательно вымыли руки, прежде чем прикасаться к младенцу. Уже совсем скоро малышка, не зная того, стала звездой салона. Хозяйке было жаль, что той предстояло вскоре уехать, и она уже заранее с нетерпением ожидала следующей встречи.

К середине осени Паландору, наконец, посадили на тот же торговый галеон, который доставил её в Виттенгру, и пожелали ей счастливого пути и скорейшего возвращения.

Рруть поднялась за ней на борт ничего не видя перед собой и поминутно спотыкаясь. Она и так провела четыре недели в глубокой скорби, и предстоящая морская поездка была ей совсем некстати. «Но ничего, — утешала она себя, — вот вернёмся домой и, клянусь, я больше ни шагу не ступлю из замка». Ко всем её невзгодам добавилось ещё и то обстоятельство, что океан в абалторе был неспокоен, и на третий день пути разразился шторм. Не сильный, не опасный, но ровно из тех нудных и затяжных, которые имеют свойство изматывать нескончаемой и неоднородной качкой. На сей раз девушке не рекомендовали покидать каюту и уж тем более приближаться к борту. Она наполняла ведро за ведром и чувствовала себя прескверно, и как-то ночью не выдержала. Вышла на палубу, ником не замеченная, подпрыгнула на волне и вцепилась в фальшборт. Скорбь изнуряла, изнуряла болезнь, тогда она вдруг подумала, что ей, в сущности, нечего здесь делать. Всех, кого она когда-то любила, она уже потеряла. А Паландора прекрасно обойдётся и без неё. Особенно теперь, когда у неё есть маленькая дочка.

Рруть не могла соображать ясно, и уныние застигло её врасплох в тот момент, когда ей было некому помочь. Поддавшись ему, бедняжка разжала пальцы…

Её искали, конечно; искали весь день, и два, и всё больше убеждались в том, что больше уже не найдут никогда. Усерднее всех искала киана — как раз оттого, что сразу же догадалась, что именно произошло, и до последнего убеждала себя, что её догадка ложна. Но нет. Единственной ложью здесь были не факты, которые говорили сами за себя, а та паутина, которой будущая гердина так ловко и незаметно оплела всё своё существование. И благодаря которой теперь на её совести была смерть не одного, но двух человек.

Возвращения на родину Паландора не запомнила. Один лишь бесконечный серый день, косые струи дождя, беспокойное море, не чинившее, впрочем, препятствий, и крохотный свёрток, который она прижимала к груди.

А также бесплодные попытки объяснить себе, как вышло так, что она, дар воды, меньше чем за год позволила воде по своей милости сгубить двоих? Первого утянула сама, вторую… Нет, она сколько угодно могла прятать синие глаза и огрызаться в ответ: «Я её не убивала!». Совесть было не убедить. И девушка прекрасно знала, что лишилась служанки и подруги по собственной вине.

В порту был тоже серый день, унылость серых пакгаузов, серые волосы кианы Виллы, серый плащ её советника — серого кота… На фоне этой серости полыхало лишь единственное огненное пятно.

Кудри Феруиз.

Именно она встретила Паландору у самого трапа и протянула ей руку. Янтарные глаза въедливо изучали путешественницу. Но куда больше — край одеяльца с вензелем гердины Фэй и крохотное личико безмятежно спавшей девочки.

Ведь, в конечном итоге, именно ради неё Феруиз прибыла в Озаланду. Чтобы удостовериться в том, что её старший брат и близкий друг не канул без следа, что отныне она стала тётей.

Эта новость застала её в самый подходящий момент: остаток лета Феруиз провела в административных делах, возведении теплиц по проекту западного побережья и попытках доказать, что её отношения с одноглазым капитаном стражи Йэллубана — дружеские, и не более того. Доказать, причём, самой себе, нежели ему. Тот и сам не переступал черты и общался с будущей гердиной, в первую очередь, оттого, что ему это общение доставляло истинное удовольствие. Он ценил общность их взглядов и интересов, принимал вызовы, которые эта женщина бросала один за другим, и не уставал ею восхищаться. Всё то же самое в равной степени испытывала и она. Плотный график не оставлял им много времени на личные встречи, а эпистолярный жанр ни один ни другая не жаловали, так что общались они довольно нечасто, но после Листопада выбрались-таки в Шаффиранский лес на осеннюю охоту. По дождям, по раскисшим дорогам, но вовсе не с кислыми лицами. Извозились в грязи, промокли до нитки и, если бы не верная легавая помощница Феруиз, которая к первому году жизни назубок усвоила все команды и была образцово натаскана, наверняка утонули бы в каком-нибудь застоявшемся болотце в поисках подстреленной тушки. Для рыжей галганки это стала первая проба в полевых условиях, и она выдержала её с достоинством. Вечером они, увешанные трофеями, развели костёр и с наслаждением облачились в сухую сменную одежду. Феруиз не хвалилась своим мастерством, но с гордостью поглядывала на добытую птицу.

«Всё закономерно, — заметил киан Дшон, установив вертел и нанизав на него перепела. — У тебя два глаза, да к тому же собака в придачу. Немудрено, что и добычи ты настреляла вдвое больше».

Собака между тем работала в команде и приносила трофеи обоим, о чём Феруиз сочла нужным напомнить. А что касалось глаз… Здесь тоже всё было неоднозначно, поскольку киана одним из них рыскала по округе, мониторила обстановку, брала прицел — а второй не спускала со своего спутника. И это её беспокоило. Сильно.

А всё потому, что было ещё кое-что, в чём она поклялась перед отцом и королём во второй половине весны. Как единственная из сестёр, знакомая с содержанием пакта, Феруиз понимала, что эта история могла тянуться без конца. Для начала под подозрением были дочери Кассары, потом станут внуки… правнуки… И, чтобы упрочить своё положение, будущая гердина Рэди-Калуса пообещала никогда не иметь отношений с мужчинами. Не выходить замуж. Не обзаводиться детьми. Тем более, что она была осведомлена о своих необычных способностях. Феруиз относилась к ним крайне противоречиво и предпочитала вовсе ими не пользоваться: разве что в крайнем случае. Поскольку это делало её порочной, она предпочла не передавать пороки по наследству.

Вот только своё обещание киана дала до того, как познакомилась с Дшоном. Твёрдо уверенная в пылу своей молодости, что сдержать его будет достаточно просто. И теперь, наблюдая за своим другом в свете костра, девушка начала подозревать, что ей пришлось отказаться от чего-то очень важного и незаменимого в жизни.

Тот вечер был особенный: таковым его сделал удачный день на охоте, отсутствие соглядатаев, походная обстановка, расслабляющий треск сучьев костра и интимный полумрак. И, вполне вероятно, не будь Феруиз ведьмой, всё сложилось бы тогда совершенно иначе и знаменовало начало чего-то нового. Увы, киане пришлось объясниться и поведать о своём решении, не упоминая, разумеется, о вызвавших его причинах. Дшон был, конечно, озадачен, но и виду не подал. Он заведомо не рассчитывал на многое с дочерью герда, как бы сильно она ему ни нравилась. Герды вообще народ особый, как он понял. Друг, вон, задумал жениться на сестре (ну хорошо, приёмной), а подруга вовсе оставаться незамужней… У правящей верхушки свои причуды.

Он постарался отнестись к этому философски и на следующий день проводил её до развилки, где пути уроженцев западной и восточной части острова расходились. Заручившись обещанием как-нибудь повторить эту вылазку. Обещанием вполне конкретным, а не вымученным из вежливого снисхождения: ведь, так или иначе, дружить им никто не воспрещал, а эти двое чуть меньше чем за полгода стали близкими друзьями.

Дшона это устраивало. Феруиз же приходилось пенять на себя. А потому, когда немного времени спустя пришла новость о том, что благодаря Паландоре у киана Тоура появилась внучка и уже совсем скоро она прибудет на Ак'Либус, это позволило девушке отвлечься от тягостных мыслей и направить свою энергию в иное русло.

Дело обстояло не так, что, раз уж своих малышей у Феруиз быть не могло, она переключилась на племянницу. В будущем, с годами, именно к этому всё и пришло, да иначе и быть не могло, но пока Феруиз как участница пакта решила присмотреть за девочкой. Не без сожаления: она-то осознанно отказалась от семьи, чтобы дети не наследовали её дефекты, а эта легкомысленная Паландора — поглядите-ка! — оказалась далеко не такой сознательной и дальновидной! Другого от неё, конечно же, ждать и не приходилось. Пришлось взяться за дело самой.

Феруиз осталась ночевать в замке Пэрфе и после ужина отозвала Паландору на личный разговор.

— Значит, так, — объявила она, меряя шагами комнату и с гордо поднятой головой глядя сквозь собеседницу, — девочку мы будем воспитывать в равных долях. Я не позволю тебе брать такой кропотливый труд исключительно на себя.

И добавила, чтобы до этой взбалмошной дошло наверняка: «Тебе не испортить её, убийца».

— Полгода она будет жить у тебя, полгода у нас с отцом, — продолжала Феруиз, убедившись, что Паландора её внимательно слушала и не перечила. — Не все полгода подряд, разумеется. Позже я предоставлю тебе график. Она получит первоклассное образование и разовьёт должные административные навыки.

— Уж не собираешься ли ты завещать ей Рэди-Калус? — съехидничала синеглазая киана с побелевшим от гнева лицом.

— Это тебя не касается. И вообще, у меня такое ощущение, что я должна вести этот разговор с твоим наставником — человеком более разумным и вдумчивым. Позже я так и поступлю, а тебе я пока что ставлю на вид, что у тебя нет выбора. Я вижу, ты намерена отказаться от моих условий. Но они не подлежат обсуждению, ведь в противном случае всем придётся узнать о тебе правду. Ты знаешь, какую.

Паландора тяжко вздохнула. Как она устала. Устала притворяться, устала разбираться с этой историей, оплакивать гибель служанки и винить в ней себя. Устала.

Пожалуй, если бы её окружение узнало обо всём, оно бы сделало киане одолжение. Сняло с её плеч тяжкий груз этой тайны. В какой-то момент она захотела выпалить: пусть эта настырная Рэдкл заберёт себе племянницу насовсем, пусть все от неё отстанут, и только осознание того факта, что в таком случае её материнство могут поставить под сомнение, позволило ей удержать язык за зубами.

«Ладно, — решила она, — мне необходимо собраться с силами. Сейчас я не в том положении, чтобы спорить».

Она больше не слушала Феруиз. Устроилась на тахте поудобнее и точно так же глядела сквозь неё.

— Интересная ты женщина, — заметила она десять минут спустя. — Изложила мне планы, которые вынашиваешь. Расписала весь жизненный путь девочки, вплоть до того, каков будет её амриж, и кто напишет портрет для Залы предков, но ты до сих пор даже не поинтересовалась её именем.

— Это не важно, — бесстрастно ответила Феруиз. — Она всё равно захочет его сменить.

Впервые за весь вечер сёстры взглянули друг другу в глаза — по-настоящему, не вскользь. Одна в недоумении от слов собеседницы, вторая — оттого, что у неё вырвались эти слова.

— Я назвала её Тристиш, — произнесла наконец Паландора и добавила, чтобы Феруиз не вздумала её прерывать: — Я услышала это имя. Получила его от Создателя. Такие вещи остаются неизменными.

— Как тебе будет угодно, — отрезала Феруиз и вышла из комнаты, считая разговор исчерпанным.

Позже, годы спустя она будет неоднократно спрашивать себя, что натолкнуло её на мысль о смене имени, ведь к столь резкому шагу у девочки не окажется никаких предпосылок. Она будет расти и радовать обеих: и мать, и тётю. А также своих будущих подданных в Пэрферитунусе и Рэди-Калусе, которые назовут её дочерью двух матерей, даже не подозревая о том, что ни одна из них не является её кровной родственницей. Никто не будет об этом знать, кроме самих «матерей» — да и то, каждая со своей стороны.