Креативы Старого Семёна

Григорий Львович

Когда я в пионерском возрасте начал ходить в полуподвал на проезде Серова, а было это году в шестьдесят третьем, одна комната там была отдана любителям. Люди, скорее всего жители окрестных домов, приходили, играли без часов и записи, разговаривали. Отдыхали, одним словом.

Одного старичка я помню до сих пор. Звали его Григорий Львович. Ходил он с палкой, в старой вельветовой куртке, на голове – картуз. Он, возможно, заходил в клуб из синагоги, расположенной неподалеку, на улице Архипова. Так мне, во всяком случае, сейчас кажется – вспоминаю, что он частенько доставал из кармана какую-то газету – не то на иврите, не то на идише, и пытался мне что-то оттуда переводить. Мне это было неинтересно. Мне вообще не было до него дела, я хотел только играть в шахматы. Хотя играть с Григорием Львовичем было трудно, он выстраивал пешки по шестому ряду, за их прикрытием маневрировал фигурами. Я не очень понимал, что мне делать, злился – как же так, человек играет не по правилам, а я ничего не могу с ним поделать. Даже когда у меня был уже первый разряд, побеждать Григория Львовича удавалось не всегда.

Потом он ходить в клуб перестал. И я быстро его забыл. И вот спустя много лет слушал я по телевизору выступление Спасского. Его спросили: какие самые сильные шахматные впечатления были в вашей жизни? И он ответил, что таких было два.

Первое – это игра молодого югославского мастера Фудерера. Она, сказал Спасский, поражала меня своей чистотой. А второе… Как-то, сказал Борис Васильевич, играя в Гастингсе, я заинтересовался одной партией из побочного турнира. Играли два английских любителя. Одному было не меньше девяноста лет. И вот он стал выстраивать свою армию. Ведь каждый шахматист, сказал Спасский, – полководец. Он готовит свои фигуры – армию – для предстоящего боя. И вот этот старичок сначала продвинул все пешки на шестой ряд, а потом стал перемещать все фигуры на седьмой. И я, продолжал Борис Васильевич, с диким страхом смотрел на эти маневры. Ведь сейчас белые проведут какой-нибудь прорыв, что-нибудь вроде е4 – е5, и вся эта конструкция развалится! И этот старичок умрет! Вот здесь, на моих глазах!

Конечно, все это было сказано не вполне всерьез. И даже, возможно, с некоторой долей рисовки.

…

Но я со стыдом вспомнил свои поединки с Григорием Львовичем.