Дочь Двух Матерей

Глава 37

Не веря своим глазам и позабыв обо всём на свете, Феруиз бросилась к нему. Впервые с того момента, как она преобразилась, её ноги ступили на твёрдую почву, и от покрытой инеем земли мгновенно начал подниматься туман.

— Рэдмунд! — воскликнула она. — Это правда ты?!

Человек на берегу ничего не отвечал, осматривая её с ног до головы широко раскрытыми глазами.

— Знаешь, сестрёнка, — начал он неуверенно, — то же самое я бы хотел спросить у тебя. Я не знаю, что мне только что довелось наблюдать, но я, кажется, начал понимать, чего опасались участники пакта.

Феруиз опешила.

— Какого такого пакта?

Рэдмунд переступал ногами в нерешительности. Он не мог выбрать, приблизиться ему к сестре или лучше отойти подальше.

— Ты так и не прочитала моё письмо? — спросил он вполголоса.

— Собиралась прочесть. Я только его распечатала, как… мне помешали.

Она бросила косой взгляд на сосну, к которой по-прежнему жалась Паландора. Колени её подкосились, и девушка медленно сползала вдоль ствола, а глаза её уставились в одну точку и как будто остекленели.

— Тогда тебе следует им заняться. Прочти его. Это очень важно.

— Но, Рэдмунд, — вскинула брови Феруиз, — что ты здесь делаешь? Разве ты не… не…

Конец фразы терялся где-то в гортани, стоял там плотным комком. Брат едва слышно вздохнул.

— Да, это так, сестрёнка. Я умер. Но что-то до сих пор держит меня здесь, на этом самом месте.

Теперь она впервые взглянула на него, как следует. Рэдмунд оставался таким, каким был при жизни, и издали его вполне можно было принять за простого человека. Но вблизи он был бледнее обычного и как будто прозрачный. Свет проходил сквозь него, не задерживаясь, как через что-то, чуждое этому миру и более ему не принадлежащее. Феруиз приблизилась к нему, чтобы разглядеть брата как следует, и в этот момент Паландора очнулась от своего оцепенения, собралась с силами, ледяной тенью скользнула вдоль соснового ствола и растворилась в воздухе, подняв напоследок сонм брызг, чем привлекла внимание соперницы. Феруиз сжала кулаки.

— Не уходи, слышишь, Рэдмунд! Никуда не уходи! Я догоню эту гадину и разделаюсь с ней!

— Постой! — Рэдмунд ухватил её за руку, и несмотря на то, что его призрачные пальцы прошли сквозь её запястье, она почувствовала это прикосновение.

— Феруиз, — сказал он проникновенным серьёзным голосом, которым не говорил никогда, сколько она его помнила, — оставь её в покое. Не до неё сейчас. В том, что она совершила, я, конечно, не нахожу для себя ничего положительного, — здесь он поднял вверх руки, согнул их в локтях, и, помахав ими в воздухе, указал на себя пальцами и криво улыбнулся. — Но куда хуже будет знать, что моя сестра поддалась такому низкому чувству, как месть. Ну, убьёшь ты её — легче станет? Да и я что-то сомневаюсь, что это вернёт меня к жизни.

Феруиз внимала каждому его слову. Рэдмунд ли это, в конце концов? Всё, что он говорил, имело смысл, но (во всяком случае, при жизни) было ему не свойственно. Даже наоборот, именно эти слова произнесла бы она, Феруиз, находись он на её месте. Впервые в жизни брат и сестра поменялись ролями. А он между тем продолжал говорить, продолжал её удивлять…

— Я был дураком. Самонадеянным, напыщенным дураком, за что и поплатился. Но я её за это не виню. Знаешь, я бы и сам, скорее всего, поступил не лучше, окажись я в такой же непростой ситуации и владей подобными силами. Я дурно обошёлся с этой кианой и с собственным братом в угоду своим амбициям — а ведь они были влюблены.

— Не так уж и дурно, — возразила Феруиз, — ровно так, как она того заслуживала.

Рэдмунд ничего не сказал. Его сестра была разгневана и тяжело переживала утрату. Она, конечно же, признавала его правоту, да и сама о ней знала, но сейчас она находилась в смятении и реагировала, не внимая голосу разума. Со временем она возьмёт себя в руки: ей всегда это удавалось лучше него. Сам же Рэдмунд был из тех людей, кто усерднее всего усваивал уроки на негативном опыте. Если верить тому, что умные учатся на своих ошибках, а мудрые — на чужих, то к мудрецам он явно не принадлежал. Его собственная смерть научила его многому, как, возможно, случается с каждым из нас, но она же принесла с собой сопутствующую смерти особенность: её необратимость и невозможность применить полученный опыт на этом жизненном пути. Но хоть немножко этого опыта он мог передать Феруиз в те мгновения, что им оставались. Возможно, именно для этого он выбрал и секунда за секундой выбирал остаться здесь, на берегу, вместо того, чтобы двигаться дальше. Теперь он усадил сестру на один из мёрзлых камней, мгновенно оттаявший от пламени её кирасы, и устроился рядом. Он готов был оставаться здесь столько, сколько потребуется — пока она сама не отпустит его. Так они сидели ещё довольно долго и ничего не говорили. Они давно уже понимали друг друга без слов.

— Значит, это правда, — сказала наконец киана. — Это она убила тебя. Как я и подозревала с самого начала. Ты это признаёшь?

— Признаю, — обречённо вздохнул он. — Но, как я тебе уже сказал, не мсти за меня. Кроме того, ты вряд ли сможешь доказать её вину. Как ты уже успела убедиться, она… не вполне обычная девушка. И ты тоже, Феруиз. Но не пугайся. Прочитай моё письмо, оно в буквальном смысле может спасти твою жизнь. Тебе крайне важно узнать, кто вы такие на самом деле. А что с этой информацией делать дальше, ты решишь сама. Ты всегда была умнее меня.

— Значит, ты знал, что она так поступит? — спросила Феруиз. Брат покачал головой.

— Даже не подозревал. Напротив, мне казалось, наши отношения начинают налаживаться. Что только доказывает: я всегда плохо разбирался в людях, особенно в женщинах. Не самое лучшее качество для герда.

— Не принижай себя, — сказала Феруиз. — Лично я намереваюсь запомнить тебя смелым и достойным молодым человеком с большим потенциалом. Не хочу, чтобы это стало твоими последними словами.

— Как пожелаешь, — ответил Рэдмунд и поднялся на ноги, приняв одну из своих любимых поз, призванных подчеркнуть его мужественность. — Тогда вот тебе мой коронный номер: герой Рэдмунд Тоур Рэдкл уходит в огненный закат.

С этими словами он обнял сестру и, подойдя к озеру, ступил на его гладь, всё ещё полыхавшую пламенем, и пошёл по воде, удаляясь в клубах пара.

— А, и вот ещё, — добавил он, дойдя до середины озера и обернувшись, — если нашему гениальному Рэю взбредёт в голову блажь написать мой портрет для Залы предков, скажи ему, пусть рисует как есть и не вздумает ничего украшать, — Рэдмунд многозначительно указал на свой скошенный нос. — Живописец из него ещё куда ни шёл. А вот стишки он сочиняет поганые!

И он рассмеялся. Феруиз, как ни грустно ей было, последовала его примеру и только махнула рукой, а когда она вновь посмотрела на то место, где стоял Рэдмунд, брата там уже не было.

Паландора, конечно же, больше не появлялась: трусиха не упустила свой шанс ускользнуть от правосудия.

«И чёрт с ней!» — подумала Феруиз. Её огненные кудри потрескивали на ветру, как пламя камина в её покоях, и, прислушиваясь к этому звуку, она вдруг ощутила острое желание вернуться домой и забыть всё произошедшее, как дурной сон. Подчиняясь этому желанию, она крепко зажмурилась, а когда открыла глаза, вокруг неё гудело пламя — и отнюдь не только её собственное. Непостижимым образом Феруиз оказалась в камине собственной комнаты, стоя на раскалённых углях. Шаг — и она ступила на пол, миновав невысокую каминную решётку. Огонь, которым она была охвачена, начал постепенно угасать, и вот она снова в домашнем наряде, самая обычная на вид девушка. Феруиз специально подошла к зеркалу, чтобы убедиться, что демонический блеск в её глазах наконец исчез. Бросив взгляд на письменный стол, она обратила внимание на письмо, которое так и не прочитала. Настало самое время этим заняться.

Памятуя о невидимых чернилах, она подержала бумагу над огнём, воспользовавшись для этих целей камином: довольно было с неё воплощений. Вскоре на обратной стороне листа проступили слова.

Привет, сестрёнка!

Удивлена, правда? Последний раз я писал, когда решал уравнения в классе. Это было намного проще: там, в конечном итоге, обе части оказывались равны. Ну, если решение сходилось. В жизни всё по-другому: нам твердят о равенстве имо, и я лично вижу, что все мы равны, но одни то и дело оказываются ровнее других. Причём независимо от положения в обществе.

Но обо всём по порядку.

Как тебе известно, я скоро вступаю в брак. С нетерпением жду того дня, когда все наглядно увидят, чего я стою как правитель в сравнении с нашим братцем Рэем. С того самого момента, как отец назначил его наследником, я не переставал спрашивать себя: какого, собственно, чёрта, он ждёт от Рэя, когда наша Феруиз толковее нас всех вместе взятых. Готов биться об заклад, что тебе тоже не терпится узнать, почему отец не выбрал тебя. Я недавно получил ответ на этот вопрос.

Присядь: ты обозлишься и обхохочешься одновременно. Я предупредил.

Так вот, на приёме у Верховного короля в столице мне сообщили ошеломительную новость. Оказывается, ты и Паландора, а также Балти-Оре из Йэллубана — родные сёстры. Серьёзно, я сам не поверил! Ваша мать, Кассара Патори из Эластана, пятнадцать лет тому назад была казнена по обвинению в колдовстве, а вас, якобы, нарочно разделили и взяли к себе три семьи гердов Ак'Либуса. И заключили пакт, согласно которому все они за вами наблюдают. Они думают, что вы — ведьмы, представляешь? И следят, чтобы вы не дерзали использовать силы, за которые с древних времён платят жизнью.

Не ожидал столь консервативных взглядов у правящей верхушки острова, но речь сейчас не об этом. Скажу сразу: мне было неприятно узнать, что ты — приёмная дочь наших родителей. Чтобы это не стало таким же горьким открытием для тебя, спешу заявить, что для меня ты всегда была и остаёшься моей родной сестрой. Я ценю тебя и уважаю и, наверное, даже люблю, хотя никогда этого не говорил. Только не проси меня это повторить.

Как ты понимаешь, это строго конфиденциальная информация. Я не должен никому ничего об этом сообщать. Но я не собираюсь поддаваться беспочвенным предрассудкам, даже по приказу самого Верховного короля. Как будущий правитель Пэрферитунуса я намерен в дальнейшем искоренить эти антинаучные убеждения и рассчитываю на твою поддержку.

Мы на пороге великих дел, сестрёнка!

Пока будь в курсе. Обсудим всё после моей женитьбы.

Я не должен объяснять тебе, что делать с этим письмом: ты знаешь это лучше меня.

Р. из Р-К. А скоро из П.

Ах, да:

Ну и кто после этого бестолочь?

«Всё ещё ты», — прошептала Феруиз, заливаясь слезами. Только сейчас, впервые за все эти дни, она отбросила гнев и обиду, и дала волю истинным чувствам, до сих пор не находившим выхода. Она лишилась своего лучшего друга, и его было не вернуть.

Какое-то время Феруиз сидела, закрыв руками лицо и изредка всхлипывая. Затем она наскоро вытерла слёзы, взяла в руки письмо и просмотрела его ещё раз, стараясь запечатлеть в памяти каждую буковку, каждую кляксу и росчерк пера. Почерк у Рэдмунда откровенно хромал, буквы казались поломанными, как и его нос, и оттого были ещё более родными. Наконец Феруиз подняла голову. Письмо в её ладонях вспыхнуло, бумага съёжилась и почернела.

Девушка высыпала пепел в камин и открыла окно, откуда не замедлило повеять зимней свежестью. Она долго стояла, обозревая окрестности и предаваясь размышлениям. А ведь права была эта гадина, когда говорила, что мать неспроста назвала её Феруиз. Мать, которая также неспроста назвала и её Паландорой. Теперь не оставалось сомнений, что эти имена дала им та женщина — Кассара или как её звали. Она была колдунья, значит? Превосходно!

Рэдмунд тоже был прав: обидно, когда тебе сообщают, что твой заклятый враг — твоя родная сестра, а любимый брат и не брат тебе вовсе. А родители (?), Тоур и Фэй, лгали тебе всю жизнь. И живи теперь с этим. Вопрос только, как?

Что ж, время покажет, как. Пока ей требовалось отдохнуть. Киана закрыла окно и, не раздеваясь, рухнула на кровать.

Едва ли Феруиз стало бы легче, если бы она узнала об этом, но, тем не менее, Паландора тоже оказалась на распутье. Она только привыкла к мысли о том, что она — не такая, как все, и что ей нужно быть осторожной, как жизнь преподнесла ей очередной сюрприз. Теперь их стало двое. Но кто они такие? Неужели и правда потомки тех таинственных людей, которые населяли Ак'Либус двести лет назад? Тогда сколько их всего на острове и как узнать, что они тоже… особенные? И что имел в виду Рэдмунд, упомянув тогда, на озере, каких-то «участников пакта»? А это проклятое письмо, которое он настоятельно просил прочесть, обращаясь к сестре? Не было никаких сомнений в том, что её несостоявшемуся супругу и Феруиз было известно куда больше, чем ей. Паландора в исступлении заламывала руки и ругала себя последними словами. Жалкая трусиха! Что ей стоило вместо того, чтобы позорно бежать с озера, вернуться в покои Феруиз и ознакомиться с этим письмом? Теперь оно уже, скорее всего, уничтожено, ведь киана Рэдкл далеко не дура.

Сам Рэдмунд тоже не шёл из головы. Хоть он и простил её, если верить его словам, факт оставался фактом: она отняла жизнь у невинного человека, а такие поступки оставляют свой след. Всё её существование разделилось на «до» и «после». Внешне она оставалась такой же, но внутри изменилась до неузнаваемости, и эта разительная перемена пугала её. Те радужные лёгкие сущности, которых она некогда замечала вокруг себя и с которыми вела долгие разговоры, исчезли и с тех пор не появлялись, зато на смену им пришли другие — серые, мрачные, угрюмые. Некоторые из них, впрочем, были ослепительно красивы, но внешность обманчива: Паландора кожей чувствовала исходящую от них злобу и ненависть. Время от времени, встречая людей, пребывавших в расстроенных чувствах, она видела, как к ним присасывалось нечто вроде призрачных жуков или тараканов, упивавшихся, казалось, их дурным настроением и незаметно вгонявших своих ни о чём не подозревающих доноров в ещё большую тоску. Жуткое зрелище, с которым раньше ей сталкиваться не приходилось. Да, в эти дни прозорливость Паландоры стала воистину её проклятием. После той памятной ночи на озере она перестала выходить из тела ещё и потому, что в состоянии изменённого сознания ей являлось куда больше сущностей, они заговаривали с ней, тянули свои костлявые руки и кривые волосатые лапы, но Паландора упорно не поддерживала беседу, зная, что это не к добру.

Ей предстояло во многом разобраться. Многое понять. Но жизнь почти не давала ей подсказок. Вдобавок киана Вилла отказывалась признать её статус гердины. Это стало, пожалуй, самым большим ударом. Что с того, что её супруг трагически погиб, ведь ей же обещали, что с момента её замужества земли перейдут к ней! Она чувствовала себя обманутой. Как ей следовало теперь поступить? Найти нового жениха и на сей раз постараться его не убивать? Просить Рэя занять это место? Это было бы наихудшей идеей: даже если у кианы, вопреки её обидам и разочарованиям, оставались к нему чувства, теперь их двоих связывала целая череда трагических событий, которые воздвигали между ними стену сродни той самой, незримой.

Или, может, чем чёрт не шутит, убить Виллу? Ей и так уже немного осталось…

Это была не её идея: Паландоре её подсказывали её новые астральные последователи. Как она ни старалась их игнорировать, она время от времени слышала их хриплый шёпот. «Чего тебе терять, девочка? — говорили они. — Ты уже убивала. Ты знаешь, как это. Первый раз всегда тревожно. А после входишь во вкус».

Кажется, она начала понимать, почему с ведьмами на протяжении истории жестоко расправлялись. Если они проходили через то же, что и она, если слышали те же голоса, они в самом деле представляли для окружающих и для самих себя опасность. Являлся ли её опыт оборотной стороной убийства — или же он, как и само убийство, суть оборотная сторона её силы?

«Я гердина, — говорила она сама себе. — Пока ещё нет, но я стану ею. В моих руках огромная ответственность за Пэрферитунус, за все эти земли, города, людей. Я не могу позволить себе быть порочной. Больше никаких убийств. Никаких воплощений. Никаких выходов из тела и даже никакой воды».

Последнее, впрочем, было куда проще сказать, чем осуществить. Без воды она чахла. Засыхала, как роза в пустыне. Но упорно старалась её избегать — умывалась наспех, пила не больше стакана в день. И, наконец, прекратила подолгу сидеть в ванне. «Киана Вилла, должно быть, этим довольна», — с горечью думала она. Даже если так и было, едва ли она порадовалась бы, узнав, что стало тому причиной.

А Рэй, которого как-то забыли спросить, что он обо всём этом думает, впал в редкое оцепенение. Тонким натурам противопоказаны душевные терзания и трагедии: они не только не закаляют их, а напротив, разрушают. Смерть родного брата, потеря любимой, неподъёмные административные обязанности — всё это навалилось, как снежный ком: катилось, катилось, ширилось, крутилось — и вот, наконец, погребло его навзничь. Хорошо ещё рядом с ним была мать, что давала хоть какую-то поддержку. Её саму приходилось без конца утешать; шутка ли — потерять сына? Но вдвоём им было куда легче.

Затяжная сонная зима в Рэди-Калусе, который в это время года погружался в снежную бездеятельность, отвечала настроению кианы Фэй. Та по целым дням не покидала своих покоев и смотрела сквозь плёнку изморози по стеклу на пустынный внутренний двор, на то, как слуги взметают мётлами снег, на город под белыми крышами, над которыми стелется дым. Допивала чашку остывшего чая, рассеянно брала в руки книгу и читала вслух, не разбирая букв, всё больше наизусть. Рэй слушал её голос — тот же самый, мягкий и тёплый, знакомый ему с раннего детства, и вместе с тем невыразительно пустой.

«Я так больше́ не могу, — призналась она наконец. — Вернусь в Виттенгру».

И впервые в жизни забыла добавить «на-Отере-и-Ахлау».

Рэй побледнел, и рыдал после этого целую ночь, а к утру, наконец, вспомнил, что мать приглашала его погостить. Окрылённый этой идеей, — настолько, насколько мог окрылиться тот, кому уж заведомо подрезали крылья, — он вызвался её сопровождать. «Всего лишь до лета, — говорил он отцу, но больше самому себе, — в крайнем случае, до осени».

Но оба прекрасно знали, что, если он уедет сейчас, то больше уже не вернётся. «Возможно, это и правильно, — решил, наконец, киан Тоур. — Этому мальчику не по плечу Рэди-Калус. Не той он закалки, увы».

И, как бы он ни любил жену и сына, — а, скорее, именно оттого, что любил их, — он велел осведомиться о следующем корабле в Вик-Тони. Таковой отправлялся из Озаланды в начале весны, и вот опять, встретив новый 841 год и первые капели, им пришлось проделать весь этот путь в Пэрферитунус, который меньше чем за год ознаменовался для Рэя такими разнозначными по накалу событиями. Когда они взошли на борт и тронулись, и берег начал стремительно удаляться и сливаться с горизонтом, Рэй бросил последний взгляд на замок, возвышавшийся на холме, чей силуэт едва угадывался в наступавших сумерках. Но Рэй точно знал, что замок там, у самых облаков, обласканный последними лучами заходящего аль'орна, и в замке том остаётся девушка красоты необыкновенной, чьи васильковые глаза ему не забыть уже никогда.

Конец второй части