Креативы Старого Семёна

Борис Петрович

Было это в начале семидесятых. Я менял место работы – из одного НИИ переходил в другой. Разговариваю со своим будущим начальником, и тут подходит к нему немолодой такой человек в сильно поношенном зелёном костюме. Лицо задубевшее. Волосы седые, зачёсанные назад. Вид помятый. Немного нетрезв. И говорит начальнику:

— Мне надо съездить в библиотеку иностранных язЫков!

—Да, Борис Петрович, поезжайте, разумеется...

Потом мы с Борисом Петровичем проработали в одной лаборатории лет десять, до его ухода на пенсию. Отец его был из дворян, до революции окончил Варшавский университет. Жили они в Таганроге, учиться же Борис Петрович поехал в Москву. Окончил Бауманское, работал инженером, женился. Перед самой войной у него родился ребёнок.

В армию Бориса Петровича не взяли, работал он на военном заводе, где-то на Севере. Жили в чудовищных условиях, ребёнок простудился и умер. С женой Борис Петрович расстался.

После войны он снова оказался в Москве, работал в НИИ, а жил в общежитии, которое размещалось прямо на территории института, за забором. Дело в том, что при институте был опытный завод, а рабочие были, в основном, не москвичи, для них эту общагу и организовали. И там, за проходной, он прожил долго, до начала шестидесятых. Потом в НИИ приехал, уж не помню, по какому поводу, Хрущёв, и один сварщик сумел к нему прорваться и подать челобитную.

После чего общежитие ликвидировали. Борис Петрович получил комнату в коммунальной квартире. Но эти годы не прошли даром. В нём причудливо сочетались дворянское воспитание, интеллигентность, алкоголизм и заводская общага.

Помню, как-то мы с ним курили, разговаривали, вдруг он посмотрел на часы, и говорит:

— Прошу меня простить, я зван на денатурат!

Чуть ли не каждый месяц на него приходила бумага из вытрезвителя. Но его не выгоняли. Дело в том, что Борис Петрович, помимо прочей работы, переводил с немецкого технические книги. А начальник наш потом эти переводы издавал, как собственные. Но на «треугольнике» его каждый раз разбирали. Поскольку дело это – осуждать Бориса Петровича - было привычное, то и относились к нему формально. Как-то заседание затянулось, было уже поздно. Парторг говорит:

—Ладно, Борис Петрович, дайте слово, что больше пить не будете, и закончим на этом!

—Деточка, - ответил ему подсудимый, - а чем я заменю?

Политические взгляды у него были антисоветские. Помню, как-то он сказал:

—Ну, ..., читал я вчера вашего Ленина, этот, как его, «Материализм и эмпириокритицизм». Ну это, …, вообще! Шесть определений материи - и все шесть ни к … не годятся!

Любил он рассказывать такую историю. На заводе, где он служил, работали немцы - военнопленные.

«Сижу я как-то в заводоуправлении. Вдруг – стук в дверь. Ну, наш стучать не будет – значит, немец. Я говорю:

— Херайн!

Входит пленный, и начинает начальнику объяснять, что вот, дескать, их послали рыть яму – четырнадцать человек немцев, а там нужно-то всего трое! Начальник говорит:

—Ну и что?

— Так невыгодно же это! - говорит немец, - ваша фирма этого не выдержит!

Тут начальник взорвался:

— Наша фирма всё выдержит! Иди отсюда …!»

И ещё одна его история. Во время войны на завод поступили, по ленд-лизу, четыре прецизионных станка. Станки были ценные, дорогие. Решили сформировать бригаду – двенадцать лучших станочников, непьющих, некурящих, по три человека на станок, установить им восьмичасовой рабочий день - вместо двенадцатичасового, военного - и, тем самым, использовать станки по максимуму. Так и сделали. Всё шло хорошо. А потом один станок поломался. Ничего особенного, обычная вещь. Его и починили-то всего через пару дней. Но время было военное, НКВД не дремало. Начальника цеха вызвали на допрос.

— Как вы объясните тот факт, что в военное время на оборонном предприятии ценнейшее оборудование доверено сектантам?

— Каким ещё сектантам?

— Все ваши двенадцать станочников – члены секты адвентистов седьмого дня! Как вы их отбирали?

— Да я … Ну чтоб не пил, не курил и хорошо работал…

Не посадили его чудом.

Любил Борис Петрович комментировать статьи в советских газетах. Обнажив логические противоречия в аргументации автора, он заключал:

— Значит, что? Получается ….я!

С утра Борис Петрович, в неизменном зелёном костюме и серой рубашке приходил на работу, доставал старую перьевую ручку и аккуратным почерком писал – переводил, делал какие-то обзоры, рисовал схемы. В обед поднимался и уходил. Дальше было по-разному – мог вернуться и работать до конца рабочего дня, а мог часа через два появиться пьяным в дым. Назавтра всё повторялось.

Как-то на моей памяти он бросил пить. И не пил долго. Приоделся. Скопил немного денег. И стал задумываться – то ли вставить зубы, то ли купить «Спидолу», чтобы слушать вражьи голоса («Спидола» стоила рублей двести, зубы – примерно столько же). Спрашивал у людей, как поступить. Советовали ему разно. Борис Петрович никак не мог принять решение. Потом вопрос отпал сам собой – он снова запил.

Так он и жил. Потом ушёл на пенсию. Года через два заболел и умер. Перед смертью сказал:

— Жизнь я прожил хорошую. Я доволен.