Дочь Двух Матерей

Глава 40

Её звали Сида. Ничем не примечательная деревенская девчонка из южного Йэллубана, с огуречно-картофельным носом, лицом в бурых пятнах и с жилистыми руками. Она, как и сотни девчонок до неё, к шестнадцати годам подалась в город в поисках лучшей доли — нанялась в прачки, полоскала бельё, но всё больше — частные жизни каждого встречного в мыльной воде жарких сплетен. Была наивно самоуверенна и знала, что непременно добьётся успеха. Причём, что такое успех, сказать затруднялась.

— Ну, это когда просыпаешься в полдень и завтракаешь пирожными.

И ещё, возможно, добавляешь к ним что-нибудь вкусное на обед и на ужин. Сида не знала наверняка. Обед у неё бывал редко. Ужин — почти никогда. Это было что-то на языке обеспеченных. У девушки же, как ни бейся, обеспечить себя достойно не выходило. Впрочем, когда она достигла совершеннолетия и посетовала на это своим подругам, те глумливо расхохотались.

— Нашла беду! Ты ведь женщина. А женщин испокон веков обеспечивают мужчины.

— Как это? — не поняла Сида, для которой в силу её сельского склада ума это стало открытием.

Подруги охотно ей пояснили. Они все, как одна, были одержимы идеей захомутать перспективного горожанина, согласного и готового содержать их в горе и в радости. Желательно, конечно, одинокого, но ежели так приключится, что уже обзаведшегося женой и детишками — тоже прискорбного мало, сойдёт и такой до поры. Оценив горящий взгляд женщин, Сида охотно приобщилась к этой одержимости и включилась в игру. Поначалу она стремилась подчеркнуть свою конкурентное преимущество, избрав стратегию довольствования малым, но позднее узнала от более старших товарок, что истинно конкурентоспособная женщина — та, которая в состоянии содержать себя сама, либо та, содержать которую не просто дорого, а очень дорого. Если она обходится мужчине слишком дёшево, то становится лёгкой добычей, и он быстро теряет к ней интерес. Если же она не только не просаживает, но ещё и добывает деньги — это уже совсем другой уровень, но Сиду этот аспект интересовал мало. Рутинные тяготы работы в прачечной ясно дали ей понять, что она не намерена трудиться не покладая рук до тех пор, пока от неё не останется только амриж. Так что для неё было естественным избрать путь «дорогой женщины». Другое дело, мужчины её окружения все как один оказались постыдно неплатежеспособными, что вынуждало её поднимать планку. Но те, кто мог себе позволить удовлетворить её запросы, как назло, не интересовались краснощёкой прачкой с шершавыми ладонями. Один конюший, раз удачно выигравший в карты, сводил её на свалившиеся деньги в кабачок, сорил монетами и целый вечер угощал её даровой выпивкой, а наутро оставил ей на стоге сена пригоршню медяков и коротенькую записку:

Было весело.

Пришлось поверить ему на слово: после пятого стакана у Сиды замутнилось сознание, и даже годы спустя ей так и не удалось вспомнить, что же в точности произошло между ними тем вечером. В любом случае, она зареклась нарываться на такие сюрпризы и больше никогда не позволяла себе пить до беспамятства в компании мужчины.

А потом судьба проявила к ней неслыханную щедрость и подбросила молодого лопоухого киана Бэй. О, у того денег хватило, чтобы выгулять эту находку. Обескураживал лишь тот факт, что ему было всего пятнадцать лет супротив её восемнадцати. Выглядел он старше своих лет, несмотря на невнушительный рост, но тем не менее. Вот уж с кем, зато, взаправду оказалось весело. Они катались на лодке по искристой Заюре, угощались медовыми пряниками и ходили на западный мыс ловить ветра. Он пел ей модные столичные куплеты и даже обещал отвезти в Эрнербор — точнее, был первым, кто выполнил это обещание. Предварительно повздоривши с родителями. Видимо, из мести им он спустил тогда на неё кругленькую сумму в столице, чем окончательно покорил. А по возвращении в Йэллубан потерял к ней всякий интерес. Говорят, его видели с цветочницей из Жёлтого переулка, блекло-нежной и трепетной, как горшочная фиалка. А ещё с городской стражницей. И парой служанок. Товарки смеялись над ней: они-то прекрасно знали, что этим кончится. Никогда ещё на их веку не бывало такого, чтобы кианы всерьёз увлекались простолюдинками. Они говорили ей об этом неоднократно, но как всякой молодой и амбициозной, ей хотелось верить, что именно она станет исключением.

Исключения не вышло. Обида глодала её ещё целый сезон, так, что Сида и помыслить не могла ни о каких других отношениях и поисках спонсоров. Работала вполсилы, а когда не была занята, лежала и смотрела в одну точку. Злилась на вероломных аристократов: такой молодой, а уже змеёныш. А по наступлении холодов обнаружила вдруг, что змеёныш оставил по себе память, ставшую на следующие полгода неотъемлемой частью её организма и названную впоследствии Сидом. Сыночком. Единственным мужчиной, решила она, которому она сможет доверять. Твёрдо решила воспитать его сама, но из высокомерия сообщила о его появлении на свет горе-папаше. Отправила записку, ничего не ожидая в ответ: просто, чтоб знал. Каково было её изумление, когда в тот же вечер Дугис появился в прачечной и изъявил твёрдое желание взять на себя обязанности отца. Её сообщение ошеломило его и вынудило заняться переоценкой ценностей. Бэй слыли людьми семейственными, и появление ребёнка многое меняло для шестнадцатилетнего киана. Он сходу сделал Сиде предложение, которое должно было вступить в силу со дня его совершеннолетия, а пока обязался поддерживать молодую мать и дитя.

Родители Дугиса были в гневе. Они были твёрдо уверены, что расторопная прачка родила от первого встречного и теперь вменяет их сыну ложное чувство вины и долга. Но своенравный киан не желал слышать глас разума и стоял на своём. Отец наверняка проклял бы его, как он уже имел неудовольствие поступить с Персидо, но останавливало его лишь то, что третьего сына на замену у него не имелось. Волей-неволей пришлось уступить, и едва Дугису исполнилось семнадцать, как их с Сидой наскоро сочетали браком и взашей отправили в свадебное путешествие в столицу, где старший брат уже с высоты своего опыта заявил, что будущий герд — фееричный болван. Ведь он ещё в прошлый визит Дугиса посоветовал тому разойтись с этой прачкой, и чем быстрее, тем лучше.

«Чтобы избежать подобного, — подчеркнул он, мрачно закусив губу, и развёл руки в стороны».

Сида была счастлива и несчастлива одновременно. Так сладкоежка страстно желает кусок шоколадного торта — до тех пор, пока не получит его, долгожданный, годы спустя: заветренный, прогорклый и поизмятый в пути. С одной стороны, она стала будущей гердиной. С другой — вошла в эту роль не с парадного входа и с опозданием. Рука об руку с мужчиной, глубоко оскорбившим её. Не оставь он её тогда, как износившуюся пару сапог, уступившую скоротечной моде — как знать, возможно, она стала бы ему любящей и ласковой женой. Но теперь её уязвлённая некогда гордость не давала ей испытывать чувств к этому человеку. Чувств, которых и раньше-то не было. Она принимала его заботу как должное, выпивала её до дна, разбивала бокал о каменный пол и требовала ещё. Не для себя, для сына, — уточняла она.

Не наделённая манерами и грацией высшего света, она чувствовала себя намного вольготнее в обществе слуг, и если одни относились к ней с завистью и презрением, то другие в скором времени приняли её сторону. Сида выстраивала с прислугой особую коалицию, ссорила мужа с родителями и друзьями — от больших амбиций, но не от большого ума. Она решила вести свою игру, в которой не было места назойливым старшим поколениям, не питавшим благосклонности к невестке, свалившейся им, как снег на голову с крыши бани — прихвативший, заодно, в своём падении невесть кем там забытый кирпич. Но Сида не была ни тактиком, ни тем более стратегом — всего лишь малообразованной девицей, забравшейся на самую вершину и внезапно осознавшей, что у её сына есть вполне не иллюзорный шанс стать будущим правителем Йэллубана. По уму, ей следовало бы наладить отношения с семьёй мужа, но она поступала прямо противоположным образом. С восторгом приняла свои права будущей гердины, но никак не обязанности. Бывала вспыльчива и груба, и не переставала, памятуя научения подруг, требовать всё большие суммы на её содержание — и куда большие на содержание сына, ведь малышу требовалось всё самое лучшее. Довела конфликт до того, что ей начали ставить ультиматумы: либо она берёт себя в руки и поступает соответственно её новому положению в обществе и свете, либо речь будет идти о расторжении брака. Поначалу терпеливый Дугис о такой крайней мере и слышать не хотел, но пары лет жизни с этой женщиной ему более чем хватило, чтобы радикально изменить своё мнение. В двадцать один год ему предстояло принять титул герда и возглавить регион, и он не желал вступать в свои права, имея такой тяжкий груз на шее.

Сида, заметив, что некогда покладистый муж начал выходить из терпения, посчитала это заслугой своих драгоценных свёкров. Они вообще, по её мнению, только мешали и строили против неё козни. От них, по-хорошему, следовало избавиться. Тогда она задумала их отравить и со знанием дела отправилась в лес за грибами.

Можно считать определенного рода «везением», что замысел ей удался, несмотря на её ничтожный опыт в подобного рода махинациях. Отец Дугиса отравился поганками насмерть, мать тяжело заболела. Но этот самый ничтожный опыт Сиды оказался плохим помощником по части заметения следов. Её план был раскрыт, и женщина предстала перед судом, назначившим ей высшую меру. Таким образом, к девятнадцати годам Дугис остался вдовцом с больной матерью и четырёхлетним сыном на руках. Почти утратившим вкус к жизни и веру в людей. Дурное сочетание для герда, вынужденного принять титул преждевременно.

Неизвестно, как сложилась бы судьба региона, оказавшегося в руках этого человека, если бы Дугису не довелось повстречать Йэло. Они были знакомы уже очень давно, с самого детства, но по воле обстоятельств не виделись несколько лет. Семье Йэло принадлежали крупные рапсовые плантации к югу от города и, раз объезжая их, молодой герд увидел девушку с жёлтыми цветами, которая возвращалась с покоса. Как вспоминал впоследствии Дугис, поначалу ему показалось, что перед ним — маленькая тиани полей, безрассудно воплотившаяся на глазах у людей. Он проводил её домой и при разговоре с ней впервые за последний год на его лице появилось подобие улыбки. Когда он возвратился в замок, мать поинтересовалась, что сумело так ощутимо поднять ему настроение.

«Что, — ответил он неопределённо, — или кто…»

Йэло стала ему добрым другом и поддержала его в этот трудный период. Мать, видя её благотворное влияние на сына, принялась исподволь её сватать, но того не прельщала идея повторной женитьбы. Ещё свежи были открытые раны; кроме того, наследник у него уже имелся, рос не по дням, а по часам и обнаруживал в себе зачатки лидера. Но больше юный герд переживал за саму прелестную Йэло — кто-нибудь другой, с незапятнанной судьбой, без грусти и пустоты в глазах, составил бы ей прекрасную партию. Дугис не желал перекладывать свои невзгоды на её хрупкие плечи.

«Тебе и не придётся этого делать, — возражала мать. — Это верно, в последнее время нам довелось пережить немало горя, причиной которому послужило, в том числе, и твоё упрямство, и моё неумение наставить тебя на истинный путь. Нам не стоит повторять прежних ошибок. Йэло — замечательная и чуткая девушка, она давно уже любит тебя и, пока душа твоя окончательно не огрубела и не очерствела, она станет тебе хорошей женой».

Окончательно его убедил тот факт, что их разница в возрасте, как оказалось, составляла ровно три с половиной года. Дугис родился в пятый ландегор лиатора, Йэло — в пятый ландегор абалтора. Согласно легенде, люди, рождённые на разных полюсах одного года, образуют самые крепкие пары, как свет и тьма и все противоположности мироздания, что имеют свойство притягиваться. Он не считал себя человеком, склонным верить легендам, но это был счастливый знак, которых ему в последнее время недоставало. Таким образом, едва малютке Йэло исполнилось семнадцать, король Лион сочетал их браком, крайне довольный таким осознанным выбором герда. Теперь он мог быть спокоен за Йэллубан.

Новая гердина оказалась женщиной многих достоинств. Единственным её недостатком было слабое здоровье. Йэло часто простужалась на ветру (а сильные ветры были не редкостью в этом регионе и в каком-то смысле являлись его визитной карточкой), испытывала аллергию на шерсть и пыльцу и с детства страдала ревматоидным артритом. С таким анамнезом она большую часть жизни прожила на материке, в Ре-Ветрене, где климат более тёплый и мягкий, но не желала более оставаться в разлуке с семьёй. Муж неоднократно порывался вновь отправить её в центральный Алазар. Девушка протестовала, упирая на то, что она сильнее, чем кажется; кроме того, её дом — Йэллубан, а место её рядом с ним. Год спустя она родила ему сына, что едва не стоило жизни юной гердине. Йэло всегда мечтала иметь двоих детей, мальчика и девочку, но, опасаясь за её хрупкое здоровье и не желая подвергать его дальнейшему риску, Дугис настоял на том, что ребёнок у них будет один. Да ещё старший Сид. Мальчишки подружатся и не будут испытывать ни в чём недостатка.

Но здесь он погорячился. У Сида было, как выяснилось, своё мнение на этот счёт. Он сразу не пришёл в восторг от новости о прибавлении в семействе, также как годом ранее не рукоплескал, заполучив новую мачеху. Он вообще был не особенно восторженным и даже, напротив, чрезмерно угрюмым. Должно быть, сказывалось исчезновение его матери, единственной, которая души в нём не чаяла и потакала каждому его капризу. Нелегко в четыре года лишиться роли короля и бога, сойти с картонного трона и оказаться вдруг на попечении людей, которые хоть и относятся к тебе хорошо, но без должного почтения. А с рождением нового малыша всё внимание и забота принялись вероломно доставаться ему. Сид невзлюбил сводного брата, он устраивал истерики и не желал оставаться с ним в одном помещении. Бывал наказан, когда вопрос не удавалось урегулировать мирно. А едва Лесли исполнилось три года, девятилетнего Сида застали за попытками столкнуть его с балкона — по признанию нянек, далеко не первыми. Ранее, дескать, он пытался утопить брата в ванне, затем подначивал подойти к лошади сзади и дёрнуть за хвост, но няньки из страха (а кое-кто из уважения к покойной Сиде) ничего не рассказывали. При очной ставке Сид оказался ненамного дальновиднее своей матери и сразу во всём признался, заявив, что на нём нет никакой обязанности любить брата и терпеть его присутствие в доме. Он топал ногами и буйствовал, и пообещал не сегодня, так завтра привести свой план в исполнение. Разумеется, завтрашнего дня никто дожидаться не стал. Неуправляемого девятилетку выслали в деревню, к бабушке с дедушкой, и лишили его статуса наследника. Йэло не хотела от него избавляться, но Дугис, обнаружив на теле малыша Лесли синяки и порезы, начал всерьёз опасаться за его жизнь. Он решился на этот шаг с тяжёлым сердцем и до сих пор корил себя за отказ от сына, что выразилось в том, что жизнь родителей Сиды, поддерживаемых щедрыми подаяниями из личных средств герда, резко пошла в гору. Они поставили новый сруб, завели гусей и уток и прослыли сельскими богачами.

Но история на этом не закончилась. У Дугиса и Йэло появилась дочь. Их дети выросли, повзрослели — то же относилось и к Сиду. В деревне ему жилось привольно (ещё бы: не будь его на свете, кто бы так великодушно финансировал его деда с бабкой?), он прослыл первым парнем и выгодным женихом. Но это не вполне удовлетворяло его тщеславие, ведь даже такая жизнь ни в какое сравнение не шла с титулом герда Йэллубана.

«А всё из-за этого бастарда Лесли! — ворчал он. — Мой отец тронутый. Тоже мне, выбрал себе наследника. Да какой из него герд! Сразу видно, пёс приблудный!»

Окружающие признавали его правоту, причём отнюдь не из простого подхалимства. Лесли действительно не был похож внешне ни на мать, ни на отца — кряжистый, темноволосый, кудрявый, с серо-зелёными глазами, в отличие от своих субтильных и невысоких родителей, голубоглазых блондинов — что наводило простолюдинов на мысли о том, что Йэло его нагуляла. То ли дело Сид — весь в отца, и даже ещё лучше. Высокий, видный. Истинно красавец-герд. Мысли о собственном величии затмевали ему разум, а поддержка окружающих придавала сил. Кончилось это тем, что, не умея добиться справедливости официально, он решил повести дело по-своему. С чёрного хода. Он начал рыскать по деревням и весям и искать себе приспешников. Рассказывал слезливую историю о том, как его выгнали из дома и лишили статуса наследника в угоду какому-то бастарду. Призывал свергнуть власть. Даже задумал обратиться к Верховному королю, но до его высочества допущен не был. Зато король, в свою очередь, обратил внимание Дугиса на тот факт, что ему очень не нравится, что в Йэллубане завёлся смутьян, кричащий опасные лозунги. Его следовало приструнить.

Пробовали приструнять. Взяли его под стражу, но тот сбежал и скрылся в лесах, где и обитал с тех пор. Изредка появлялся в южных деревнях, где местные его не выдавали, поскольку были на его стороне. А в городе за ним прочно закрепилась слава сумасшедшего.

— В общем, — подытожил Лесли, который поведал эту историю со своей точки зрения и далеко не полностью, — наша ситуация, как вы понимаете, весьма деликатна. И тот факт, что мы с Балти-Оре любим друг друга, только её усложняет. Но, насколько мне известно, Йэллубан никогда не знал спокойных времён. В нашем роду постоянно случались какие-то неурядицы, ещё со времён его основательницы, Жао Бэй, которую казнили по обвинению в колдовстве.

Впервые за этот вечер Феруиз проявила живой интерес к рассказу Лесли. До того она слушала юношу внимательно, но довольно отстранённо, не вовлекаясь в диалог и не задавая вопросов.

— Ну надо же, — сказала она, поведя бровью, — оказывается, у вас в роду, помимо прочего, имеются колдуны?

Сказав это, девушка внимательно посмотрела на Балти-Оре, которая сидела за шитьём и не сводила глаз с ткани. Вопрос Феруиз не вызвал у неё в душе никакого отклика — по крайней мере, так выглядело со стороны.

— Надеюсь, что нет, — ответил Лесли. — Этой истории почти двести лет, она старше самого Йэллубана, а потому никто в точности не знает, как обстояли дела. Доподлинно известно, что Жао была властной женщиной, сильной и независимой. Со времени её правления этот край мало изменился.

— Это была её идея — построить город-лабиринт? — в шутку спросила Феруиз, у которой, привыкшей к геометрически ровным улицам Рэди-Калуса, до сих пор перед глазами стояли косые переулки и тупики Йэллубана.

— О, нет. Это была стихийная застройка. В ней чувствуется веяние Катреолы — и не без оснований, поскольку мой прапрадед был родом из Вичеры. Ему также принадлежала идея вывести на острове особый сорт холодостойкого горького апельсина.

— Но вернёмся к основательнице рода, — предложила Феруиз. — Что заставило других поверить, что она была колдуньей? Какие были к этому предпосылки?

— Да хотя бы тот факт, что ей не довелось пережить ни одного неурожайного года, — включилась в разговор Балти-Оре. — И это при том, что остров только осваивался. Распахивались поля, строились амбары и мельницы, сеяли первое зерно. Даже Пэрфе, испокон веков сведущие в сельском хозяйстве, не сумели добиться такого блистательного результата. И потом, много ли нужно было нашим предкам, чтобы обвинить кого-то в колдовстве? Тем более, на острове, ещё буквально вчера населённом ведьмами.

— То есть, вы полагаете, что на эту женщину возвели напраслину? — поинтересовалась Феруиз.

— Очень на это похоже. Как бы то ни было, Жао известна как выдающаяся гердина. Считайте это крамолой, но я бы сказала, что даже если в ней была толика колдовского, она пошла Йэллубану только на пользу.

Балти-Оре звонко рассмеялась. Лесли подошёл к девушке, погладил её по голове и заметил, что час уже поздний, а завтра он планировал подняться пораньше, чтобы выехать к отцу.

Феруиз с готовностью поднялась из плюшевого кресла, идеально подходившего ей по росту (вот когда она в полной мере оценила бытовую предусмотрительность киана Дугиса). После долгой поездки ей и самой требовался отдых.