«Персефона». Дорога в ад 2

Глава 43 Станция «Эра». «Братство щенков»

Белок, не отвечая на вопросы, вошёл в довольно компактный ангар, открыл вторые шлюзовые ворота и проник в жилую часть корабля.

Похоже, он торопился побыстрее принять сидячее положение — походка стала тяжёлой, дыхание вырывалось изо рта с шумом.

Рао, Лес и Эберхард последовали за ним, не переставая вертеть головами.

Это был настоящий древний корабль. Не времён колонизации, конечно, но очень старый. Серые пластиковые коридоры и рабочие полости в монолитной «базе». Не корт или крейсер, где жилые отсеки висят в пустоте, связанные воздушными лифтами, а вроде огромной шлюпки или эмки — среднетоннажного корабля самого начала войны Империи и Содружества.

По сути — неудобная махина, что не может расшириться, ужаться или ещё как-нибудь изменить форму. Здесь риск аварии или пробоины в обшивке — смертелен для экипажа. Но всё же…

Какая это романтика, идти по древнему кораблю!

Лес улыбался — он помнил свою первую эмку. Почти такую же старую развалину — четыре турели, ангар, пара десятков кают да реактор. Эти воспоминания были ему очень дороги. И, если бы в животе не урчало, он умерил бы шаг, чтобы налюбоваться на потрескавшийся пластик и вытертый пол.

Эберхард напротив погрустнел и насупился. Ему казалось, что всё здесь — чихни и рассыплется. Наследник не знал, с каким запасом прочности делали старые корабли.

Рао же так много читал о кораблях Земли, что считал себя немного спецом. И исподтишка записывал головидео.

Белок (с ударением на первый слог) — он и в самом деле был немного похож на огромную щекастую белку — привёл щенков прямо в рубку. Совершенно киношную — без гелиопластика кораблей старого поколения или полного интерактива самых новых, когда управление идёт жестами и мысленными командами через равнодушные, ничего не изображающие «контактные» поверхности.

Зато какой тут был рай для историков — кнопочки, экранчики, тумблеры, рычажки!

Глаза у Рао загорелись, словно у волка, словившего луч фонарика. Как пилот он понимал, что неправильно будет кидаться ко всем этим чудесным шуткам, но руки подрагивали и зрение начинала застилать особая муть естествоиспытателей, толкающая людей на возможные и невозможные риски.

— Вот! — выдохнул Белок, с облегчением падая в кресло-ложемент, разваливаясь и задирая ноги повыше. — Это — наш корабль. Вижу по восхищённым лицам, что вы узрели древнее старье. Но так уж вышло, что собирали мы его из того, что было. Зато принцип, по которому он перемещается в пространстве, более, чем новаторский. Не думаю, что у вас существует похожий.

— А принцип — тайна? — забросил удочку Рао.

— Принцип знает любой школяр, — ухмыльнулся Белок. — Корпускулярно-волновой дуализм учили?

Рао кивнул. Физику он почти не прогуливал — препод хороший попался. Родовитый. Мог за прогулы и на дуэль вызвать.

— А при чём тут дуализм? — нахмурился Эберхард.

— Квант материи может вести себя и как волна, и как частица, — охотно пояснил Белок. — Вот только попробуйте развернуть это на макроуровень, а?

— А можно? — усомнился Эберхард.

— А то ты не видел! — самодовольно ухмыльнулся Белок.

— А когда ваш корабль ведёт себя как волна, что происходит с пилотами? — спросил Эберхард. — Они не погибают от такого?

— Ну вот же он я, живой! — рассмеялся Белок. — Человек сделан ровно из той же материи, как и всё вокруг. Почему он должен погибнуть, когда мы всего лишь меняем фокус наблюдения за ним? Видим его то как волну, то как частицу?

Рао почесал скулу. Всё, что говорил Белок, казалось настолько простым и банальным, что возникал только один вопрос: как? Как поменять этот самый «фокус наблюдения»?

Он помотал головой: просто шарлатанство какое-то. Вот он пальчик — и вот его нету. Так и хочется сказать фокуснику: а покажи-ка свои хитрые ручки!

А может, Белок — и сам не из костей и мяса? Может… он хатт, как гамбарские учёные? Супермашина?

Рао и Эберхард переглянулись.

Увиденное и услышанное не вязалось у них с гонками по орбите Сцелуса. Корабль — старьё-старьём, и шутки у Белока дурацкие.

Да если бы всё было так просто — корабли бы давно так летали!

— А кто вы вообще такие? — осторожно спросил Эберхард. — Откуда прилетели?

Он боялся, что щекастый оскорбится. Уловит намёк, что теперь уже не он их, а они его подозревают в «машинном происхождении».

— Мы? — переспросил Белок и шумно вздохнул. — Вообще-то мы — инженерная группа демонтажа со станции «Эра». СТ «Эра», была такая на орбите Меркурия. Мелочь пузатая, вроде Кирша и Ашшесть, называет нас стаэры.

Он ещё раз вздохнул. Посмотрел на Леса: парень совершенно выпал из разговора и прицельно разглядывал рубку.

Белок указал ему на хозяйственную нишу в стене:

— Там чайник, галеты, консервы. Сам разобраться сумеешь?

Лес кивнул: в квантах он совершенно не ориентировался, но о чайниках знал всё.

Он делал их из консервной банки, поставленной на два кирпича. Юзал лаконичные военные, в «оплётке» из домагнитки. Эксплуатировал левитирующие чайники-пузыри, у которых вообще не было физической оболочки.

Парень подошёл к утопленному по военным правилам хозблоку, отодвинул панель, закрывающую нишу с энерговводами. В современных кораблях в рубке тоже такие допускаются, иначе как вскипятить чай или разогреть что-то готовое?

В кнопках Лес тоже разобрался быстро — красная — это же всегда энергия, верно?

Через минуту в рубке уютно зашипел чайник, запахло консервами.

Лес вытащил из ниши плавающий столик — совсем как на эмке. Разложил консервы: он достал четыре самые большие банки — на всех, включая хозяина корабля. И одну маленькую, на которой его ком сумел распознать надпись «паштет».

Белок покивал, подъехал к столику вместе с ложементом. Для остальных Лес отыскал рядом с нишей складные кресла.

Эберхард и Рао уселись и замерли. Мысленно они были всё ещё занятые расчётами. Сказанное щекастым стаэром выглядело так просто и сложно, что мозг застревал напрочь, если пытаться всё это представить.

А вот Лес не стал вникать в физику процесса. Базовое образование у него было слабым.

Учиться он начал уже совсем взрослым парнем. И сосредоточился не на физике и математике, а на самопознании и паутине реальности. Прочее же — просто отмёл как ненужное. Когда мало знаешь предмет, он не кажется интересным.

Паутина же была относительно спокойна — это Лес видел. А значит — волноваться было пока не о чём.

— Ты уже видел похожие корабли? — спросил Белок, глядя на его уверенные движения.

— И летал, — отозвался Лес, запуская ложку в банку с паштетом. — В самом начале войны Юга и Севера у нас ещё ходили среднетоннажные суда, похожие на ваше. Война «съела» их, с тех пор Юг серьёзно перевооружили. Но я помню.

Он улыбнулся и сунул в рот, намазанную паштетом галету. Захрустел аппетитно.

Рао потряс головой, выбрасывая из неё умные мысли, свернул голосъёмку и придвинул к себе баночку с розовым содержимым. Шлёпнул по плечу зависшего Эберхарда, сунув ему банку с консервированной кашей.

Сам Белок от консервов отказался. Подвинул свою порцию Лесу.

— Что ж вы всё воюете и воюете? — спросил он укоризненно.

— Мы не воюем! — возмутился Эберхард, отведав чего-то незнакомого и застопорившись с ложкой в руке. — Две тысячи лет, если считать с начала колонизации, в галактике не было войн!

Лес фыркнул и подавился паштетом.

— Ефли нам не… — начал он, прожевал и повторил. — Если нам не говорят — это не значит, что мы не воюем. Просто из новостей исключают и пограничные конфликты с Э-лаем, и наезды спецов на Чёрный сектор. Да и Империя с Содружеством на уровне спецслужб постоянно трутся боками.

— Но ведь настоящая большая война была только хаттская? — уточнил Рао.

Он тоже был уже слегка посвящён в конспирологию, как будущий глава рода.

— Официально — да, — кивнул Лес. — Только и это была очень мутная война.

— Мутная — правильное слово, — кивнул Белок. — Мы даже не думали тогда, что полыхнёт. Трения у Земли с колониями были, конечно. Но — война?

— А разве это не хатты первыми напали на имперские корабли? — удивился Эберхард.

— Да не было тогда никаких «хаттов», как какой-то особенной силы, — пожал плечами Белок. — Был этот идиот Станислав со своими идеями и с «собаками» из живого железа.

— А почему он напал на корты, перевозившие детей с Меркурия на Землю?

— С Меркурия? — удивился Белок. — Уж кого-кого, а детей на Меркурии отродясь не было. Зачем там дети? Откуда? На планете, где 200 градусов по Цельсию — это похолодание?

— Я могу рассказать, я читал, — предложил Лес, выедая последний паштет из баночки и облизывая ложку. — На Меркурии были лаборатории, а дети были нужны, как модели мозга для искусственного разума. Станислав Хэд заявил, что нашёл, наконец, способ создать настоящий Искусственный Разум. Сначала ему не поверили — это была примерно сто первая попытка усовершенствовать алгоритмы ИИ таким образом, чтобы его обучение породило сознание.

— Сто первая? — удивился Эберхард.

— У нас на всякий пожарный вымарали всю историю изучения ИР. — Лес заглянул в опустевшую баночку и взялся за кашу. — Всплески открытий в этой области были несколько раз за историю Земли. Но надежд именно на машинный разум они не оправдывали.

— Потому, что блажь, — пожал плечами Белок. — Я помню, когда началась эта эпидемия с оцифровкой лучших мозгов. Искусственный мозг не начинал от этого мыслить, как настоящий, напротив — оцифрованные учёные становились похожими на машины. А учёные нужны вовсе не для того, чтобы обыгрывать людей в шахматы. Это был очередной тупик.

— Не совсем, — покачал головой Лес. — Станислав Хэд предложил оцифровать мозг не взрослого, а ребёнка. Чтобы дальше он мог развиваться так же, как и его живой носитель. Постепенно познавать мир.

— Ага, — кивнул Белок. — Я тоже это читал. Они экспериментировали с мёртвым мозгом. А потом заявили, что для прорыва в работе нужна массовая оцифровка живого носителя не моложе восьми лет. А как он эту оцифровку перенесёт — было неясно. И им запретили. Комиссия по этике.

— Пока учёные оцифровывали сами себя — этическая комиссия молчала, — кивнул Лес. — Это было умирающее старичьё. Оцифровка как способ самоубийства общество не волновала, наоборот все мечтали о вечной жизни, вдруг чего и откроют. Но когда дело дошло до экспериментов на детях — их запретили тут же.

Белок покивал и налил себе чаю:

— Станислав тогда прямо взбесился. Он начал доказывать, что ИР — такой же разумный, как и человек. Что все эти тезисы: убить ребёнка, чтобы сделать машину — оскорбляют его детей-машин. И что люди в массе — ничем не лучше самого простого ИИ. Но, насколько я помню, этическая комиссия была непреклонна. Тем и закончилось.

Лес покачал головой и доел кашу из банки. И переключился на вторую баночку консервов, что подвинул ему Белок.

— А что было дальше? — спросил Эберхард. — Ну, запретили и?

— Да ничего особенного, — пожал плечами щекастый. — Думаете, пресса писала тогда только про Станислава с его «собаками»? Там крутили совершенно другой конфликт. Исследовательская база у Станислава была на Меркурии, а планету решили терраформировать на манер того, как это делали в колониях. Хотели сделать пригодной для человека. Учёные долго упирались, Меркурий был обсажен научными базами, где шли исследования не только по ИИ, но и по новым прорывным материалам. Чтобы не загрязнять пригодные для жизни людей планеты, многие эксперименты вынесли тогда на Меркурий. И к Земле близко, и вроде как никому ненужный геообъект. Но в конце концов решили, что Земля перестанет отдавать лучшие кадры в колонии, а начнёт развивать Солнечную систему. А значит — нужны новые пригодные для жизни планеты. Меркурий решили вывести на другую орбиту. Учёным велели переносить исследовательские центры на спутники Юпитера и Сатурна. Началась консервация орбитальных баз наблюдения за Солнцем. Вот так мы там и оказались.

— Орбитальных баз наблюдения? — удивился Эберхард. — Так на Меркурии были не только военные базы? А в учебнике написано…

— Да какие военные? — перебил его Белок. — Там было всего-то две станции общего мониторинга. Начальство отправило меня, Славку и Женьку — консервировать это добро. И на вторую станцию направили группу. А потом было утро, когда мы проснулись, а станции нет. Уцелел огрызок жилого ангара на оплавленном куске астероида. И никакой связи ни с соседней станцией, ни с Землёй.

— То есть на вас напали? — поразился Эберхард. — А кто? Хатты?

— Да откуда я знаю! — Белок даже рассердился его непонятливости. — Мы остались в вакууме в прямом и переносном смысле слова! От катера — рожки да ножки! Кислорода — на десять суток! Из остатков катера, кусков обшивки ангара и генератора склепали какую-то посудину. Попытались добраться до второй станции. Та была ещё более диким старьём, и ей тоже досталось. И команда, которая её консервировала, погибла вся. Но большая часть станции уцелела. И там был воздух, вода…. И мы стали потихоньку разбираться, что же произошло…

Белок вздохнул и замолчал.

Лес, он очень хорошо понимал чужие эмоции, отложил ложку.

— Это война началась? — спросил он. — Хаттская? С уничтожения станций наблюдения за базами Станислава Хэда на Меркурии?

— Сейчас я понимаю, что да, — кивнул Белок. — А тогда — чего мы только не передумали. Пока не увидели, что Меркурий атакуют корабли, а им отвечают с планеты. Это было уже на семнадцатый день. Я копался потом в Системе, на Земле. Станиславу не просто пытались запретить исследования на детях. На Меркурий напали военные корабли колонистов, чтобы уничтожить разработки по живому железу. Они и разнесли обе наши станции.

— Или это на Земле так положено понимать, что напали колонисты, — подсказал Лес. — Ведь у нас считают, что это хатты напали на имперские суда, перевозившие детей.

— Да может, и так, — махнул рукой Белок. — Я же не спорю. Нам не до этого было совсем. Часть базы была уничтожена. Связи с внешним миром мы не имели. Но на второй станции хотя бы разрушения не были такими фатальными, как на нашей. Потом мы догадались, что аппаратура и послужила наводкой для тех, кто по нам ударил. Потому и уцелело только старье, которое не сумели засечь.

— И вы остались на станции?

— Долететь до Земли мы не могли. Решили обживаться там. Реанимировали древний зеркальный телескоп. Стали наблюдать за боевыми действиями. Думали, недоразумение. Но, когда наладили радиоперехват, стало понятно: кто-то пытается уничтожить Меркурий. На связь с нападающими мы выходить не рискнули. Может быть, это были колонисты, а может, маскирующиеся под людей машины — но бой был страшным. Он длился несколько лет. К счастью, воды и еды нам хватило бы и на триста…

— А потом?

Парни отложили ложки. Даже Лес перестал жевать.

— А потом нападающие сочли Меркурий уничтоженным. И война откатилась дальше, перекинулась на всю систему.

— И вы остались на станции втроём?

— А что мы могли поделать? Покинуть станцию — как? Позвать на помощь — кого? Ангар, где стоял станционный катер, был уничтожен. А то, что не заметили нападавшие, летать не годилось. Женька — хороший механик, но тут и он только руками развёл. Оставалось наблюдать. Меркурий к тому времени не подавал уже никаких признаков жизни. Это очень горячая планета. Лаборатории там располагались в зонах искусственного охлаждения. Думаю, их разнесли в первые же дни. Однако «собаки» Станислава могли уцелеть и на раскалённой в 300 градусов поверхности Меркурия. И нападавшие сделали всё, чтобы дестабилизировать ядро планеты. Сейчас там огненный ад.

— А учёные? Вдруг всё-таки кто-нибудь уцелел?

— Меркурий бомбили день за днём. Сама планета и до этого была непригодна для жизни. Как там уцелеешь?

— А вы считаете, что бомбили имперские суда? — спросил Эберхард. — Или Содружество — тоже?

— Откуда я знаю? Кое-какие записи наблюдений остались на станции. Хочешь — покажу, попробуй сам разобраться?

— А потом что было? — перебил Лес.

Он не любил, когда разговор сползает на выяснение, кто правее.

— Потом война закончилась и в эфире наступила абсолютная тишина, — сказал Белок. — Теперь мы не могли ловить даже обрывки переговоров. И у нас был выбор — сойти с ума или попытаться изобрести корабль. Из того, что было. Чтобы добраться уже до Земли. Выяснить, что случилось.

— И долго вы его изобретали?

— Почти восемьдесят лет. Но эта идея не давала нам сдохнуть. Ну и ещё — старенькая машина ревитализации. Мы выжили, построили корабль. Не совсем так, как хотелось, но добрались до Земли. А тут… Планета едва жива. Большая часть населения — бежала или была вывезена в войну. Те, что остались — отрезанные от большого мира — выродились за эти несколько поколений. Их осталось совсем немного. Ими управляют машины. Но не какие-нибудь особо коварные, а самые простые, хозяйственные. Алгоритм работает, поддерживает жизнь, но не разум. Эти люди не трудятся, не обучаются, не размножаются. Одно слово — тюхли.

— А подростки тогда откуда? — спросил Лес.

— В городе сохранилась линия искусственного размножения, она и поддерживает популяцию. Мозг человека — зараза гибкая. Мы решили, что… если забрать из города совсем маленьких ребятишек, они как-нибудь приспособятся к резко изменившимся условиям.

— Значит, Ашшесть и Дизи — они такие же тюхли?

— Ну да. Мы их выкрали из тюхлятника, когда им было лет по пять-шесть. Пытались растить и воспитывать, как людей. Кое с кем из парней получилось, с девчонками — нет. Ещё есть Чим и Латти. И Мария. Она — самая старшая. Вот у неё вроде получше с сообразилкой.

— А зачем вы их воспитывали?

— Ну не для эксперимента же, — усмехнулся Белок. — Чтобы выбраться из Солнечной системы, нам нужен был корабль побольше и получше. И люди были нужны, чтобы его построить. Пытались воспитать парней, обучить. С Чимом и Киршем вышло, а Ашшесть… Не повезло с ним. Бандит. И за старшими не тянется.

— А почему вы не захотели обосноваться здесь, на Земле? — тихо-тихо спросил Лес.

— Опасно здесь очень, — нахмурился Белок. — За Землёй пристально наблюдают машины на летающих белых шарах. Непонятно, что от них ждать. Мы попытались выбраться за пределы Солнечной системы, но оказалось, что её обложили немаленькие суда. И теперь мы сидим тут меж двух огней.

— Но суда эти — наши, — сказал Эберхард.

— И как они к нам отнесутся? Нас проще зачистить вместе с остатками населения бедной Земли. Да и вас теперь — тоже. Слишком много видели. Военные этого не любят. Вряд ли им понравится, если вы узнаете, что же тут была за война!

— Ну и что теперь делать? — испугался Эберхард.

— Лететь к Меркурию, — сказал Лес.

— Но зачем?