«Персефона». Дорога в ад 2

Глава 52 «Лазар». Меркурий

Линнервальд был мрачен, когда провожал Вальтера Дерена обратно на «Персефону».

Ему было трудно спокойно смотреть на мальчишку своей крови. Чуя впереди страшную битву, регент понимал: именно истинный наследник дома Аметиста будет в первых рядах сражающихся.

Проводив — отправился в зал для медитаций. Там уже два дня скучал скромный походный набор аметистов.

Регент уселся за стол, крытый белым сукном. Взял один из камней и согрел в горсти.

Гадание по камням происходит совсем не так, как думают незнающие.

Камень — толчок, ассоциация, а процессы идут в паутине и тренированном мозге истника. Суть гадания — в умении услышать и понять самоё себя, свой внутренний «бег» по линиям бытия. Неосознанный, страшный, где каждый шаг — в пропасть.

То, что мнится лёгким — здесь самое трудное. Ведь понять себя гораздо сложнее, чем понять кого-то другого.

Ты — не во вне, а вместе со своими мыслями. Ты тонешь в них. Ты и есть — твои мысли.

Чтобы понять себя — нужно отстраниться. Стать чужим себе. Встать рядом и наблюдать за собой, пусть это даже агония неразумного тела.

Только так можно достать из глубины сознания символы и знаки, которые видел, но не понял и не запомнил.

И вот тут-то камни становятся помощниками. Они ложатся ближе или дальше, выпадают ясные или более тусклые. И твоё подсознание цепляется за эти неявные для других намёки. И вот тогда резко, как бездна и смерть — подступает озарение.

Весь мир — лишь знаки для тех, кто обучен читать. Каждое дрожание листа, пролетевший над головой катер, целующаяся на набережной парочка…

Мир говорит с тобой именно так. Он весь соткан из намёков, случайных образов, слов, донесённых ветром.

Знаки объединяются в нити, нити — в пучки. Они тянутся, извиваются, рвутся, завязываются узлами причин.

Обывателю почти невозможно объяснить гадание, впрочем, как и хождение по паутине. Он не привык наблюдать за собой, замечать скрытое и размышлять над ними.

Но иногда игра мироздания становится вдруг доступна многим.

Гениальный художник или поэт способен не просто уловить тонкие связи, но и перевести их в понятный образ. И тогда улыбка единственной женщины становится светом надежды для многих, неявная музыка сфер — ключом к общим мечтам, а слово ложится в основу судьбы целого мира.

И этот, проявленный знак, уже не умрёт. И будет чудо, когда помнившие суть знака исчезнут, но кто-то юный снова выловит из паутины и воплотит ту же истину. И увидит её лицо на монументах прошлых цивилизаций.

Истинный знак.

Истник умеет видеть истинные знаки, прошедшие горнила многих судеб. Он способен их замечать даже без обучения…

Вальтер, он…

Линнервальд понял, что отвлёкся на мысли о здешнем и вернулся к контролю за медитацией, восстановил дыхание.

Потом он долго и медленно раз за разом задерживаясь на выдохе, вводил себя в тонкий поверхностный ритм, чтобы вернуть ощущение слияния с миром. И наконец воспарил.

Не осознавая уже собственное тело, как принадлежащее только ему, протянул руку к камням. Ощутил кожей их внезапную теплоту.

Чувства обострились. По запястью скользнуло острое. Резко запахло кровью.

Линнервальд вынырнул из медитации и замер, тяжело со всхлипом дыша.

Да, Вальтер был прав — на пути засада, их ждут. И это не машины, потому что впереди кровь.

Или… не только машины.

Союз «собак» и имперцев Севера был невозможным и странным для Линнервальда. Противным самой сути человеческого. Но как закрывать глаза на очевидное?

Северная Империя в союзе с хаттами. Это знание было так явственно, что и думать тут больше не о чем.

Но как? Как могли имперцы, проиграв на Юге, сговориться с недобитыми машинами только из-за гордыни утраченного? Понимают ли они, что поднятое оружие обернётся потом против них самих? Ибо монстр, порождённый тобой — носит в себе и твою смерть.

Нельзя преступать в себе человеческое. Единожды потеряв себя — ты теряешь всё, сколько бы ты ни длился потом в угаре бездны.

Однако, имперцы рискнули, и регент понимал, почему. Юг, который они уже полагали своим, отринул их. Оскорбил нежеланием покориться.

Они ощущали себя ограбленными, не позволяя себе даже думать о том, что люди Юга имеют право сами решать свою судьбу.

Да, Линнервальд понимал это. Умом, но не в ощущениях.

В нём самом рациональное и чувственное было слито, и разделить его он мог только теоретически. Он не умел не страдать, причиняя боль.

Имперское мышление, его куцость и линейность, всегда было загадкой для Линнервальда. Имперцы словно бы отрезали от мира всё, что не могли объяснить. Их мир, лишённый большей части разнообразия, был понятным, плоским, и мёртвым.

Но так ли они были неправы в своём ментальном ничтожестве? Смерть — везде. И, убивая себя, ты просто подчиняешься ходу времени. Так почему бы не убить весь мир? Кто может тебе запретить это?

Регент знал, что законы Мироздания не существуют сами по себе, вне сознаний населивших его людей.

Это кажется не логичным. Как может не быть мировых законов, если великие символы таятся даже в малой гримасе Вселенной?

Её знаки везде — в спиралях аммонитов, в следах ветра на песчаных барханах, в мозаике звёзд. Она есть гармония и хаос, но всё это в ней слито и не разделено законом, который необходим живым.

Но ведь жизнь — это высшее, что породила Вселенная?

Так почему же Добро и Зло не прописаны в ней, как категории Абсолюта? Почему нет Вершины света и Пропасти тьмы, к которым люди могли бы стремиться, видя и ощущая их?

Но подсказок нет. Вселенная, хоть и полна знаков — равнодушна к детям своим. В ней нет законов добра и зла вне души человека.

Есть только душа. Как безмен. Как изобретённые кем-то весы…

Линнервальд скрыл в ладони один из любимых камней и прижал руку к сердцу.

Снова начал работать с дыханием, теперь уже погружая себя в размышление.

Если машины истребят людей — во Вселенной больше не будет весов для добра и зла. Но Вселенная — смотрит равнодушно и не сожалеет о возможной потере. Ей это кажется незначимым. Почему?

Потому что человек без развитой души — явление, ничем не важнее металла? Ровно такое же механическое творение, как металлический «пёс»?

Что есть человек с неразвитой душой? Да пёс и есть!

Он выполняет задачи, поставленные другими, не выбирая пути, но следуя указанному. А значит, как и машина, — следует заданному кем-то другим алгоритму.

Они — одно. Машины и люди. Малоразумные модели для исполнения чьих-то приказов. Они равны перед Вселенной.

Но как же люди, в которых душа жива?

А вот они уже выросли из колыбелей и сами должны теперь стать творцами. И мать не отвечает за деяния взрослых детей.

В своих бедах они виноваты сами. Именно те, в ком душа жива, создали «собак» — себе и матери на погибель. И мать Вселенная беспомощна перед злом собственных детей.

Линнервальд ощутил ледяной холод, затягивающий его сознание, и задышал глубже, возвращаясь к реальности теперь уже полностью.

Его бил озноб от мыслей, которые он дал себе пережить в медитации. Зато теперь его сознание было готово сражаться.

Регент вышел из зала для медитаций. Миновал белоснежный коридор, отделявший жилую часть от командной.

Решительно коснулся ладонью дверной мембраны и вошёл в рубку «Лазара».

Он имел доступ во все помещения подчинённого ему крейсера, хоть пока и не пользовался своим исключительным правом. А потому ожидал всплеска подсознательной агрессии, ведь офицеры исполняли здесь сложную работу.

Однако в рубке было шумно, и регента попросту не заметили.

Никто из офицеров не обернулся на тихое шипение дверей. Может, даже и услышав, но не ощутив, кто именно почтил рубку визитом. Мало ли обслуги слоняется туда-сюда?

Это было прискорбно, но привычно Линнервальду. Чернь понимала только ментальное давление. А вот сонастроиться, соощутить — куда там…

Регент потому и не рвался в эрцоги дома Аметиста. Он, может, и хотел бы управлять людьми, но не безголовыми марионетками, неспособными ощутить расширенное сознание истника, только-только вышедшего из зала для медитаций, а живыми, готовыми к полёту.

Окликать капитана регент не стал. Решил понаблюдать за человеческим ульем, тоже заметившим, что враг близко. Только заметили они это на своих экранах, с подачи «Персефоны» и «Росстани».

Линнервальд сделал пару неслышных шагов и замер за спинами офицеров, встраиваясь сознанием в их спутанный ритм движений, разговоров, дыханий.

Он постигал людей, рядом с которыми ему предстояло сражаться.

Экзотианские рубки устроены иначе, чем на кораблях Империи. Капитан командует, а не наблюдает за работой удалённого от него рапорта.

Джереми Ф. Марс сидел за длинным изогнутым столом-пультом рядом с навигатором, старпомом и офицерами, отвечающими за различные боевые системы. Они переговаривались, обменивались данными.

В рубке стоял гул. Только старших офицеров здесь было шестеро, не считая двух дюжин младших.

— Эгидрофы, господин капитан! — завладел всеобщим вниманием офицер связи. — У Меркурия замечены эгидрофы! Сами мы их ещё не видим, но с «Персефоны» пришёл гравимагнитный просчёт, а «Росстань» ретранслировала нам изображение со своих маяков, что висят у Меркурия.

— Их восемь? — поразился капитан. — Восемь? Но это же — боевой флот!

— А что в этом удивительного? — откликнулся навигатор. Голос его истерически вздрогнул. — Ведь и так понятно, что нас отправили в топку! Мы должны здесь спасать наследника, а мы — тащимся куда-то за сумасшедшим имперским капитаном!

— Мы готовы биться! — шикнул на него капитан Марс. — Но… восемь? На крейсере регент, и мы не можем рисковать его жизнью. Это будет не сражение, а самоубийство. Мы готовы, конечно, но…

— Нужно поворачивать, капитан, — старпом указал на карту, где навигационная машина вычерчивала приближение к Меркурию. — Ещё восемь минут, и мы войдём в соприкосновение с хаттскими кораблями. Разворачиваться нужно сейчас.

— Поворачивай к чёрту, Михель! — крикнул один из офицеров с дальнего конца стола. — Это же твоя работа — вовремя повернуть!

— Но я не могу отдать такой приказ… — растерялся старпом Михель Габриэл, сидевший справа от капитана. — В боевом режиме я должен сначала получить подтверждение капитана…

— Так ты и получи! — крикнули ему.

Михель Габриэл повернулся к капитану Марсу, ожидая, что скажет тот.

Но капитан молчал. Он наблюдал, как золотая искорка «Лазара» медленно подползает к Меркурию.

Выкрики с дальних концов стола стали громче:

— Жми, Михель, потом разберёмся, мог ты или не мог!

— Мы же должны что-то предпринять!

Старпом оборвал крикунов:

— Да заткнитесь вы, трусы! Никто не повернёт без команды капитана!

— Имперского капитана? — раздалось язвительное. — Капитан Марс поклялся следовать его приказам, но ведь не ты? Жми, Михель! Хватит корчить из себя идиота! Капитан не может отдать этот приказ, а ты — можешь!

— Кому ты подчиняешься? Имперцам?

— Ты трус, Михель! Ты просто боишься принять ответственность!

Старпом, не слушая крикунов, мрачно взирал на капитана.

Тот молчал.

И тут Линнервальд кашлянул, чем произвёл на офицеров гораздо большее действие, чем известие об эгидрофах.

В рубке стало тихо, как в покойницкой.

— Господин регент! — подскочил капитан Марс. — Разрешите обрисовать текущее положение! Мы несёмся навстречу смерти! Вы должны одобрить отступление «Лазара»! У нас нет сил, чтобы воевать с эгидрофами. По сути — это кусок астероида с двигателем. Его не пробить. Не…

— Сядьте и успокойтесь! — отрезал Линнервальд. — Ваше дело — выполнять приказы капитана Пайела.

Капитан упал в кресло, словно подкошенный.

Спорить с регентом тут никто не имел ни права, ни ментальных возможностей. Но и угроза была высока. И это давало людям смелость загнанных в угол.

Линнервальд ощущал, как общее психическое поле команды вибрирует, грозя вынести офицеров в состояние паники. Это было опасно, и он, никому ничего не объясняя, приступил к работе с полем.

Он стоял и молчал, «раскачивая» махину чужого страха — сглаживая и успокаивая её, как море успокаивает волны.

— Капитан Пайел ведёт нас на смерть, господин регент! — решился перебить его работу капитан Марс.

— Так постарайтесь погибнуть геройски, — пожал плечами Линнервальд, не отрываясь от своего непонятного никому труда. — И подумайте, что станет с вами, если эгидрофы выйдут в обжитое пространство Содружества? На какой планете вы родились, капитан?

— На Долие Ману, господин регент.

— Представьте, что эгидрофы сейчас на орбите Долие Ману. Они уничтожат вашу родную планету. Сотрут в пыль. Никто кроме вас не способен их остановить, капитан. От Меркурия они отправятся к Сцелусу и далее — к нашим домам. И только мы — препятствие на этом пути. Смерть не страшна…

Странное урчание поползло вдруг по рубке, разбивая «качание», и Линнервальд сообразил, что спорит не с капитаном, а с наведённым хаттами «шумом»!

Он помнил это странное ощущение, испытанное уже у Сцелуса. Оно слегка изменилась, но суть потока была похожей — «шум» пожирал волю и осознание реальности.

— Но я не хочу умирать! — выкрикнул капитан Марс.

Психическое поле в рубке задёргалось, разрывая навязанный истником ритм.

Гул голосов снова потёк — раздёрганный и панический. И Линнервальд, морщась от усилия, вцепился в маятник собственного сознания, качнул его, потащил другие сознания, завладевая настроем команды.

Он понял, что происходит. Они снова вошли в полосу «шума», но на этот раз он был настроен гораздо хитрее, с учётом неудач прошлой атаки.

На панели связиста замигал маячок. Кто-то настойчиво стучался в рубку «Лазара». Но связист с искажённым от страха лицом метался глазами, не желая ничего замечать.

Линнервальд потянулся через его плечо и коснулся панели управления.

— Врубайте маневровые! — раздался голос капитана Пайела. — Срочно врубайте маневровые!

Линнервальд побледнел от усилия. Ещё одно качание общего сознания, и… связист очнулся. Тренированная психика Линнервальда держала, не давая «шуму» свести с ума тех, кто сидел в рубке.

Старпом, он оказался крепче капитана, выкрикнул команду машинному отсеку.

К счастью, её услышали и приняли. Шумный машинный отсек, как и предположил Вальтер, тоже был защитой от наведённой волновой дряни.

Разбалансированные маневровые двигатели завизжали, ломая точно выверенные шумы, воздействующие на сознание.

Навигатор хрюкнул и ткнулся лицом в пульт.

Капитан схватился за голову, начал растирать руками виски.

— Что это было? — заорал он, перекрикивая визг двигателей. — Что происходит?

— Шум, — коротко ответили ему с «Персефоны». — Они модернизировали его. Накопили кое-какие данные о нас. Изменили параметры. Придётся снижать скорость, маневровые не потянут околосветовой. Контактное время увеличивается на двадцать две минуты. Примите новую карту движения, капитан! Вперёд! К Меркурию!