Работал он звукооператором на студии научно-популярных фильмов. Представлялся так:
– Андрюша, работник искусств.
Был Андрюша тихий алкоголик. За столом сидел молча, прислушивался к общему разговору, смеялся. Постепенно уходил в себя, начинал очень тихо напевать какую-нибудь мелодию, держась при этом за сердце. Потом засыпал. Через часок просыпался, выпивал еще немного, вставал и уходил домой. К этому привыкли, не обращали внимания.
А было Андрюше плохо. Сердце болело все чаще и чаще. Наконец он пошел к врачу. Тот категорически запретил пить. Андрюша послушался, стало лучше, сердце почти не болело. Трезвость поначалу далась ему неожиданно легко. Старые друзья, любившие Андрюшу за тихий нрав, порядочность, какую-то глубоко скрытую интеллигентность, по-прежнему звали его на застолья. Он приходил, больше по инерции. Сидел, пил лимонад, посмеивался, иногда вставлял фразу-другую.
Потом появляться он перестал, хотя его помнили, звали, звонили.
– Да-да, конечно, – говорил Андрюша, – постараюсь, спасибо!
И не приходил. Постепенно звать его перестали, про Андрюшу стали забывать. Где-то далеко – или недалеко – он жил, работал, растил детей. Но у всех своя жизнь, свои заботы, свои радости и огорчения.
Иногда его вспоминали за столом:
– А помните, – говорил кто-нибудь, – как Андрюша пел пьяненький? Тихо-тихо! И при этом совершенно правильно, слух у него был абсолютный!
– Да он вообще был способный человек, – отвечал другой, – он мне рассказывал, что в детстве в музыкальную школу ходил, стал бы, может, пианистом, если б, сам понимаешь, не это дело. А так пошел в звукооператоры. Все же близко к музыке.
– Почему «был»? Он, надеюсь, жив и здоров. Надо бы, кстати, ему позвонить!
Тем дело обычно и кончалось. Назавтра про Андрюшу забывали. До следующего застолья. Да и сами застолья уже случались редко, раз в полгода, год. Не тот возраст, не то здоровье.
…….
Лет через двадцать мы случайно столкнулись на улице. Андрюша мало изменился, разве что поседел. Зашли в кафе, он заказал водки.
– Ты же завязал, Андрей!
– Ладно тебе, ну завязал, потом развязал. Давай, будем!
Посидели, вспомнили старые времена, веселую нашу кампанию. После ста пятидесяти Андрюша стал массировать сердце.
– Зачем же ты, если… – начал я.
– Зачем-зачем … Вот послушай. Я в этой самой трезвости прожил черт-те сколько лет. Ни грамма. И не могу сказать, чтобы так уж тянуло. Но зато злой я стал, понимаешь? Совсем злой. Всех ненавидел. Жену, сослуживцев, евреев… всех, одним словом. Ходил по улице, ездил в метро, смотрел на людей и злился. До чего ж они тупые все, до чего жлобы! Причем спроси любого ханурика: почему плохо живешь? Так он тебе тут же список: Горбачев, Ельцин, жиды, начальство на работе, жена-сука. Ну и, понятно, Чубайс с олигархами, без этого никуда. Вот и злился от этого от всего, еще и потому, я тебе скажу, что и сам такой же стал. Короче говоря, жена отвела меня, не смейся, к психоаналитику.
– И что?
– Совершенно неожиданно для меня умнейший оказался человек. Случай ваш, говорит, стандартный. Вы, пари держу, завязавший алкоголик. Видите, угадал. Это всё от принудительной трезвости. Тогда я у него спрашиваю: ну а делать-то что мне, посоветуйте. Тут он замялся, на жену мою посмотрел, и отвечает: а вы начните снова выпивать. Не часто, не помногу, но выпивать. Если не получится держать себя в рамках – ну, значит, не судьба, возвращайтесь к трезвости. А если удастся – все у вас будет хорошо. Постарайтесь, голубчик! Ну, вот я и стараюсь. Совсем другой коленкор. Люди хороши, жизнь прекрасна! Сердце вот только пошаливает. Но тут уж надо выбирать: или-или. Ладно, давай на посошок, пойду я.
И мы разошлись по домам.