Дочь Двух Матерей

Глава 24

Охота, охота, охота… С чего она начинается? Конечно же, с календаря. Лиатор отведён для разминки: в эти дни добывают пернатых самцов. Яйца их самки, допустим, уже отложили, на что им, спрашивается, самцы? И, снарядившись на промысел, охотники идут стрелять тетеревов и селезней. Углубляются в дебри Шаффиранского леса в поисках эбонитовых важных глухарей: уж как те токуют, заглядишься-заслушаешься. Ходили бы и по душу серых диких гусей, но с ними поди разбери, кто самец, а кто самка. Последних не велено трогать, чтобы не навредить популяции.

Альфер — это уже сезон активной охоты. Охотники берут с собой помощников: собак и ловчих птиц, ведь летом дичь куда разнообразнее и доступнее. Глашатаи на главных площадях объявляют с началом лета открытие охотничьего сезона, и птицам в эти дни не позавидуешь. Дичь в Эс'Карл-Тони добывают исключительно пернатую; её единственную употребляют в пищу, да и то нечасто. Остальных животных обходят стороной: те, что помельче, сами пугаются, а от крупных хищников люди обороняются. Бывает, приходится их убивать, но только в порядке самообороны. Это уже не охота, а неизбежность.

К абалтору вовсю подрастают птенцы, и принято ходить на стайных уток и куропаток. В первые недели — на цаплю. А в горах в это время, как и по весне, ловят горных куликов. За ними и собирался Верховный король, как предписывал этикет осенней королевской охоты.

Традиционно королевская охота организовывалась раз в год, реже — два. Как правило, в летнее время, но, бывало, и осенью. Тогда на охоту короля сопровождал весь двор, и мероприятие это было, скорее, светским, нежели спортивным, и мало чем отличалось от увеселительной поездки на природу. Король со свитой останавливались в охотничьем домике, в котором от, собственно, «домика» сохранилось только название. По сути, это был четырёхэтажный бревенчатый дворец, способный без труда вместить в себя большое количество гостей — хоть целую сотню — и располагавший всеми удобствами. Во время мероприятия устраивались балы, прогулки по лесу, давались обеды на свежем воздухе. Смотрители королевских лесов заранее отлавливали оговорённую дичь и, зачастую подрезая ей крылья, выпускали в обозначенных местах, чтобы важным господам не приходилось рыскать за ней по всему лесу. Тогда приступали, наконец, к охоте: выпускали собак, которым даже не требовалось трудиться, чтобы взять след: уже совсем скоро они находили, что нужно, и застывали. Тогда откидывали соколов, и дамы с замиранием сердца следили за тем, как они взмывают в небо по спирали. Поднимали головы всё выше, восхищаясь полётом и роняя шляпки на землю. А после, когда хищник атаковал свою жертву, те же дамы картинно хватались за сердце, и кавалеры обмахивали их бледнеющие лица своевременно поднятыми из пыли шляпками, досадуя, что из-за этих чувствительных тепличных гардений они не могут наблюдать за схваткой. Выходило так, что всю работу выполняли смотрители, соколы да псы. Охота, может быть, и звалась королевской, вот только королю в ней делать, прямо скажем, было нечего. Разве что величаво держаться в седле и развлекать почтенную публику. Король Дасон мастерски с этим справлялся и получал от подобных выездов какое-никакое удовольствие, но называть это охотой в полном смысле слова не смел. Он предпочитал честную и настоящую охоту, когда ему доводилось один на один заходить в лес или подниматься в горы, выслеживать птицу — с легавыми и с верным соколом или ястребом, но всё же и самому. Когда далеко не всегда он обнаруживал дичь в тот же день, а, обнаружив, рисковал её спугнуть. И когда, наконец, он видел наглядно, чего стоят его навыки. А потому время от времени король организовывал свою личную охоту и отправлялся в лес или в горы один — или, бывало, с супругой или парой своих приближённых, таких же заядлых охотников. Разумеется, за ними по пятам следовал отряд личной охраны, а егеря патрулировали местность, но никто старался не вмешиваться без абсолютной необходимости.

В этот раз он точно так же выступил в сопровождении юного Рэдкла. План был нехитрым: подняться вдоль устья Таомиюры, где в это время года часто встречались высыпки куликов в зарослях опушившегося кипрея. У подножия гор, в перелесках, обитали и лесные кулики, но их интересовали конкретно горные, с белоснежным пухом и пёстро-кофейными верхними перьями, с длинным-предлинным клювом, размером чуть ли не с саму птицу.

Уже в первый час они поднялись довольно высоко. Шагали споро, не отвлекались, и до первых вершин оставалось всего ничего. А за ними — перевал и новый подъём. Рэдмунд смотрел, как густые надутые облака, ставшие внезапно такими близкими — лишь руку протяни! — белоснежным караваном шли через перевал, карабкались за гору по одному, соблюдая очередь. На высоте шестисот метров ещё припекал осенний аль'орн, согревал ноздреватые скалы и теряющую краски растительность, но ветер разносил его жар, не давая тому застояться. Налетал то с востока, где на много миль под ними раскинулся тёмный Шаффиранский лес, то с севера, с золотых полей Йэллубана. Развевал непослушные волосы, трогал накидку, шумел горным эхом в ушах. Ни минуты покоя не ведал этот ветер — и наверняка, лукавый, предупредил всех пташек в округе об их приближении, дав им почуять дух человека.

Своим спокойствием и немногословием на охоте Верховный король напоминал Феруиз, так что Рэдмунду было не привыкать. Он вполне чувствовал себя в своей тарелке и думал о том, что на следующий год стоит выбраться в Тао с сестрой. На несколько дней: поставить палатки, отдохнуть на природе. И, разумеется, как следует поохотиться. Только бы с его новой жизнью в Пэрферитунусе отыскалось для этого время.

Они поднимались всё выше, ступая по каменистой земле и далеко оторвавшись от сопровождающих. Воздух свежел с каждым шагом, его хотелось вдыхать полной грудью, без остановки, пока не начнёт кружиться голова, а потом бежать, не разбирая дороги, и повалиться на землю, и кричать от восторга во всю мощь своих лёгких. Король и сам, возможно, разделял эти настроения, поскольку обернулся к своему спутнику, подмигнул ему и сказал:

— Какой воздух, а!

— У Эрнерборгеримуса есть свои преимущества, ваше величество, — отметил Рэдмунд, — достаточно подняться чуть выше в горы — и вот он, весь остров, как на ладони. Отсюда прекрасно видны все ваши владения.

— Мои ли? — нарочито усомнился король. — Когда перед глазами открывается такая панорама, когда всю землю по дуге горизонта готов объять руками, поневоле задумываешься, что ты здесь не более, чем странник, гость. Ты заявил свои права, или заполучил их в наследство и что же, всё это — твоё. Но оно было здесь задолго до тебя и точно так же останется ещё на века после того, как твой портрет истлеет в Зале предков. Зная это, уже чересчур легкомысленно полагать, что ты здесь хозяин, не так ли?

— Почему бы и нет, ваше величество? — возразил ему Рэдмунд. — Моя мать, киана Фэй, сказала бы, что это как в театре. Главный герой — всегда в центре внимания. Его сопровождают другие, он оказывает на них влияние и сам раскрывается в их окружении. А есть ещё декорации. Герои приходят и уходят, актёры сменяются, а декорации остаются прежними — но никому и в голову не придёт славить их так, как героев.

— Вы бывали в театре, киан Рэдмунд? — спросил его король Дасон. Тот гордо расправил плечи и с улыбкой покачал головой, слегка запрокинув её.

— Ни разу. Но я слышал, как хвалят искусных актёров. А вот чтобы хвалили особенно живописный задник — не доводилось.

— Так что же природа для вас, киан Рэдмунд? Всего лишь декорации?

— Ну… Нет, — смутился он и потуже перетянул ремень заплечного мешка. — Я просто хотел сказать, что мы истинно хозяева… или не хозяева среди людей. Они запоминают своих правителей, чествуют их или порицают. Но не природа. Значит, ориентироваться в таком случае стоит, в первую очередь, на публику. Важно не то, что повелитель назвал себя хозяином гор и равнин, лесов и степей — а то, что это услышали другие и как следует это усвоили. Самим-то степям какое дело до нас? А природу я люблю, — не к месту добавил Рэдмунд и почувствовал себя в этот момент круглым дураком.

— То есть, вы полагаете, что самое главное — это грамотно преподнести себя людям?

— Пожалуй, да, — ответил Рэдмунд. — Так меня учили с детства, но по-настоящему мне довелось в этом убедиться лишь в нынешнем году. Мне пришлось узнать, какова цена репутации и как важно её сохранить.

Поощряемый грамотными и ненавязчивыми наводящими вопросами короля, Рэдмунд постепенно рассказал ему свою историю, поведал о том, как утратил доверие отца и как, плодотворно трудясь, планировал вновь его завоевать.

— А как вы намереваетесь презентовать себя жителям Пэрферитунуса, киан Рэдмунд? — поинтересовался король.

— Ваше величество, я бы хотел продолжить правое дело кианы Виллы Пэрфе и…

Рэдмунд прервался на полуслове и замер, взметнув правую руку. Он настолько привык к этому жесту на охоте с сестрой, что даже не успел помыслить, станет ли это нарушением этикета. Прямо в ста шагах под ними, у кромки воды, собралась стайка из десяти куликов, активно ворошащих прибрежную гальку в поисках съестного. Пёстрые птицы были надёжно укрыты в густых камышовых зарослях, но сверху их было довольно легко разглядеть.

— Я понял, — ответил Верховный король одними губами и поспешно, но не торопливо расчехлил свой охотничий лук. — Именно поэтому мы шли верхней тропой.

Рэдмунд припал к земле и последовал примеру короля. Тот закрепил на древке тетиву, извлёк стрелу из колчана и неслышно приблизился к краю, заняв удобную позицию для стрельбы.

— Выбирайте, киан Рэдмунд, — обратился он к своему спутнику, когда тот был готов к охоте. — Я нацелен на крайнего левого, с загнутым клювом. Вам могу предложить вон того, серебристого. Он довольно упитан и представляет собой отличную мишень.

— Прекрасное предложение, ваше величество. Я его принимаю, — ответил Рэдмунд и натянул тетиву, едва король начал целиться. Они выстрелили одновременно: как и во многом остальном, Рэдмунд привык на охоте следовать за сестрой и повторять её движения, так что ему было довольно легко копировать действия короля. Напуганная стая взметнулась в воздух, свистя кофейными крыльями, а на земле осталась лежать одна тушка, пронзённая стрелой.

— Добрая работа, киан Рэдмунд, — отметил Верховный король. — А мой кулик меня перехитрил: в самый последний момент углядел что-то любопытное у воды и помчался туда. Что же, сегодня ему повезло.

Рэдмунд в три прыжка спустился и исчез в камышах. Вскоре он вернулся со стрелами и с первым трофеем в руках.

— Пойдёмте дальше. Здесь будут и другие высыпки. Сказать по правде, не вполне корректно называть их высыпками, ведь наши кулики не перелётные и никогда не покидают остров — всего лишь спускаются к подножию гор перед началом зимы. Но раз уж так повелось… Впрочем, дальше места скопления птиц будет не так легко обнаружить. Настало время призвать на помощь нашего славного Пустанчика.

И, выпрямившись во весь рост, король пронзительно свистнул. К ним тут же резво подбежала лохматая песочная галганка с длинными отвисшими ушами и куцым хвостом, которым она активно виляла из стороны в сторону. Пёс сопровождал их с самого начала; предоставленный самому себе, он то вихрем уносился вперёд, то надолго отставал, чем-нибудь заинтересовавшись, то вновь просвистывал мимо. Теперь, получив сигнал, он был готов к охоте — и по мановению руки хозяина лёгким галопом пустился на поиски добычи, высоко подняв голову и чутко принюхиваясь.

— Как вы находите работу галганок, ваше величество? — поинтересовался Рэдмунд.

— Конкретно Пустаны — весьма удовлетворительной, — ответил король, неспешно шагая вдоль зарослей дикого вереска. — Эта порода чопорна, как истинные уроженцы Вардис-Тони, но легавые из них довольно неплохи. В конце концов, на этом поприще они обретают возможность задирать нос сколько душе их угодно.

— Я думал, стоит ли мне завести вардистонских собак для охоты, — признался Рэдмунд, — но пока не пришёл ни к какому конкретному решению и продолжаю поддерживать отечественных заводчиков.

— Возможно, сегодня вы измените своё мнение, киан Рэдмунд.

— Я бы с удовольствием подарил щенка песочной галганки моей сестре, — сказал тот. — Уверен: она бы души не чаяла в своём новом верном друге, таком же рыжем, как она сама.

— Думаю, это возможно устроить. Обратитесь к моему распорядителю псарни — и, я уверен, вы сможете подобрать подходящего щенка. Вы очень близки с вашей сестрой, киан Рэдмунд, не так ли?

— Да, это так, — согласился Рэдмунд. Он рассказал о том, как они росли вместе, сражались на мечах, ездили верхом и ходили вдвоём на охоту.

— А ещё, — добавил он, — именно благодаря поддержке сестры я обрёл должную мотивацию для того, чтобы работать над собой и становиться лучше. Если бы не она, я бы, скорее всего, пошёл по пути наименьшего сопротивления и попусту растратил свою жизнь. Мне очень повезло, что в моём окружении есть близкий человек, который заставляет меня двигаться вперёд, даже когда это подчас невыносимо.

— Очень хорошо, что вы признаёте и цените помощь сестры, киан Рэдмунд. Но вы так и не поделились со мной своими измышлениями насчёт Пэрферитунуса.

— Ах, да, — спохватился Рэдмунд. — Так вот: я говорил, что планирую…

На этот раз сам Верховный король прервал его взмахом руки и указал далеко вперёд, где среди стелящихся по ветру ковылей виднелся Пустана. Пёс застыл как вкопанный и лишь лёгкое подрагивание рыжего хвоста не давало принять его за песочное изваяние.

— Хорошо, что мы не стали убирать далеко наши луки. С ружьём, конечно же, нам было бы сподручнее, киан Рэдмунд. Но я, в каком-то смысле, старомоден. Не желаю нарушать величие гор и гармонию природы громкими выстрелами и пороховым дымом. Да и луком я владею, признаться, лучше, чем огнестрельным оружием.

Верховный король натянул тетиву и, подав собаке сигнал, подтвердил свои слова. Едва кулики взмыли ввысь, спугнутые галганкой, как один из них камнем рухнул в ковыли, пронзённый стрелой, и вскоре их мохнатый помощник принёс добычу в зубах.

— Молодец! — похвалил его король и поощрил куском вяленого мяса. — Продолжай работу!

Пустане повезло в тот день отыскать ещё две крупные высыпки, и оба раза, когда он поднимал стаю, Дасон метким выстрелом сбивал на землю добычу. Рэдмунду так и не удалось подстрелить никого на лету: он был научен целиться из лука только в неподвижные мишени.

Чем выше они поднимались вдоль устья реки, тем круче становилась тропа, а местность дичала. Шагая сквозь мхи и кустарники, приходилось смотреть в оба и продумывать каждый свой шаг, чтобы не поскользнуться и не покатиться вниз. Даже пёс бежал теперь не так резво и не отходил далеко.

— На сегодня хватит, — распорядился Верховный король, когда горизонт начал алеть. Он выбрал укромное место под нависшей скалой и, дождавшись сопровождающих, велел им располагаться на ночлег и готовить ужин, а сам вместе с Рэдмундом занялся костром. Осторожно ступая по крутым тропам, они собрали хворост и сложили его на краю гигантского валуна, покрытого вереском и мхом. Подожгли его, и вскоре над горами поплыл сизый дымок, а в воздухе уютно запахло горевшей сосновой древесиной и терпкой смолой.

Вечерние облака опутали горные хребты седой паутиной, начал накрапывать мелкий дождик. Он не грозил обратиться в ливень, а редкие капли шипели на углях и совершенно не портили атмосферу. Рэдмунд предложил свою помощь с приготовлением ужина и ловко ощипал и выпотрошил свежепойманную дичь.

— Осторожнее с пухом, — сказал Верховный король, — мы вымочим его и сохраним: славные выйдут подушки. Или вы думаете, не королевское это дело — пух добывать?

— Всякое доброе дело достойно, как говорит мой отец, — откликнулся Рэдмунд.

— Золотые слова. Я рад, что он передал их вам — и, зная киана Тоура, ещё более рад, поскольку каждый подобный афоризм он всегда подкрепляет делом.

Рэдмунд промыл и отложил пух и перо, позволив эскорту заняться его дальнейшей обработкой. Вместе с королём они нанизали добычу на вертел и вскоре ужин был готов.

Они расселись все вместе вокруг костра и каждый взял себе по листу лопуха, собранному с утра у подножия и заменявшему им тарелки. В какой-то степени эта походная атмосфера напомнила Рэдмунду его вылазки с приятелями. Разве что шутки, звучавшие в компании, оказались более пристойными и в целом разговор шёл на другие темы. Обсуждали охоту, конечно, сравнивали достоинства лесных и горных куликов, дискутировали о преимуществах соколиной охоты над ястребиной. Кое-кто из сопровождающих посетовал, что они не взяли ястреба: погода нынче стояла ясная, небо чистое. Но ему тут же заметили, что угнаться за птицей пешком по пересечённой местности — гиблое дело. Пришлось согласиться.

Ночевали под открытым небом, на тонких, но при том очень плотных и мягких перинах, укрывшись тёплыми шерстяными пледами. Рэдмунд оценил королевский комфорт в полевых условиях: казалось, его уложили спать на самой настоящей удобной постели.

На следующий день по утреннему холодку им удалось подстрелить ещё парочку куликов. Возвращались с охоты с триумфом. Не спускались — скатывались с горы вприпрыжку, подобно упругим резиновым мячам. Пустана победно шествовал в авангарде, держа куцый хвостик торчком, а нос по ветру: по долгу службы принюхивался, хотя знал, что работа его завершена.

Рэдмунд, который с самого начала вылазки в горы рисовал в своём воображении геройские картины, продолжил своё увлекательное занятие, но уже не так яро. Реальная жизнь, как он всё больше убеждался, была скупа на приключения. Все прошлые дни он представлял себе, как на охоте разыграется буря или гроза, как Верховного короля постигнет какое-нибудь несчастье: он подвернёт ногу или упадёт с утёса, и только он, Рэдмунд, сможет вовремя оказать ему помощь. Как, на худой конец, он блеснёт своим охотничьим или кулинарным мастерством. Но ничему из этого не суждено было сбыться, и это беспокоило молодого человека. Всё это время его преследовало желание отличиться, показать свою значимость. Он даже грешным делом думал инсценировать диверсию, чтобы потом с доблестью преодолеть возникшие затруднения, но ему не хватило фантазии и ресурсов.

— Я вижу, вас что-то гложет, мой дорогой друг, — заметил, наконец, король Дасон и тут же предположил: — Переживаете, что не сумели произвести на меня должное впечатление? Теряетесь в догадках, что бы такое ещё придумать, чтобы вас признали достойным титула герда? Мне знаком этот сосредоточенный ищущий взгляд. Бывало, я сам не раз желал выделиться перед отцом, заслужить его одобрение и право называться Эрнером. Король Лион был в моих глазах образцом для подражания, а порой — недосягаемой величиной, тем, на чьём месте я сам не мог и мечтать оказаться. Как-то раз он поведал мне, что верно, то верно: люди познаются в беде, когда действовать следует быстро и точно. Но всё больше они познаются в рутине. Готовы ли они каждый день упорно трудиться или отлынивают от своих обязанностей. Помогают ли другим и благодарны ли за оказываемую им помощь. Признают ли заслуги своего окружения. И прочее, прочее… знаете ли, старческое брюзжание для ушей юнца, охочего до подвигов и приключений. В эти дни я узнал вас немного больше, киан Рэдмунд. Я вижу, вам пока ещё не чужд юношеский романтизм, который толкает вас на поиски этих самых подвигов, преодоление трудностей и опасностей, чтобы доказать свою значимость. Но в жизни случай для подвига предоставляется чуть реже, чем в книжных романах. А истинные подвиги заключаются в том, чтобы день изо дня хорошо и согласно выполнять свою работу. Это касается всех, но нас — куда больше, ведь мы подаём пример остальным. Нам надлежит просыпаться с мыслью о том, что ещё хорошее мы как правители можем сделать для своих подданных и земель. Как мы можем улучшить их жизнь и условия. И действуем ли мы заодно с женщиной, которую выбрали в спутницы. В вашем случае ответственность за Пэрферитунус — это, прежде всего, ответственность за себя и за киану Паландору, вы это понимаете?

— Да, — твёрдо ответил Рэдмунд. — Я понимаю и готов нести ответственность за себя, за свою будущую супругу и за Пэрферитунус.

«Вот только готова ли Паландора? — мрачно подумал он. — А то возникает такое ощущение, что моё окружение намерено повесить всё на меня. Не таков был мой план, не таков…»

Тем не менее, он решил для себя, что вылазка в горы прошла успешнее, чем он загодя опасался. В какой-то момент ему показалось, что король просто-напросто использовал его присутствие как предлог отлучиться из крепости, развеяться и отдохнуть. Рэдмунда это устраивало: с такими вводными ему оказалось куда проще выдержать испытание.

Пока Верховной король отсутствовал в горах, Паландора знакомилась с жизнью столицы. Она посетила по очереди каждый из её кварталов, от южного портового красного до северного синего. В синем она задержалась. Здесь дома были невысокие: как правило, в два этажа, но многочисленные. Вечером они казались россыпью сапфиров в свете газовых фонарей, а между ними тянулся сложный витиеватый рисунок каналов, через которые были изящно перекинуты узорчатые чугунные мосты. Тяжёлые, должно быть, но благодаря своим кружевам они казались невесомо парившими в воздухе. Здесь располагались по большей части жилые дома, и транспорт почти не ходил. Улочки были узкие, такие крохотные, что хотелось взять каждую из них на ладонь, приголубить. Квартал венчался монументальным зданием городской больницы — четырёхугольником, в который был вписан просторный атриум формы звезды с восемью лучами, со стеклянной куполовидной крышей. Паландора не удержалась и, присев на ближайшую лавочку, поднялась, оставив послушное тело принимать солнечные ванны и ловить осенние ветра, к прозрачному куполу. Атриум жил своей жизнью: по хитросплетению лестниц и галерей туда и сюда сновали тиани в розовых халатах — спутники и помощники, но чаще помощницы лекарей; сами лекари, облачённые в зелёные одежды, и пациенты без преобладающих оттенков в костюме. Одни спешили, и полы их халатов гнались вслед за ними; другие останавливались и подолгу беседовали, усаживались на широких скамейках, и сразу видно было, как расслаблялись при этом их лица.

Получасом ранее Паландора побывала в картинной галерее голубого квартала. Поначалу она подолгу останавливалась перед каждым полотном и скульптурой, внимательно вглядывалась, стараясь заметить и запечатлеть в памяти каждую незначительную деталь, рассмотреть что-то новое и неприметное, что обнаружит не каждый. Пробовала угадать настроение художника или ваятеля и тот смысл, что он вложил в своё произведение. Но картин было так много, а залов и коридоров и того больше, что она испугалась, что не успеет осмотреть их все, и заспешила. Любовалась на ходу, едва успевая зафиксировать взглядом, чем именно любуется. Читала имена по касательной, тут же их забывая. А в Виттенгру-на-Отере-и-Ахлау, рассказывал Рэй, под музей искусств выделили целый квартал сообщающихся друг с другом зданий. Там тебе и виктонская живопись в уходящих вдаль анфиладах, и северные мраморные, западные гранитные и всевозможные металлические, деревянные и даже песочные и (в экспозиции зимнего парка) снежные и ледяные скульптуры.

«Позднее я загляну и туда», — решила Паландора. У ведьм свои преимущества. И она с лёгким злорадством отметила, что, в отличие от Рэя, она побывает в Виттенгру так, как он никогда не сумеет.

Наконец она добралась до выставки полотен Пате́ и воочию убедилась в эпатажной абсурдности псевдореализма. «Хотя, такой ли уж он псевдо?» — спросила себя Паландора. Она по своему опыту знала, что мир, когда наблюдаешь его вне тела, способен подчас играть с тобой проказливые шутки: казаться перевёрнутым с ног на голову, раздутым, как пузырь, прозрачным, как воздух или, напротив, чрезмерно ярким и радужным, до рези в глазах. Рано или поздно он приходит в норму, нужно только уметь фокусироваться. Но что, если умение покидать физическую оболочку стало для Пате́ источником вдохновения? Она думала об этом и сейчас, наблюдая за мельтешащими внизу халатами.

«Можно ведь очень легко получить ответ на свой вопрос, — размышляла Паландора. — Отыскать живописца, переместиться к нему и спросить».

Развить эту мысль она не успела. У перил навесной галереи верхнего этажа показался мужчина лет сорока пяти, облачённый в белоснежный шелковый халат, расшитый ветвистыми голубыми узорами. Его густые платиновые волосы струились по плечам и ниспадали волнами на высокий и широкий лоб. Что-то в этом человеке привлекло внимание Паландоры. Он был представителен и статен, держал спину прямо, как человек благородных кровей, но, несмотря на свою прямоту, всё же клонился к земле, словно на его плечи постоянно давил невидимый груз. Ступал, опираясь на чёрную лакированную трость с серебряным набалдашником в виде птичьей головы с острым клювом. Передвигался при том он крайне осторожно, ощупывая тростью пространство перед собой, прежде чем сделать следующий шаг. Дойдя до перил, мужчина прислонился к ним и взглянул вниз. Задержавшись на пару мгновений, он вздрогнул плечами и неожиданно запрокинул голову, устремив взгляд в потолок — туда, где находилась киана. Паландоре показалось, что он может её увидеть, и она поспешно спряталась за карниз. Но, приглядевшись к этому человеку, осмотрев исподтишка его лицо, Паландора убедилась в том, что мужчина не мог видеть ни её, ни аль'орн, что так ярко светил сквозь стеклянный купол, ни чего бы то ни было вокруг. Он был слеп.

Что-то в облике этого господина заставило её сердце сжаться в груди. То ли его невидящие серые глаза, то ли красивое благородное лицо, подёрнутое тенью глубинной скорби. То ли эта трость с набалдашником. Паландора на краткий миг узнала в нём себя саму. У неё появилось стойкое ощущение, что этот мужчина, как и она, оказался в какой-то момент в жизни совсем не в том месте, где должен был быть. Его судьба совершила резкий непредвиденный поворот, и его вынесло на обочину.

«Как и меня, — подумала девушка. — Ведь я должна была быть счастлива с Рэем».

От этой мысли ей стало ещё более тоскливо и, не спрашивая себя, зачем она это делает, Паландора скользнула сквозь крышу и опустилась рядом с мужчиной. Тот снова вздрогнул и наклонил голову, глядя сквозь неё. Паландора провела пальцами по его стриженным бакенбардам и неожиданно поцеловала его в лоб.

«Пусть это подарит вам счастье, — прошептала она. — Пусть хоть кому-то из нас двоих будет уготована лучшая доля».

Очнувшись от своего наваждения, Паландора поспешила обратно на лавку. Открыла глаза, потянулась затёкшими руками к солнцу. Тяжко вздохнула и побрела прочь вдоль по улице.