Дочь Двух Матерей

Глава 18

Все их последующие дни состояли из невинных шалостей скучающего разума и попыток одной стороны добиться благосклонности другой — бесконечного бега по кругу, как в детской игре, когда ребятишки снова и снова огибают ствол векового тысячелистного дуба, стараясь друг друга нагнать. Когда каждый охотник, и он же — добыча. И, едва из-за полуокружности шершавого ствола покажется край рубахи другого, как вот он уже скрылся, и так можно кружить хоть целый день.

Рэй вновь загнал себя в трудное положение. Паландора была ему, несомненно, дорога и вызывала в его душе особое волнение. Он желал бы признаться ей в этом и упрочить их отношения. Виктонская кровь его матери и виктонское же воспитание требовали от него длинных и пространных объяснений в любви, тогда как менее вычурные эскатонские традиции не предлагали отдавать дань изящной словесности. Если двое наслаждались обществом друг друга, слова здесь были совершенно ни к чему. Разрываясь между двумя подходами, имеющими равнозначное право на жизнь, Рэй долго не мог решить, как ему поступить. А ещё угнетала боязнь отказа и врождённая робость, желание сделать всё правильно и не навредить. Никого не обидеть и не озадачить.

Паландоре же Рэй был вполне симпатичен, и она твёрдо знала, что он к ней неравнодушен. Ей это льстило и красило щёки румянцем. Вот только был бы он чуточку посмелей… В конце концов, она девушка и, к тому же, киана. Ей не пристало проявлять чрезмерный интерес и брать инициативу в свои руки. Первый шаг — за мужчиной, а он всё не мог его сделать. Поднял ногу, да так и застыл, как журавль. Она, как могла, помогала, она намекала — но не могла же она всё делать сама! Ей хотелось, чтобы её добивались; пусть не настойчиво, но хотя бы чуть-чуть. Чтобы за ней элегантно ухаживали и подавали руку ей твёрдо, а не словно боясь прикоснуться. Чтобы носили её на руках, чтобы ею восхищались, но в то же время имели своё независимое мнение и не боялись принимать решения.

Лодыжка Рэя между тем зажила и больше не доставляла ему беспокойства. Надобность в постельном режиме отпала: настало время разъезжаться по домам. И, чем ближе подкрадывался миг расставания, тем больше обоими овладевало глухое отчаяние.

— Так не хочется уезжать, — призналась Паландора в последний день лета.

— Мне тоже, — вторил ей Рэй.

— Тогда давай отложим поездку на завтра. А сегодня опять побываем в лесу. Потом у нас будет столько дел, что мы вряд ли сможем выбраться на прогулку в ближайшее время.

— Может, лучше отправимся на север, к побережью? — предложил Рэй. Девушка ответила на его предложение с энтузиазмом: наконец-то и он высказал свои пожелания.

Весь долгий путь Рэй беспечно насвистывал на дудочке так, что вскоре у Паландоры защемило виски и зазвенело в ушах от этих напевов и дорожной тряски. Местность здесь была слабо освоенной, кусочно и без рвения поделённой на пашни и луга, но всё больше дикой. Лошади брели заросшими тропами, чаще — без тропы вовсе. По предосеннему бездорожью.

К середине дня показался утёсистый берег, о который с шумом билось сизое море. Оно было совсем не такое, как в Озаланде — более неспокойное, пенное от бурунов, словно бешеное. Паландора спешилась с Дымки, покрывшейся клочьями такой же желтоватой пены, подошла к самому краю скалы.

— Осторожнее! — испуганно воскликнул Рэй. Он же не знал, что ей ничего не стоит броситься в эти бурные воды, и с ней ничего не случится. А потому он тоже поспешил коснуться ногами земли и крепко взять её за руку, опасливо подумав, между тем, что в погоне за девушкой ему не хотелось бы повторно растянуть лодыжку. Они стояли так ещё долго, и прибрежный ветер шумел у них в ушах, развевал волосы, юбку, полы камзола.

— Я почти уверена, что среди этих камней скрываются тиани! — воскликнула Паландора.

— Почему? — спросил её сопровождающий. — Разве здесь недалеко госпиталь или больница?

Девушка звонко рассмеялась. Она имела в виду совсем не медицинских работников, о чём тут же ему сообщила и с укоризной добавила:

— Что же ты, Рэй, не слышал сказок про тиани? А ещё творческий человек!

— Не слышал, — признался он. — Моё семейство равнодушно к сказкам. Другое дело высокая поэзия и проза.

— Но уж про тиани-то всякий слышал! — возразила Паландора. — Они обитают повсюду: в лесах, у корней деревьев и между ветвями; в полях, среди колосьев пшеницы и ржи; в высоких горах и в пустынях, в озёрах и реках и даже в морях.

— Ну надо же! И кто они такие?

— Маленький народец, — ответила Паландора, вспоминая, что ей рассказывали в деревне, — невидимый обычному глазу. Их могут увидеть лишь те, кто смотрит на мир не глазами, а сердцем, или вовсе любой человек — при свете полной селины, приняв настойку из клевера и дурмана и умыв ею лицо.

— Разве дурман не ядовит? — спросил Рэй с сомнением в голосе.

— Возможно. Как и всё в больших дозах. В Пэрфе-Кур девчонки в полнолуние так искали тиани. Обошли всю деревню, спустились в луга, спугнули диких куропаток и сами так перепугались в темноте, что визгу стояло на весь Пэрферитунус. В деревне было решили, что на них напали лихие люди, а когда выяснили, в чём дело, рассердились и долго ещё не выпускали их на улицу после заката. Сказали, пусть лучше сидят под замком и не выдумывают всяких глупостей. А потом они в чёрной бане кликали чертей… Тоже забавная вышла история…

Рэй слушал все эти милые глупости, как слушает усталый путник звон ручья — не разбирая слов, не вникая, лишь наслаждаясь журчанием. Её речь действовала на него благостно и умиротворяюще.

— Мне так нравится, когда ты рассказываешь истории, — признался он. — Можно попросить тебя об одном одолжении?

— Можно, — согласилась Паландора.

— Ты не будешь против, если я включу некоторые твои рассказы в свою поэму?

— Абсолютно нет! — воскликнула девушка. — Это будет замечательно. Значит, ты вновь приступил к работе над ней?

— Почти… Если так можно сказать… У меня созрели пара десятков страниц, но…

— Дай мне их почитать! — попросила она.

— Но это же черновики, киана, — возразил Рэй. — Работа только начата.

— Всё равно, мне так любопытно! Ну, не жадничай, Рэй. А не то я обижусь.

— Прости, Паландора, — сказал он со всем доступным ему раскаянием в голосе, — я не могу. Это не в моих правилах.

— А когда ты закончишь, я смогу почитать? — спросила она, поджав губы.

— Да, конечно. Вот только…

— Что?

— Только я сам не знаю, сумею ли когда-нибудь закончить. Это очень долгий труд, и я не продумал ещё толком весь сюжет, и…

Настал её черёд слушать журчание ручья — на сей раз отнюдь не умиротворяющее. Паландора подумала, что это очень хорошо, что остальные мыслят и действуют не под стать её другу. Если бы все были такими же неспешными, мир ещё долго находился бы в ожидании качественной литературы. Каждый автор зрел бы и набухал, как слоёные весенние почки, а в один прекрасный момент, едва ветер изменится, вдруг завял бы и передумал. «Хорошо, что есть люди, которые берут и делают дело. И это касается не только поэзии», — с горечью вздохнула она. Протёрла глаза и осмотрелась в поисках тиани. Вдруг они в самом деле прячутся здесь. Уж ей-то, чтобы их разглядеть, не нужно ни клевера, ни дурмана. Ни даже полной луны. Увы, несмотря на это, Паландоре никогда не доводилось прежде пересекаться с тиани, хотя её призрачные друзья утверждали, что увидеть их проще простого. Что тиани намного ближе к плотным слоям мира, чем они сами. Но как-то не сложилось. Возможно, их не слишком привлекал замок Пэрфе. И сейчас, как бы девушка ни старалась, она не смогла разглядеть никого вокруг — ни в морской пене, ни в резцах скал, ни в пучках низкой ползучей растительности. Ни у горизонта, ни в облаках. Похоже, они в самом деле были здесь совершенно одни на краю мира.

Эта мысль наполнила её сердце негой.

Отступая с утёса, шагом за шаг, оставаясь к морю лицом, Паландора потянула юношу за собой. Сбросила сандалии, прошлась по бежево-серой земле, поднялась на гряду шершавых валунов и чуть не угодила в почти идеально круглое отверстие у их подножия. Ахнула от неожиданности, опустилась на корточки и заглянула внутрь.

— Как ты думаешь, что это такое?

— Нора, должно быть, — ответил Рэй, присоединившись к ней.

— Такая большая? Нет. Мне кажется, это вход в пещеру.

Её предположение оказалось более верным. Паландора, придерживая юбку и осторожно ступая по острым камням, спустилась в лаз и проникла в пещеру. Она очутилась в большом гулком гроте с ноздреватыми серыми стенами, где слышен был приглушённый шум моря и плеск воды. Рэй попытался было уговорить её вернуться и не подвергать себя неведомым опасностям, но потерпел поражение. Тогда ему пришлось спуститься вслед за ней. Двое пересекли залу, запрокинув головы и увлечённо осматривая её покрытые сталактитами своды.

— Какое дивное место, — восхитилась Паландора. — Рэй, не забудь включить этот грот в свою поэму.

— Да. Он однозначно стоит того.

Рэй достал дудочку и извлёк из неё пару нот наугад. Опустил её и прислушался к звукам, которые разносило эхо.

— О нет, ты опять за своё! — воскликнула Паландора. — Право, я больше не знаю, обернулся добром ли мой жест, когда я преподнесла тебя эту дудку. Ты свистишь, как боцманы в порту, — рассмеялась она.

Рэй стушевался.

— Прости, я больше не буду.

— Прошу тебя, не извиняйся. Свисти, если хочешь. Как знать, возможно ты сочинишь не только поэму, но и какую-нибудь красивую мелодию.

— Едва ли. Я никогда не писал музыку. Как я уже говорил, для этого мне недостаёт вдохновения.

— Тогда, возможно, ты обретёшь недостающее вдохновение в этой пещере. Давай осмотрим её получше.

Они двинулись вдоль задней стены пещеры, терявшейся в полумраке, откуда попали в узкий смежный коридор, также испещрённый сталактитами и сталагмитами. Конечно, с эдремскими соляными пещерами в южной части острова здешний грот было не сравнить — а с галереями горного Тао и подавно. В любом случае, что Рэй, что Паландора не бывали ни там, ни там, и сумели прельститься скромным очарованием местных гранитных скал и известковых наростов. Оба решили не углубляться далеко и избегать коридоров с развилками. Остановились в третьем по счёту зале, куда через расщелину в потолке проникал солнечный свет и свежий морской воздух.

— Поверить не могу, что я никогда здесь раньше не была, — сказала Паландора, примостившись на камне у потолочной расщелины. — Всю жизнь прожила на этом острове, а такой красоты ни разу не видела. Как думаешь, сколько ещё на Ак'Либусе таких уголков, где непременно стоит побывать?

— Очень много, — ответил Рэй и смутился тем, как по-детски это прозвучало. — Но это скорее хорошо, чем плохо.

— Я с тобой полностью согласна. Когда я стану гердиной, первым указом снаряжу экспедицию во все концы острова, чтобы люди нашли как можно больше живописных мест! Хотя… В таком случае, о них все прознают, потянутся сюда, истопчут траву и изрежут камни непристойными надписями. Или поселятся здесь и окончательно погубят очарование нетронутой природы.

— Не такой уж нетронутой, — заметил Рэй, наткнувшись на ветхий обрывок верёвки, — кто-то уже побывал здесь до нас.

— Ах, ну и пусть. Главное, не вместо нас. Я предлагаю остановиться в этой пещере на ночлег. Что скажешь?

— Как пожелаешь, — ответил Рэй, рассудив, что они достаточно для этого экипированы. — Но для начала я бы советовал нам пообедать.

— Здравая мысль, — заметила Паландора, поднимаясь с камня.

В этот раз путники предусмотрительно запаслись провиантом и захватили плащи на случай дождя. Они вернулись к лошадям, вынули из седельных сумок поклажу и расположились на пикник у дымчато-розовой ноздреватой скалы, напоминавшей овсяный мусс. После обеда отправились на прогулку по окрестностям. Как знать, возможно в округе таились и другие, не менее живописные пещеры.

Рэй захотел написать здесь пейзаж. Он расположился посреди высушенного летним жаром поля, покрытого колкой соломой, и принялся делать наброски.

— С твоего позволения я не буду сегодня позировать, — сказала Паландора и устроилась рядом с ним, наблюдая за тем, как множатся линии на бумаге.

— Помнится, я обещал рассказать тебе, как изображают перспективу. Смотри. Это будет простая фронтальная перспектива. Перед нами раскинулось поле — кустарник, несколько валунов, дальше обрыв. За обрывом — синяя гладь, переходящая в зелень по линии горизонта. Так вот, намечаем на листе горизонт посередине и фиксируем точку схода, в которую будут стекаться все линии рисунка, параллельные полю зрения наблюдателя. Дальние объекты прорисовываем более тонкими линиями, ближние — толще, чтобы они казались весомее. Ну и, конечно, изображаем ближние объекты крупнее дальних. А потом забываем всё, что я сказал, и рисуем так, как велит сердце. Как видим перед собой — причём не только глазами. Мне очень понравилось, как ты недавно говорила о тиани. Я их, конечно, ни разу не видел и уже не ребёнок, чтобы поверить в их существование, но когда я рисую, я понимаю, что значит «видеть сердцем». Когда рисунок — это не просто копия того пейзажа, что лежит перед тобой, но отражение определённого состояния этого места таким, каким оно никогда раньше не было и вряд ли когда-нибудь будет ещё. В моменте «здесь и сейчас». Это — попытка увидеть скрытое глазу стороннего наблюдателя и запечатлеть его на бумаге. Как, например, вон тот узор облаков — кажется, они напоминают портрет женщины в широком капюшоне. Один глаз у неё темнее другого, нос пуговкой. Левая половина лица полна плавных изгибов, причёска лежит волной, а справа — топорщится во все стороны. И фон, на фон посмотри, какие слева от неё облака пышные и кудрявые, а справа разрозненные и рваные.

Паландора смотрела, куда указывал Рэй, но не видела никакой женщины. Центральное облако казалось ей, скорее, похожим на человека в тёмной накидке, за которым слева бежало стадо баранов, а справа от него разлетались острокрылые птицы. Но девушка признала, что вариант Рэя был куда поэтичнее.

— А ещё, — добавил он, — эта женщина немного напоминает тебя в тот вечер после ярмарки, когда мы встретились с тобой в Астуре. Кстати, об этом. Я понимаю, что мой вопрос может показаться бестактным и ты вправе на него не отвечать, просто за последние дни мы очень сдружились, а меня по-прежнему снедает любопытство…

— Ну же, продолжай — попросила девушка, когда он запнулся.

— Паландора, что именно приключилось с тобой, что вынудило тебя прийти в трактир в таком виде?

Паландора замялась. Ей очень хотелось ответить на этот вопрос, правда. Но это было невозможно.

— Знаешь, Рэй, это в самом деле бестактно! — ответила она. — Но тебе я как другу прощу такую любознательность. Это очень долгая история, и когда-нибудь, надеюсь, я смогу тебе её рассказать. Но не раньше, чем прочитаю твою легендарную поэму! — добавила она со смехом. — Пусть это будет для тебя дополнительным стимулом.

«К этому времени, — решила она, — я либо придумаю альтернативную версию, либо мы станем настолько близки, что я смогу рассказать ему обо всём».

Рэй загрустил.

— Это займёт время, — сказал он, растирая подушечкой пальца след карандаша на рисунке. — Много времени. Когда хочешь всё сделать правильно, требуется не спешить.

Он наскоро набросал на бумаге линии облаков, пока в небе их не сменили другие, и вновь принялся затенять эскиз.

— У тебя разный подход к поэзии и живописи, — заметила Паландора. — Не оттого ли второе удаётся тебе куда легче первого?

— Что ты имеешь в виду? — спросил Рэй, не отвлекаясь от рисунка.

— Когда ты пишешь с натуры, ты не задумываешься, а просто действуешь. Не стремишься всё сделать правильно. Ты же сам сказал, что сначала намечаешь перспективу, а потом откидываешь это за ненадобностью и рисуешь как получится.

— Это была шутка, — возразил он. — Но, вообще, в твоих словах что-то есть. Просто в живописи всё, что тебе нужно, уже имеется перед глазами. Ты копируешь то, что видишь — добавляя кое-что от себя. А в поэзии и, должно быть, в музыке, все образы приходится брать из головы — и то, как они выглядят в твоём воображении, не всегда совпадает с тем, что получается на бумаге. Музыка вообще чрезмерно абстрактна. Ею можно передать любую эмоцию, но требуется предельная точность: один неверный аккорд способен изменить настрой всего произведения.

— А в картине — один неверный мазок? — предположила Паландора, пытаясь следовать его логике.

— Да. Но тогда ты просто берёшь и замазываешь его. Смешиваешь другие краски.

— Но ведь и в музыке можно переписать аккорды?

Рэй стушевался.

— Да… Пожалуй, да… Ты права.

— Давай с тобой договоримся не переживать из-за неточных мазков и аккордов, — предложила Паландора. — Ни в искусстве, ни в жизни. Если и то, и другое можно исправить — из-за чего, право, все эти волнения? А если кто-нибудь упорно не желает дать тебе вторую попытку, значит, этому человеку не место в твоей жизни. Как будущие герды мы более остальных вправе выбирать своё окружение.

— Если бы это было так просто… — попытался он возразить. Паландора нахмурилась.

— Я лично не вижу здесь никаких сложностей. Рэй, не заставляй меня разделять с тобой своё уныние: поверь, это не на руку ни мне, ни тебе. Вообще, в начале нашего знакомства ты показался мне бо́льшим оптимистом. Но в последние дни я вижу тебя задумчивым и мрачным. Тебя что-то тревожит?

Рэй поднял взгляд от эскиза, встретился с ней глазами.

— Да, — сказал он тихо и, как будто, виновато. — Собственное будущее. Опасения, что не справлюсь со своими обязанностями дома. А ещё тот факт, что я давно уже хочу сказать тебе одну вещь, но никак не могу подобрать подходящих слов.

— А ты нарисуй! — предложила Паландора, которая догадывалась, что именно он хотел сказать, но подозревала, что словами это из него придётся вытягивать ещё добрый десяток лет. Рисовал он, во всяком случае, куда увереннее, чем разговаривал.

— Как нарисовать? — не понял он.

— Сердцем, вестимо. Это уж ты выбери сам как художник. А потом мне покажешь.

Паландора встала и подошла к обрыву, чтобы ему не мешать. Рэй вздохнул и перевернул лист бумаги, затем поймал какую-то мысль и энергично заработал карандашом. Ему потребовалось около получаса, в течение которых девушка обошла побережье, не удаляясь, впрочем, слишком далеко. Она убедилась в том, что лошади как следует пообедали свежей травой и не голодны. Нашла неподалёку извилистый ручей с ключевой водой и отвела их напиться. А когда возвратилась, Рэй протянул ей лист бумаги, сложенный пополам. Его глаза кричали о том, чтобы она взяла рисунок как можно скорее, пока он не передумал.

«Уверена, это шедевр, достойный картинной галереи Эрнербора», — улыбнулась киана.

Она развернула лист и увидела всё тот же пейзаж, над которым юноша работал с самого обеда. Только теперь на нём добавились две фигуры. Они сидели на траве, одна в ногах у другой, и руки их были переплетены не то гирляндой, не то длинной дымчатой лентой, едва обозначенной на рисунке. Их лица были скрыты в тени, но по причёске и по деталям костюма в фигурах безошибочно можно было распознать их двоих.

— Видишь, оказалось не так уж и сложно, — заметила Паландора. — Сейчас я, с твоего позволения, побуду именитым критиком и начну расшифровывать тайные знаки. Поведаю тебе о том, что автор хотел сказать этим произведением — да так, что ты сам удивишься полноте и разнообразию мыслей, которые ты, якобы, вложил в рисунок. К примеру, это поле, с чем оно у тебя ассоциируется? Поле брани, поле деятельности, поле житейских невзгод? Как на нём выделяется каждая травинка, все эти мелочи жизни. А океан, что бушует за ним? Океан людских страстей, что-то крупное и неизведанное, что ожидает этих двоих, вглядывающихся в горизонт. Оба молоды, прилично одеты, с вниманием к деталям, несомненно отличаются благородным происхождением. Он сидит у её ног, восхищается ею и превозносит её. Скромности ему не занимать, конечно. Она принимает его ухаживания, ей нравится, что ею любуются, не скрою, но трепетному поклонению она предпочла бы дружбу и равенство. На небе ни облачка: положительный знак. Ни над кем не сгущаются тучи. И, наконец, эта лента… Знаешь, очень похоже на то, что молодой человек сделал девушке предложение. Причём она ответила согласием. Мне это нравится.

— Ты так думаешь? — осторожно спросил Рэй, прикрыв ладонью лицо.

— Я не припомню никакого другого случая, по которому руки молодых людей переплетались бы лентой. Или это цветы, которые растут у них прямо из рук?

— Нет, это гирлянда, — ответил Рэй, — такие используют в виктонских церемониях…

Он резко замолчал, осознав, что проговорился.

— Вот именно, — с торжеством в голосе заключила Паландора. — Я очень хороший художественный критик. Говорят, если ты чего-то не умеешь, начни это критиковать — тогда никто не усомнится в твоей компетентности. Но, позволь, почему ты убрал облака? Оставил бы те, в которых, как ты сказал, скрывается портрет разноглазой женщины. Вышло бы очень красиво.

— Лишняя деталь, — ответил Рэй, — она бы перегружала рисунок. На мой взгляд, человеческих образов вполне достаточно либо на земле, либо в небе.

— Как скажешь. Из нас двоих ты больший эксперт. Значит, ты это хотел мне поведать? — спросила девушка, указав на действующих лиц рисунка. Рэй не отвечал. Он напряжённо думал над тем, что преподнести ей такое изображение было не самой лучшей идеей.

— Ладно. Не знаю, как ты, но лично я примерно так себе всё это и представляла. Только нужно ещё дорисовать экипаж.

— Зачем? — спросил Рэй, не вдумываясь в её слова.

— Как зачем? Чтобы мы могли поехать домой, конечно же! Не всё же в поле сидеть и мёрзнуть.

Наконец он вышел из оцепенения и сделал попытку улыбнуться.

— Я добавлю его на следующем рисунке. Здесь места не хватит.

— Добавь, будь любезен, — она говорила это без тени сарказма и ласково гладила его по плечу. — Нарисуй вид изнутри: оба едут в обнимку, их пальцы переплетены. Она пахнет морозом и горной лавандой, он…

— Почему морозом? — перебил её Рэй.

— Ну, не знаю. Это такой прохладный мятный аромат, который освежает и бодрит. Я не знаю, можно ли передавать запахи на картине, но ты постарайся.

— Красками — вполне возможно. Но карандашом я не справлюсь.

— Тогда нарисуй в красках. Я бы сама нарисовала, в качестве ответа к твоему наброску, но я плохой художник. Всё, что я умею рисовать, это вот это.

Паландора взяла у него карандаш и набросала на грязном черновом листе силуэты глазастых летучих рыб с плавниками, напоминающими крылья мотылька. Они изгибали хвосты и от них во все стороны летели брызги.

— Но этого не хватит, чтобы ответить на твою историю, — добавила она, потупив взор, — чтобы передать мои эмоции и рассказать о том, как она пришлась мне по душе. Разве что, может быть, это поможет.

Паландора отложила кипу бумаг и взяла его за руку, поднесла её к губам, со смехом подумав о том, что это следовало бы сделать ему.

— Киана Паландора, — позвал он её, не заметив, как перешёл на официальный тон, — Вам правда понравился рисунок?

— Да, — с чувством ответила она. — И, надо признать, я была бы рада ответить согласием на подобное предложение.

— Вы… согласились бы стать моей женой? — с придыханием спросил Рэй.

— Знаете, — сказала Паландора, копируя его манеру, — если вы хотите сделать мне предложение, сослагательное наклонение здесь ни к чему. Но, отвечая на ваш вопрос, да. Согласилась бы. Только это следует сперва обсудить с кианой Виллой.

— Всенепременно! — воскликнул он. — Первым делом, когда я вернусь домой, я поговорю с моим отцом и попрошу у кианы Виллы вашей руки так, как подобает киану.

— Твоей — поправила его Паландора.

— Что?

— Твоей, — повторила девушка. — Рэй, мы же были на «ты»! Неужели наша дружба ничего для тебя больше не значит?

— Ах, да, конечно… Извини. Просто я так переволновался.

— Ничего страшного, Рэй — улыбнулась девушка. — Мне право жаль, что я дала тебе повод для волнения. Давай сделаем всё в наших силах, чтобы не доставлять друг другу такое неудовольствие. Будем всегда честны и готовы поддержать один другого словом или делом. Чтобы никогда больше не бояться обращаться друг к другу по любым вопросам и не робеть. Разве не для этого, в конечном итоге, люди вступают в брак?

— Да, да, вы правы! — согласился Рэй. — То есть, ты права, Паландора. Так и поступим. Я люблю тебя, — добавил он, чуть понизив голос и покраснев, но всё же произнёс это довольно чётко.

— Я тоже тебя люблю, — с улыбкой ответила Паландора, мысленно смахнув пот со лба. Уфф, с этим вопросом разобрались. Наконец-то.

Позднее, конечно, они обсудили подробнее их (относительно) спонтанное решение. У них был для этого целый вечер, пустынное побережье, коралловый отблеск заката на щеках, глянцевых от слёз счастья: когда оба истинно осознали, что произошло между ними, эмоции захлестнули их целиком. У них был привольный шум моря и ночной бриз, был цокот кузнечиков и огоньки светлячков. Были медовые оладьи из терема Иволги, клубничный морс и щепотка сахарной пудры. И целая жизнь впереди.