Дочь Двух Матерей

Глава 23

Осень заключила замок Пэрфе в свои туманно-матовые объятия. Руками горничных зажгла огонь в каминах, расстелила в комнатах толстые ворсистые ковры. Моря из окон было не видать. Как будто небо, пренебрегая законами мироздания, опустилось ниже горизонта, укрыло, окутало остров нефритовым покрывалом, заключило его в мягкий дымчатый кокон. Зелено вверху, зелено внизу, и совсем уж изумрудно по плавной линии холмов, а Озаланда в том коконе, прикорнув, дарила свою незапятнанную белизну.

Паландора не принимала подарок. Она глядела сквозь стекло, сквозь холмы, сквозь облака. Была пунцовой от гнева, а бледный лоб, прислонённый к ледяной глади окна, покрывался испариной. Это ж надо было такое придумать! Рэдмунд, как он посмел так её унизить! Что она, кукла, которую можно купить в магазине, нацепить на неё фату и объявить своей? А киана Вилла тоже хороша — выдала свою воспитанницу, не спросив её мнения. Нельзя было так это оставлять. Она должна была действовать. Но как? Что могла она сделать?

Паландора исступлённо стукнула ладонью по стеклу, и из глаз её брызнули слёзы. Небесный кокон сгустился, вздохнул, как живой, и разразился негромким шелестливым ливнем.

Вода… Допустим, она могла контролировать воду. Лепить из неё, как из жидкой прозрачной глины. Но чем это могло помочь её беде?

— Какая ты грустная, Паландора, — раздался тихий голосок за её спиной. — Я, должно быть, не вовремя?

Девушка обернулась и увидела своё синеволосое отражение.

— Здравствуй, Паланика, — сказала она, напуская на себя приветливый вид. — Ты всё-таки решила заглянуть ко мне в гости?

— Да. Сейчас, когда идёт дождь, у меня выдалась свободная минутка. А ты в самом деле немного другая. Не такая, какой я тебя видела в пещере. С тёмными волосами.

— Я же тебе говорила, — улыбнулась она. — Видимо я, как и ты, немножко умею менять свой облик.

— Почему ты грустишь? — спросила тиани. — Раньше я видела тебя в нежно-розовом спектре, а теперь ты какая-то вся серо-бурая.

Как ни пыталась подруга из вежливости скрыть своё дурное настроение, но в присутствии тиани у неё ничего не вышло. Тиани, сказала та, видят эмоции как на ладони, ведь они сами сотканы из мира чувств и мыслеформ. То, что имо называют аурой, и чьё существование пытаются доказать или опровергнуть, тиани считывают у каждого человека как с листа, они видят её в цвете — в мириадах оттенков, — и малейшее изменение в спектре не остаётся для них незамеченным.

— Аура человека так многогранна и разноцветна, — призналась она. — Я не устаю ею восхищаться! Нам такое разнообразие только снится. Каждому тиани доступен только один спектр, который зависит от их назначения. Посмотри на меня. Ты видишь мой цвет? Видишь меня настоящую?

Как ни тоскливо было Паландоре, но она воспользовалась случаем отвлечься. Подняла глаза на подругу, осмотрела её с головы до пят. Подумала о том, что следует попросить её сменить облик, найти что-то своё, уникальное — а то девушку не покидало чувство, что она общается со своим коварным двойником из детских сказок. Впрочем, как знать, возможно именно отсюда у этих сказок росли ноги.

Она довольно долго смотрела на тиани, которая не вмешивалась, — и не видела ничего отличительного, не понимала толком, что ищет.

— Не получается? — спросила та. — А если я сделаю так?

В мгновение ока гостья испарилась. Паландора вгляделась в прозрачную пустоту, развела руками. А затем вдруг увидела слабое сизое свечение со стальными нотками, как в грозовом небе. Чем дольше она присматривалась к нему, тем яснее видела это свечение.

— Назови цвет, — попросил невидимый голос.

— Серебряно-синий, — ответила Паландора, всерьёз полагая, что говорит наугад.

— Так и есть. Значит, ты видишь.

Девушка вновь появилась. Она всё так же была похожа на Паландору — ту, преображённую Паландору, только теперь за её плечами на манер облака или невесомых крыльев шмеля-мотылька разливалось это сияние.

— Теперь и ты изменилась, — признала киана и указала, в чём именно.

— Вовсе нет. Это квинтэссенция моей души. Она всегда была со мной, просто раньше ты к ней не приглядывалась. Так она выглядит у всех тиани: по ней ты сможешь нас отличить от других. Только цвет у каждого свой. Он никогда не меняется. А цвета вашей ауры постоянно пребывают в движении — особенно если в вашей жизни происходят крутые перемены и вы приобретаете бесценный жизненный опыт. Сейчас твой опыт и твои цвета говорят, что ты чем-то сильно огорчена. Но ты, видимо, не хочешь это обсуждать.

— Нет, почему же, — ответила Паландора, села рядом с подругой на низкий диван у окна и рассказала ей обо всём, что стряслось с ней в последние дни. Выговорившись, она впервые почувствовала себя хоть капельку легче, даже если тиани признала, что ничего не понимала в отношениях между имо. Она слышала, что имо как всякие высшие представители мира органики сходятся вместе, поскольку лишь так они могут обеспечить смену поколений, но дальше этого её знания заходили в тупик. Тиани, говорила она, не создают пары. У них не бывает детей. Они появляются из сути вещей — там, где их не быть не может (хотела бы Паландора понять, что это значит), и даже пол они выбирают из внутреннего мироощущения и предназначения.

В политических хитросплетениях Паланика разбиралась и того меньше. Она засыпала Паландору неожиданными вопросами, не имеющими отношения к сути её проблемы — скажем, почему она не могла выйти замуж за двоих сразу, чтобы никого не расстраивать, и как так вышло, что другие принимали такие важные решения за неё. Также её интересовали свадебные обряды имо и что, собственно говоря, менялось между двумя людьми после заключения брака, что делало эту процедуру столь необходимой. Паландора пыталась тактично отвечать, но довольно быстро устала, поскольку каждый ответ порождал массу новых вопросов. Наконец она сама предложила поговорить о чём-нибудь другом.

— Ты уже придумала имена озёрам? — спросила её Паланика. Киана вздрогнула, не поняла вопрос.

— Каким ещё озёрам?

— Ну как же, ты ведь сама сказала, что у вас три озера до сих пор без имён, с одними цифрами. И что они просят, чтобы им дали настоящие названия. Я, правда, не слышала, чтобы они просили. Их тиани говорят, им что так, что эдак хорошо. Но если озёра назовут, им хотелось бы узнать, как.

— Ах, этим озёрам! Нет. Я пока ещё не думала об этом, — призналась киана.

— Очень жаль. Я так рассчитывала услышать новые имена! Разболтала всем, что ты их назовёшь!

— Но почему я? — воскликнула Паландора. — Моё мнение ведь не имеет никакого веса в этом вопросе! Я, видите ли, даже не вольна выбирать, за кого выходить замуж — а ты мне говоришь про озёра!

— Но ты же дала мне имя, — возразила Паланика, — самое лучшее имя на свете! И теперь тиани трёх озёр желают с тобой познакомиться, чтобы ты сделала им такой же подарок.

— Только трёх? — опасливо уточнила Паландора. Она вдруг начала подозревать, что чрезмерная восторженность и впечатлительность Паланики присуща всем тиани. Тогда, если это так, сколько их ещё, посовещавшись друг с другом, пожелает обзавестись именами?

— С другими я пока ещё об этом не говорила. Но, если хочешь, я у них спрошу. Я знакома со многими тиани в этом краю…

— Пожалуйста, не надо, — поспешно ответила киана. — Не хочу показаться невежливой, Паланика, но я сейчас не вполне настроена общаться с таким большим количеством народа.

— Хорошо, — согласилась её подруга и вновь повторила, завинчивая разговор по кругу: — Ты, всё же, очень грустная. Это так печально, когда окружающие грустят. Скажи, если я могу чем-то помочь. Сейчас мне пора домой, но приходи ко мне в любое время — повеселимся! В прошлый раз мне было очень весело!

— Хорошо, — повторила вновь Паландора и, когда её подруга удалилась, подумала о том, как, наверное, легко и необременительно быть тиани. Куда лучше, чем имо! Тиани, во всяком случае, менее зависимы от общества, от семейных уз, от мнения других. Они — свободны…

Паландоре пришли на ум те далёкие народы северных джунглей, которые на протяжении истории совершали набеги и уводили целые деревни в рабство. Захватывали рабов на одном побережье и сбывали их на другом. Торговля людьми в Алазаре считалась беспрецедентной дикостью, которая никогда не имела место в эскатонской истории — не считая, разве что, северных Блузкаттони, Даланду и Кинзантела, которые с присоединением к Эс'Карл-Тони были вынуждены оставить этот гнусный обычай. «И всё же, не получается ли так, что все мы, в любом случае, рабы?» — размышляла она. Дети — рабы своих родителей. Поначалу они зависят от них физически, после — материально, а всю оставшуюся жизнь ещё и духовно. Впитывают в себя их установки, опасения, страхи. Копируют их манеры. И вынуждены подчиняться их воле зачастую даже тогда, когда их виски трогает первая седина. Когда они сами обзавелись двумя-тремя такими же личными рабами, и на подходе уже рабы их рабов. Все родом из детства, а детство — оно беззащитно, не самостоятельно. Если бы можно было сразу родиться взрослым и готовым нести ответственность за свои поступки, тогда имело бы, пожалуй, смысл вести разговор о пресловутой свободе личности. У неё, Паландоры, допустим, родителей не осталось вовсе, и что же? Она перешла в собственность посторонней ей женщины. А Рэй принадлежал своему отцу. Что они могли с этим поделать? Оба юридически совершеннолетние, надменно свободные — а, по сути, в такой же кабале, как и тогда, когда они только делали свои первые шаги. И самое интересное заключалось в том, что чем выше социальный статус, тем сильнее затягивается петля на шее. Простолюдины думали, что всё наоборот — как они, должно быть, оказались бы удивлены, узнав, что, по сути, они куда свободнее знати. Они могут беспрепятственно отправиться на поиски лучшей доли в другие края и более не возвращаться в отчий дом. А ей пришлось бы поставить всех в известность, спросить разрешение у короля — и не факт, что она бы его получила. Да и ехать, честно говоря, она никуда не желала. Пэрферитунус был её домом. Паландора была привязана к нему душой и сердцем, и это единственное, что останавливало её от опрометчивых шагов, которых, — Творец тому свидетель, — она могла сделать массу. С её-то силами и возможностями. Девушка не просто жаждала свободы, такой, какою свободны, допустим, тиани, но свободы — на своих условиях. Только она была достаточно умна, чтобы понимать, что ни один из ныне царствующих эскатонцев её колдовские условия не примет.

И снова, и снова она спрашивала себя, что стряслось с Рэем? Почему он не давал о себе знать и не отвечал на письма? Получал ли он их вообще? Или Рэй от неё отказался? В конце концов, она фактически сама выбила из него признание — что, если причиной тому была не его робость, но заведомо малая заинтересованность в их отношениях?

Паландора не могла знать, что Рэя глодали не менее тревожные сомнения. Когда ему стало лучше, он неоднократно порывался ей написать. И всякий раз останавливал себя. «Что я ей скажу? — задавался он вопросом. — Ведь если она меня не любит, то я выставлю себя круглым дураком. А если любит — то размазнёй, тряпкой. Не сумевшим её защитить». Время притом было не на его стороне. Ничто не было на его стороне. К концу третьей недели осени, достаточно окрепнув для долгого путешествия, он возвратился домой — исхудавший, осунувшийся и бледный. Рэдмунд его даже поначалу не узнал. Тогда в его груди впервые зашевелилось сомнение: так ли он правильно поступил? Но, отбросив эту мысль, он проследовал за братом в его комнату — чтобы убедиться, что тот при своей слабости сумеет одолеть ступени башни.

— Покорнейше благодарю, не стоит менять сопровождать, — тихо сказал ему Рэй, как чужому.

— Не дури, малой, ты же еле на ногах стоишь!

— Я предпочитаю свалиться с лестницы, нежели иметь дело с тобой, — устало ответил он, чем определённо начал выводить Рэдмунда из себя. «Тьфу, холера, а мне ещё жаль его стало!» — подумал он. Но до комнаты всё же дошёл. Рэй откашлялся, сел на кровати, расстегнув плащ и постучав себя по грудной клетке. В упор уставился на Рэдмунда, который не торопился уходить.

— Зачем ты это сделал? — глухо спросил он брата. Рэдмунд ослепительно улыбнулся.

— Что именно?

— Ты знаешь, что. Зачем ты это сделал?

— Ах, это, — догадался он. — Ты сам-то как думаешь? Пойми, братишка, надо ведь совесть иметь. Допустим, папаша (на этом слове он нарочито усмехнулся, но уши его постыдно ожгло) имел неосторожность обещать тебе Рэди-Калус — пускай. Я лично смирюсь с тем, что нашим землям крышка! Но пустить под откос ещё и Пэрферитунус… Знаешь, за это Верховный король тебя по голове не погладит.

— Зачем ты это сделал? — вновь спросил Рэй, глядя в одну точку. Старший брат продолжил объяснять.

— Или ты полагал, что я не пойму, что за игру ты затеял? Жениться на Паландоре и завладеть сразу двумя регионами! Когда ты и с одним-то не сладишь! Знаешь, братишка, ведь я, вообще-то, оказал тебе неоценимую услугу. Не дал ударить в грязь лицом — по крайней мере, в двойном размере.

— Зачем ты это сделал?

— Чёрт побери! — не выдержал Рэдмунд. — Ты меня вообще слушаешь?!

Рэй тупо моргнул.

— Зачем…

— Ну уж нет! — перебил его брат. — Даже не вздумай повторять свой вопрос! А что тебя, собственно, так огорчает, братишка? Ты ведь у нас теперь будущий герд. Видный жених. С такими исходными данными найти себе новую спутницу — сущий пустяк! На меня знаешь, как девушки вешались, когда я был наследником? Точнее, вешались бы, если бы я им позволял.

— Безмозглый тупица! — с чувством сказал Рэй. Брат в удивлении отшатнулся.

— Чего-о? Ты не забыл, с кем разговариваешь?

Судя по безучастному выражению лица Рэя, он, в самом деле, забыл. В любое другое время он бы тысячу раз подумал, прежде чем оскорблять брата. Ведь тот гарантированно ответит, и победа останется за ним. Но сейчас Рэю было всё равно. Пусть обругает его, пусть ударит — хуже ему уже не станет.

— Поосторожнее со словами, малой, — предупредил Рэдмунд, — иначе ты можешь сказать то, о чём пожалеешь.

— Да какая разница?! — воскликнул Рэй. — Вряд ли я стану жалеть, что сказал правду. Я люблю её! А ты, идиот, только вмешиваешься и постоянно всё портишь!

— Любишь правду? Ай молодец! — сказал Рэдмунд и хлопнул в ладоши. Он прекрасно понимал, что речь шла не о правде, но не мог отказать себе в очередной колкости. Рэй со свистом выдохнул, как закипающий чайник, и отвернулся. Подошёл к заплаканному окну и уставился вдаль.

— Куда же ты бежишь от разговора, правдолюб?

— Отстань… — пробубнил Рэй.

— Как интересно! Сам повторяет пять раз один и тот же вопрос, а я ещё должен отстать! Как тебе будет угодно. Но посуди сам: на Паландоре тебе никак нельзя жениться. Вы оба попросту не справитесь с административной нагрузкой. Поодиночке вас надо опекать, а уж вдвоём — тем более! Если ты её так любишь, я мог бы, конечно, предложить тебе поселиться вместе с нами — знаешь, как в лучших домах Виттенгру, когда представитель богемы живёт под одной крышей с семейной парой в так называемом «творческом союзе». Мне лично не жалко, а ты ведь у нас всё равно что непризнанный поэт или художник. Но боюсь, что твои обязанности герда оставят тебе мало времени на такой образ жизни.

Рэй сжал кулаки. За семнадцать с половиной лет он уже привык к насмешкам брата, но ему было особенно неприятно, что он таким образом оскорблял Паландору.

— Если у тебя язык повернулся такое сказать, значит, ты её совершенно не любишь и не уважаешь, — ответил он, произнося слова как можно медленнее, чтобы голос его не начал дрожать. — А тогда зачем ты на ней женишься?

— Тебе назло! — ухмыльнулся Рэдмунд. — Ты ведь в этом уверен, не так ли? А если честно, то смотри: я рад, конечно, что Паландора тебе нравится, но ты теперь будущий герд. А она — будущая гердина. С такими исходными данными ваш брак неуместен по политическим причинам. Сам спроси у Верховного короля — он, скорее всего, и не подумал бы дать вам на него разрешение.

— Тебе зато подумал! — огрызнулся Рэй, не зная, что ещё сказать и сглатывая ком в горле, который никак не желал провалиться в желудок и исчезнуть. Рэдмунд облокотился о стену, широко расставив ноги, и с выражением озорного довольства, как после порции тройного мороженого в погожий летний денёк, ответил:

— Подумал. Ещё как подумал. И не просто подумал, а разрешил.

Рэдмунд не преувеличивал: Верховный король Ак'Либуса, Дасон Лион Эрнер, в самом деле, получил его прошение и рассмотрел этот вопрос, предварительно вынеся свою положительную резолюцию.

Выражаясь языком бюрократии, его кандидатура была утверждена. Пэрферитунус был, правда, не Рэди-Калус, а управлять земледельцами и белошвейками — не совсем то же самое, что тренировать военные части и вести счёт лошадям. Рэдмунд с иронией качал головой: он бы с удовольствием делегировал ткачих своему брату-балбесу, а сам занялся нормальными мужскими делами. «Не поменяться ли нам местами?» — спрашивал он себя после разговора с Рэем. Тем более, что эта девица, Паландора, так ему запала в душу. Все бы от этого выиграли. Но нет, вздыхал он, отец бы на такое не согласился. Он никогда не менял своих решений, особенно таких фундаментальных.

Рэдмунд не знал, что не одному ему приходила в голову подобная мысль. Феруиз, ознакомившись с ситуацией Рэя и не оставшись к ней равнодушной, со свойственной ей привычкой не откладывать дела в долгий ящик, уже действовала в этом направлении. Но потерпела поражение. Киану Тоуру, в сущности, было всё равно, кто там к кому какие испытывает чувства и на чьи земли метит: не маленькие, сами разберутся. Главное, Рэдмунда он восстанавливать в правах не собирался. Пэрферитунус — вотчина дома Пэрфе и их забота, а за Рэди-Калус лично он, Тоур, отвечал головой и, коли сын истратил его кредит доверия подчистую, эта дверь для него закрыта — и точка.

Однако лично для себя он не мог не отметить рвение, с которым Рэдмунд и Феруиз затеяли эту игру с Пэрферитунусом. Стоило один раз дать сыну хорошего пинка — и тот зашевелился! Тоуру теперь оставалось жалеть, что он не пинал его годами ранее: глядишь, из него вышел бы толк. Но что вздыхать о молодости, которая не знала, и старости, которая уже упустила свой шанс.

Что же касалось молодости новых поколений, то брак Рэдмунда и Паландоры был делом решённым, пусть даже, по словам Феруиз, и вторым оптимальным решением, благо первому, самому разумному, препятствовали обстоятельства. Свадьбу назначили на четвёртую неделю зимы и занялись усиленной подготовкой к торжеству, до которого оставалось двенадцать недель. Столь долгий срок был обусловлен тем, что на свадьбе планировал присутствовать сам Верховный король, которого, учитывая его высокий статус, в настоящий момент занимали более важные дела. Тем не менее, он освободил несколько часов из своего плотного графика, чтобы лично принять киана Тоура и юного Рэдмунда, а также киану Виллу и Паландору в своей крепости Эрнер для обсуждения деталей брачного договора. Погожим осенним днём, когда ветер кружил палую листву и аль'орн окрашивал мир в цвета сепии, мужчины отправились в Эрнерборгеримус. Столица приняла их с достоинством, разместила в замковых покоях для высокопоставленных гостей и уже вскоре Тоур Рэдкл удостоился аудиенции у короля. Тот приветствовал его в своём кабинете с арочными окнами, выходившими на запад, откуда были видны бесконечные горные цепи и снежные пики. Их величие, монументальность этих творений природы в очередной раз напоминали, как мал человек: игрушка в руках судьбы.

Кабинет был отделан стеновыми панелями из красного дерева, формирующими строгий арочный узор. Колонны этих арок были витыми, словно их обвивали толстые змеи или лианы, и венчались капителями в виде корон. Панельный был и потолок, напоминавший большие деревянные соты, в самом центре которых располагалась роскошная хрустальная люстра с подвесками в форме шаров и полумесяцев. Сейчас стоял день, и её светильники были погашены, а солнечный свет, проникавший через высокое трехстворчатое окно, переливался и играл в хрустале.

Король перешёл сразу к делу и после приличествующих приветствий спросил:

— Рэдмунд — ваш старший сын, не так ли, киан Тоур?

— Да, ваше величество, — ответил тот.

— Так почему же он не наследует земли Рэди-Калуса, как было оговорено ранее? Говорите прямо, Тоур. Мне известно о вашем решении передать права наследника вашему младшему сыну, но мне бы хотелось услышать эту историю лично от вас.

Тоур ожидал, что к нему возникнут вопросы подобного рода, а потому с готовностью ответил, как репетировал, ещё готовясь к поездке в Эрнербор:

— Ваше величество, я буду с вами откровенен. Видит Создатель, воспитывая сына, я не был с ним достаточно строг, что привело к определённым затруднениям в наших отношениях. Отъезд его матери, почтенной кианы Фэй Рэдкл, также повлиял на моего мальчика не с лучшей стороны. Рэдмунд совершил проступок, природа коего не столь важна, поскольку не навредила репутации семьи, но за свой проступок он должен был понести наказание, достаточно суровое, чтобы он раз и навсегда уяснил, что киан его статуса не имеет права так себя вести. Поэтому я был вынужден отказать ему в праве наследия земель Рэди-Калуса.

— Вот как? — удивился король Дасон. — Не слишком ли это было немилостиво с вашей стороны?

— Немилостиво, ваше величество, — согласился киан Тоур. — Но справедливо. Именно это дало ему необходимую мотивацию, чтобы расти над собой и более не совершать прежних ошибок. Чтобы стать лучше и быть готовым взять на себя, наконец, полномочия герда. Пусть даже не моих земель. Я был бы рад, ваше величество, восстановить его в правах, видя, как он изменился, но я не вправе так поступить, не вправе выказать слабость и изменить своё решение, ведь это может разрушить весь воспитательный эффект. Зато я могу быть уверен, что теперь Рэдмунд сможет достойно править Пэрферитунусом, если он вступит в брак с кианой Паландорой.

Король наклонил голову и внимательно посмотрел Тоуру в глаза:

— Значит, вы полагаете, что ваш сын подойдёт к этому делу со всей ответственностью?

— Да, — твёрдо ответил тот. — Теперь это куда более серьёзный молодой человек.

— Что ж, о серьёзности этого молодого человека мне предстоит судить самому. Вы же понимаете, что на кону не только будущее двух регионов острова, но и условия пакта.

Король подчеркнул последнее слово, но киану Тоуру не требовалось напоминаний. Он отлично знал, о чём идёт речь, и ему оставалось только молить Создателя, чтобы и здесь сын его не подвёл. Сам он как мог выставил его в наилучшем свете, теперь всё зависело от Рэдмунда.

— Я встречусь с ним в один из этих дней, — объявил король Дасон. — Мы отправимся в горы на охоту. Только мы двое. Я всегда полагал, что горы Тао, — он величественно указал в сторону белых вершин за оконным стеклом, — самое подходящее место для того, чтобы выяснить, что из себя представляет человек. А теперь расскажите мне о вашем младшем сыне. Готов ли он унаследовать Рэди-Калус? Не повторит ли путь брата?

— О, ваше высочество, — улыбнулся Тоур, — я совершенно точно уверен, что не повторит. Рэй — куда более тихий и скромный мальчик. Он не лишён достоинств, но иногда, признаюсь, ему недостаёт смелости, чтобы явить их миру. Однако я сделаю всё в моих силах, чтобы помочь ему преодолеть природную робость и стать сильным правителем.

— Я очень на это надеюсь, киан Тоур, — заметил король. — Что ж, я услышал, что хотел. Благодарю вас за продуктивную беседу.

Тоур низко поклонился.

— Благодарю вас, ваше величество. Был рад вам услужить.

И, когда король поднялся из-за стола, показывая тем самым, что аудиенция окончена, он как бы между прочим задал последний вопрос:

— Да, кстати, как обстоят дела с Феруиз? Всё ли в порядке? Не как у нашей дорогой кианы из Йэллубана?

Киан Тоур облегчённо выдохнул и даже сделал попытку улыбнуться. Хоть на это он с чистой совестью мог ответить правду.

— Разумеется, всё хорошо, ваше величество. Феруиз — толковая девушка и надёжная помощница с незапятнанной репутацией. Я по праву горжусь ею.

— Вот и славно, — обронил король Дасон, удаляясь из кабинета.