Восемь Драконов и Серебряная Змея

Глава 20 Рассказывающая о том, как свирепый дракон запада извергал угрозы и пламя, а серебряная змея проявила истинно змеиное коварство

Через три дня после прибытия Дуань Чжэнчуня в монастырь Тяньлун, в ворота того же храма вступила небольшая процессия. В хвосте ее тяжело шагали двое, нагруженные массивным сундуком. Их облик был странен даже для чужеземцев — золочёные полумаски прикрывали их лица, а на головах устроились широкие воронкообразные шапки, напоминающие миски без дна.

Странно одетые носильщики

Возглавлял носильщиков рослый и широкоплечий мужчина, по-хозяйки оглядывающий храмовый двор. Карие глаза гостя насмешливо блестели из-под кудрявой шевелюры, увенчанной островерхой шапкой; на бородатом лице то и дело мелькала лёгкая улыбка; красная монашеская кашая[1] не скрывала его крепкого торса и могучих рук, что более пристали бы воину, а не служителю Будды.

Пришельцев встретили шестеро. Они словно нарочито отличались от безмятежного гостя, как своими белыми одеждами и бритыми головами, так и собранным, напряжённым видом. Подойдя к встречающим, мужчина в красной кашае сложил руки перед грудью и поклонился с преувеличенной вежливостью.

— Приветствую братьев по вере, — он улыбнулся ещё шире, но без приязни во взгляде. Едва заметный чужеземный выговор, мягкий и протяжный, не портил его речи, лишь добавляя ей вкрадчивости. — Вижу, меня принимают все высокопоставленные монахи храма. Это — честь для меня.

— Не стоит, — бесстрастно ответил ему настоятель Бэньинь. — Все мы равны в глазах Будды, от мыши-полевки до вельмож и властителей. Могу ли я узнать имя уважаемого гостя?

— Я — Цзюмочжи, советник тибетского государя, — с готовностью ответил тот. — У меня есть небольшая просьба к храму Тяньлун, о которой я известил вас заранее.

— Нам известно имя и славные дела Светлого Князя Колеса Заветов, — вступил в разговор монах Кужун. — Не каждый день столь знаменитый воин осеняет своим присутствием наш скромный храм. Путь от Тибета неблизок, и ты, должно быть устал с дороги, уважаемый гость. Близится время обеда — пройдем же внутрь, разделим скромную пищу, и побеседуем об учении Пробужденного Мудреца[2], — он сделал приглашающий жест в сторону храмового здания.

— В этом нет никакой нужды, — в вежливом тоне тибетца прозвучала толика нетерпения. — Я хотел бы, не откладывая, приступить к делу, приведшему меня сюда. В прошлое мое посещение Срединной Равнины, я беседовал с моим старым другом Мужун Бо. Мы с ним говорили о боевых искусствах мира, и их достоинствах и недостатках. Господин Мужун с большим уважением отзывался о стиле Божественного Меча Шести Меридианов, именуя его лучшей из пальцевых техник Поднебесной. Он сожалел, что так и не сумел отыскать его описание. Ведомый дружескими чувствами, я пообещал господину Мужуну, что если мне удастся заполучить это боевое искусство, я разделю его с ним. К моему великому сожалению, весть о том, что стиль Божественного Меча Шести Меридианов хранится в монастыре Тяньлун, дошла до меня слишком поздно — Мужун Бо уже покинул сей бренный мир, — ни грана упомянутого сожаления не прозвучало в голосе Цзюмочжи — лишь вежливая скука.

— Но, как честный человек, я намерен выполнить данное другу обещание, — безмятежно продолжил он. — Я хочу позаимствовать у вас описание Божественного Меча Шести Меридианов, уважаемые братья, и сжечь его на могиле Мужун Бо. Так, дух моего давнего товарища сможет ознакомиться с этим стилем в царстве мертвых, — на этот раз, в усмешке тибетского монаха виднелось искреннее довольство.

— Ты хочешь забрать и уничтожить одно из главных сокровищ нашего храма? — ровным голосом поинтересовался настоятель Бэньинь.

— Что вы, мудрец, я же не какой-нибудь грабитель, — с невозмутимым видом ответил Цзюмочжи. — Не с пустыми руками я пришел к вам, и готов передать храму Тяньлун одно или несколько описаний могущественных боевых умений, чтобы возместить потерю, — повинуясь его жесту, носильщики сняли крышку со своего сундука, открыв ровные стопки книг.

Цзюмочжи предлагает обмен

— Здесь — многие из семидесяти двух тайных стилей Шаолиня, — с гордостью поведал тибетец. — Я изучил все эти книги, и могу поручиться — любое из описанных ими искусств сделает своего практика сильным воином. Выбирайте. Искусство Ладони Золотого Песка позволяет управлять своей ци с непревзойденной точностью, и разить врагов вблизи и издали, — он сделал небрежный жест правой рукой, и часть фигурной ограды, отделявшей каменную площадку храмового двора от пологого горного склона, бесследно канула вниз.

— Стиль Кулака Веды сокрушает любые преграды, и наделяет воина невероятной силой, — тибетский монах принял боевую стойку, и выбросил вперёд сжатый кулак, исторгая волну ци. Оказавшаяся на ее пути колонна, что поддерживала второй этаж здания храма, с хрустом надломилась.

— Пальцевые техники Ваджры быстры и разрушительны, словно стрелы богов, и сразят даже сильнейшего во мгновение ока, — с указательного и среднего пальцев Цзюмочжи сорвалось едва заметное искажение, ударившее в крышу храма, и раскрошившее в пыль несколько черепичных плиток. Окутанные поднявшимся облаком мелкого глиняного сора, тяньлунские монахи даже не поморщились; лишь один из них, моложавый мужчина с бледной лысиной, закашлялся, утирая глаза.

— Как по-моему, любой из этих стилей станет достойной заменой Божественному Мечу Шести Меридианов, — самодовольно промолвил тибетец. — Можете осмотреть их все, уважаемые мудрецы, и выбрать тот, или те, что вам по душе.

— Мы — всего лишь скромные монахи, следующие учению Будды, — строго ответил Кужун. — Монастырь Тяньлун — не школа боевых искусств. Мы не ищем ни мирской славы, ни личной силы. Божественный Меч Шести Меридианов был передан на сохранение нашим предшественникам семьёй Дуань. Негоже было бы отдавать не принадлежащее нам, и брать взамен нечто без ведома его истинного владельца, — ни его суровый взгляд, ни более чем прозрачный намек не поколебали невозмутимости Цзюмочжи. Тибетец лишь улыбнулся с прежней покровительственностью.

— Отдав мне описание Божественного Меча Шести Меридианов, вы сделали бы доброе дело, помогая исполниться данному мной обещанию, — промолвил он. — Не волнуйтесь о семье Дуань — я улажу любое непонимание, что может возникнуть между ней и вами. Если же мне придется уйти отсюда ни с чем, — в его глазах мелькнул хищный огонек, — печаль моя будет безгранична, настолько, что я забуду о своих обязанностях царского советника, горюя о нарушенном слове. Уже который год, государь Тибета жаждет вторгнуться в Да Ли, и лишь мои уговоры сдерживают его пыл. Боюсь, я не смогу отговорить его от войны, если сердце мое будет в смятении из-за невыполненного обещания.

— Каждый из нас отвечает за чистоту своих поступков и намерений, — холодно ответил ему Бэньинь. — Последователь Будды не должен желать мирского, и добиваться владения чужим. Желание, даже выполнить некое обещание, суть страсть, а страсти суть преграда на пути к просветлению. Последуй заветам Пробужденного Мудреца, брат по вере, и отпусти свои страсти. Не к получению чужого имущества стоит прилагать усилия истинному буддисту, а к познанию себя, и достижению гармонии с миром, — тибетский монах заметно смешался от слов настоятеля, озадаченно заморгав.

— Это… ваши слова мудры и полны глубокого смысла, — он издал неловкий смешок. — Вижу, вы преуспели в постижении сутр и обретении истинного понимания. Я же — человек косный и необразованный, никак не могущий сравниться в мудрости с таким просветлённым монахом, как вы, наставник. Просто выполните мою просьбу, и поспособствуйте свершению доброго дела, — в его голосе прозвучали зачатки раздражения.

— Коли так, я дам тебе простой ответ — нет, — отповедь Бэньиня была холоднее зимней стужи. — Мы не предадим доверия Дуаней, и не позволим хранимому нами попасть в чужие руки ради чьих-то клятв, к которым непричастны ни мы, ни наши поручители.

— Что ж, раз у нас не вышло договориться добром, придется прибегнуть к иным способам, — из довольного оскала Цзюмочжи исчезла вся былая вежливость. — Я выполню свое обещание Мужун Бо, чего бы это ни стоило. Если ваш храм сгорит из-за того, что вы встали на моем пути, вините в этом лишь собственную неуступчивость.

Воздух вокруг тибетца вдруг наполнился сухим жаром, и, в считанные мгновения, вспыхнул заревом ярко-рыжего пламени. Волна огня взвилась к небу, и покатилась на монахов, угрожая сжечь и их, и строение за их спинами. Столь жарок был сотворенный тибетским монахом огонь, что камни монастырского двора начали дымиться и потрескивать.

Тяньлунские монахи не собирались безропотно ждать пламенной смерти. Рассыпавшись в редкую линию, они немедленно нанесли ответный удар. Сияющие лучи чистой силы, исторгнутые их пальцами, ударили в огненную волну, разрушая и истощая ее, подавляя ее пламенную ярость, словно струи могучего ливня — лесной пожар. Огненная ци сжалась и отступила, не угрожая больше спалить все живое, и обратилась тонким барьером между Цзюмочжи и его противниками. Тибетец не смутился — наоборот, лишь ухмыльнулся ещё шире, и усилил нажим на врага.

Противоборство

— Они наконец-то прекратили болтать, и начали драться, — в голосе Му Ваньцин, следящей за боем из-за загнутого свеса крыши третьего этажа храма, звучало с трудом сдерживаемое нетерпение. — Может, поучаствуем, муж мой?

— Погоди ещё немного, моя воинственная жена, — успокаивающе ответил Инь Шэчи. Юноша сидел, прислонившись спиной к островерхой башенке на самом верху здания, и, казалось, ни малейшим образом не интересовался схваткой тибетского монаха-вымогателя с защитниками храма Тяньлун.

— Дай твоему отцу себя проявить, — безмятежно добавил он. — Не зря же он тренировался в уединении дни напролет? К тому же, если мы вмешаемся слишком рано, уважаемые наставники нас заругают, а то и вовсе прогонят. Я бы не хотел ссориться ещё и с этой ветвью твоей родни.

— Все это понятно мне, Шэчи, — с тоской ответила девушка. — Просто… скучно же.

— Терпи, моя скорая на дело богиня, — весело ответил юноша. — Наша засада ещё не самая нудная — можно развлекаться наблюдением за боевым искусством уважаемых старших. У какого-нибудь охотника, ждущего добычу со стрелой на тетиве, нет и этого, — Ваньцин горестно простонала некую невнятную жалобу, и завозилась, устраиваясь поудобнее.

За время своего пребывания в пути, Дуань Юй слегка приободрился — дорожные заботы успешно отгоняли тягостные мысли. Даже то, что его отца в храме Шэньцзе не оказалось, не очень огорчило юного принца. Двигаясь к храму Тяньлун, он наслаждался свежим воздухом, теплом утреннего солнца, и красотами природы, но стоило ему приблизиться к воротам монастыря, как его благодушие исчезло без следа. Из глубины храмового двора раздавались несомненные звуки боя — яростные выкрики, треск пламени, и свист пронизывающих воздух техник ци. Поспешно выпрыгнув из седла, Дуань Юй побежал на этот недобрый шум, и вскоре остановился перед главным зданием монастыря, замерев в искреннем удивлении. Там, шестерка монахов сражалась со странно одетым мужчиной, и никак не могла взять верх — наоборот, послушники храма Тяньлун невольно пятились под натиском полыхающей нестерпимым жаром ци, что исходила из рук незнакомца. Но не это поразило Дуань Юя, от изумления застывшего столбом — среди монахов он заметил своего отца, также одетого в скромное буддистское облачение, и наголо бритого.

Дуань Чжэнчунь, с трудом узнаваемый в облике монаха, пошатнулся, содрогаясь всем телом, и в уголках его рта показались мелкие капельки крови — противостояние с могучим врагом заметно истощило силы далиского наследного принца. Он не отступился — сузив глаза и сердито оскалившись, он продолжил атаковать своего противника неизвестным Дуань Юю боевым искусством, что выглядело ярким лучом света, соединяющим большой палец правой руки мужчины с облаком огненной ци.

Именно этот упрямый оскал отца, красный от наполнившей его рот крови, стронул с места замершего в ступоре Дуань Юя. Страх за родителя пронзил сердце юного принца ледяным жалом; в этот миг, он не думал ни о том, что с его скудными умениями может оказаться не ровней неведомому воителю, ни о каком-либо плане действий. Он просто бросился вперёд, громко воскликнув:

— Отец! Я здесь!

Никто не обратил внимания на вопль юноши — слишком отчаянно схватились между собой противники, и слишком сильно было взаимное давление применённых ими сил, чтобы отвлекаться на что-либо иное. Это и спасло Дуань Юя от испепеления огненной ци, либо же от атаки неким иным стилем, что знал незнакомец. А в следующий миг, руки юного принца крепко вцепились в могучее плечо неизвестного. Вцепились не просто так — вокруг ладоней Дуань Юя жарким маревом колыхалась ци Искусства Северной Тьмы, призванного юношей во всей его полноте.

Неизвестный воин даже не понял поначалу, отчего вдруг его противники начали одолевать, все сильнее напирая на заметно ослабший огонь — лишь зло зарычал, призывая новые силы, и пуская в дело все больше огненной ци. Лишь когда один из клинков света пробил ослабевший пламенный барьер, чудом не вонзившись в левый глаз мужчины, он вынужденно повернул голову, и заметил прицепившегося к его плечу юношу. Резко дернувшись, он попытался было стряхнуть Дуань Юя, но безуспешно — тот лишь усилил свою судорожную хватку. В отчаянии, неизвестный воин закричал, и, отменив свою технику, вырвался из рук юного принца. Сверкающие силой лучи ци вонзились в него, вспоров красное одеяние на торсе, насквозь прошив правую руку, и рассекая правую ключицу и щеку над ней, но незнакомец не обратил на это внимания. Он бросился прочь, заливая кровью камни храмового двора, и вскоре исчез, легко перепрыгнув внешнюю ограду монастыря.

Дуань Юй не видел и не слышал ничего из этого. Впервые после изучения Искусства Северной Тьмы, он применил его так, как было задумано его создателями, и оказался совершенно не готов к последствиям. Чужая ци вливалась в него лавовой рекой, текущей быстрее горного ручья. Все его тело горело, словно у больного лихорадкой, и одновременно билось в ознобе. Мысли юноши путались, а глаза бессмысленно смотрели вокруг, не видя никого и ничего — слишком силен и обилен был поток чужой силы, и его полноводная река грозила смыть сознание юноши, словно хлипкую плотину из тонких веток. Неловко опустившись наземь, он прикрыл глаза, и вскоре, его объяла спасительная темнота.

— А шурин-то — настоящий герой, — удивлённо хмыкнул Шэчи, наклоняясь к лежащему Дуань Юю, и касаясь жилы жизни на его шее. Он и Ваньцин успели к рухнувшему навзничь принцу раньше монахов, вымотанных жестокой схваткой.

— Как бы он не сложил голову после такого геройства, — озабоченно покачала головой Му Ваньцин. — Что-то он плохо выглядит.

— Как он, Шэчи? — хрипло спросил тяжело дышащий Дуань Чжэнчунь. Мужчина кое-как доковылял до лежащего сына, и сейчас с тревогой глядел на его бессознательное тело. Недовольно скривившись, он сплюнул кровь, и воззрился на выплюнутое ещё недовольнее.

— Сердце бьётся, и очень быстро, — озадаченно ответил Инь Шэчи, вставая. — Просто барабанная дробь для пляски львов. Ци взбаламучена не меньше — ее токи с ума сходят, да и только.

— Ну-ка, посторонитесь, — сердито промолвил монах Кужун, присаживаясь рядом с лежащим юношей. Он быстро осмотрел Дуань Юя, и нажал на несколько акупунктурных точек на его теле. Юный принц заметно расслабился.

— Его жизнь вне опасности на следующие несколько часов, — оповестил всех Кужун. — За это время, нужно решить, как помочь юному Дуаню.

— Папа? Я искал тебя, — раздался с земли слабый голос. — Брат Шэчи, сестрица Вань, и вы здесь?

— Что ты сделал, Юй-эр? — обеспокоенно спросил Дуань Чжэнчунь. — Что за умение применил?

— Я… я использовал Искусство Северной Тьмы, — растерянно ответил юноша. — Оно должно было разрушить меридианы злодея. У меня не получилось?

— Получилось, и даже больше, — задумчиво ответил Инь Шэчи. — Ты не просто истощил ци того тибетца искусством моей секты, а поглотил ее. Сейчас, ты переполнен энергией, словно кожаный мех, в который влили бочку воды. То-то твое сердце колотится, будто хочет пробиться наружу.

— Благодарю, юный господин — после ваших слов, все стало яснее, — с пониманием на лице кивнул Кужун. Обращаясь к наследному принцу, он продолжил:

— Меридианы юного Дуаня распирает изнутри. Я временно остановил ток энергии в них, и это позволило твоему сыну вновь обрести ясность разума, но нужно поскорее придумать способ облегчить его состояние. Если оставить все, как есть, бурлящая в нем сила искалечит его.

— Что же делать⁈ — всполошился Дуань Чжэнчунь. — Придумайте что-нибудь, наставник! — наморщивший лоб монах ответил задумчивым молчанием. Беспокойно бегающий взгляд принца обратился на Инь Шэчи.

— Та целительская техника, которой ты хотел иссушить меридианы Юй-эра! — воскликнул мужчина. — Что, если он применит ее сейчас?

— Здесь нет достаточного числа болящих, — с сожалением развел руками юноша. — Ваши раны, батюшка, как и ранения уважаемых наставников, не осушат и двадцатой части того океана силы, что бушует сейчас в жилах Дуань Юя. Нужно что-то намного сильнее.

— Здесь есть такая техника, — медленно проговорил подошедший настоятель храма. — Техника, что требует от практика огромной внутренней силы. Наследие семьи Дуань. Божественный Меч Шести Меридианов.

— Разумно ли это — вынужденно постригать в монахи юнца, которому не исполнилось и двадцати, и который, к тому же, наследует трону нашего царства? — нахмурился Кужун. — А без пострига, мы не можем преподать юному Дуаню наш тайный стиль.

— Ты всегда относился к правилам и законам с большим почтением, брат, — заговорил один из монахов, также приблизившийся к группе, что собралась вокруг Дуань Юя. — Это — несомненная добродетель. Ты старше на поколение и меня, и даже настоятеля, и твое водительство всегда помогало нам найти правильный путь. Но в этот раз, мне кажется, ты не совсем правильно видишь происходящее, — он с извиняющейся улыбкой поклонился.

— О чем ты, Бэньгуань? — непонимающе спросил Кужун. — Правила нашего монастыря обязательны для всех его послушников. Недобровольный постриг, без сомнений, дело неправедное. Что, по-твоему, я упустил? Или ты хочешь, чтобы мы сделали юному Дуаню ту же поблажку, что и его отцу?

— Я говорю, что нам нет нужды делать Дуань Юю поблажки, — спокойно ответил Бэньгуань. — Из всего можно извлечь урок. Пусть мое разумение и невелико, но, надеюсь, я сумел понять кое-что новое из столкновения с тем неправедным тибетцем. Долгие десятилетия мы берегли искусство Божественного Меча Шести Меридианов, словно одну из монастырских святынь, и, видать, позабыли, что оно не принадлежит нам. Позабыли настолько, что принуждаем его истинных владельцев, Дуаней, следовать нашим правилам для его изучения. Да, брат Кужун, — поднял он ладонь, упреждая замечание старого монаха. — Передав нам Божественный Меч Шести Меридианов в древние времена, государь наш Дуань Сычжоу согласился, что правила храма Тяньлун едины для всех, и ежели кому-то из семьи Дуань потребуется наша помощь в изучении их тайного семейного стиля, этот человек примет постриг. Но подумай, не поступаем ли мы неразумно, цепляясь за это правило сегодня? Для спасения жизни, одному из Дуаней требуется семейное боевое искусство Дуаней. Можем ли мы ставить Дуань Юю какие-то условия в нынешнем положении, и не будет ли это гордыней с нашей стороны? — Кужун, хотевший было возразить, крепко задумался, мотая ус на палец, и что-то бормоча под нос.

— Бэньсян, Бэньцань, — обратился он к двум другим монахам, также присоединившимся к общему собранию вокруг Дуань Юя. — Что вы думаете о словах Бэньгуаня?

— Я, пожалуй, соглашусь с ним, — добродушно ответил один из них, чуть обрюзгший, нестарый ещё мужчина. Он с лёгкой улыбкой почесал голый подбородок. — Все же, не стоит нам с таким тщанием держаться за мирские секреты.

— Мы обязаны следовать заветам основателей, брат Бэньсян, — возразил второй. Он, в противоположность своему круглолицему собрату, был сухощав, морщинист, и обладал остроконечной, полностью седой бородой. — Сегодня, ты забудем положения монастырского устава, а завтра, начнем оспаривать учение Будды? Нет, это совершенно не годится. Лучше изыскать другой способ для спасения юного Дуаня.

— Мнения высказаны, — остро глянул Кужун на Бэньиня. — Что ты решишь, настоятель?

— Здесь нечего решать, — был ему невозмутимый ответ. — Человеческая жизнь ценнее мирских тайн. Дуань Юй изучит боевое искусство своей семьи, оставаясь мирянином.

— Быть может, кто-нибудь спросит моего мнения об изучении этого… Божественного Меча? — с лёгкой обидой спросил юный принц, подняв голову с камней храмового двора.

— Ну, жить-то ты, без сомнения, хочешь, — насмешливо фыркнул Инь Шэчи. — А значит, будешь обучаться. Вставай, шурин, хватит разлеживаться, — он протянул лежащему юноше руку, и тот, с его и Дуань Чжэнчуня помощью, кое-как поднялся на ноги.

Тем же вечером, Инь Шэчи одолевала бессонница, сразу по нескольким причинам. Первой, и немаловажной, было то, что их с Му Ваньцин поселили в разных кельях, и, что хуже, старый монах Кужун в первый же день строго-настрого запретил молодой паре посещать друг друга ночами — по его словам, разврату не было места в обители целомудрия. То, что Шэчи и Ваньцин были мужем и женой, сурового старца ничуть не волновало. В первые пару дней, юноша еще мог посмеиваться над их с подругой невольным монашеством, но сегодня, к концу четвертого, оно начало его раздражать.

Второй причиной было прискорбное неучастие Инь Шэчи во вчерашнем бою. Поневоле заинтересовавшись схваткой монахов с незваным гостем из Тибета, юноша нашел боевое искусство Цзюмочжи интересным и необычным, а самого нахального монаха — весьма опасным противником. К концу его противостояния с защитниками тяньлунских сокровищ, у Шэчи чесались руки проверить огненные техники тибетца на прочность, но сделать это ему так и не удалось — на поле боя явился Дуань Юй, и обезвредил врага с неожиданной легкостью.

Третьей, и наиболее раздражающей юношу причиной был сам Дуань Юй. Этим вечером, Инь Шэчи одолевали мысли, совершенно нехарактерные для него. Не в силах больше беспокойно ворочаться на жесткой монастырской лежанке, он оделся, и вышел на двор. Там, вдыхая прохладный ночной воздух, что еще хранил ароматы уходящего дня, Шэчи пытался разобраться в себе, и своем недовольстве.

Он не соврал Дуань Чжэнчуню в их недавнюю встречу: юный принц Да Ли был приятным собеседником, увлекался вещами, схожими с интересами самого Шэчи — за исключением фехтования, конечно, — и успел стать наследнику семьи Инь другом. Инь Шэчи даже начал подумывать о том, чтобы предложить Дуань Юю побрататься, столь велика была их взаимная приязнь и сходен образ мыслей, но их злосчастная размолвка перечеркнула все это, сделав двоих юношей врагами. Шэчи не мог простить шурину столь наглого пренебрежения к имуществу и доброму имени его секты — та успела прочно обосноваться в сердце Иня-младшего за недолгое время, что он провел с Уя-цзы и Су Синхэ. Масла в огонь подливало и разрешение их спора Дуань Чжэнмином, пристрастное и однобокое. Сейчас, уязвленные гордость и чувство справедливости упорно толкали Инь Шэчи на нечто, о чем он и не подумал бы в иных условиях.

Дуань Юй, начавший изучать Божественный Меч Шести Меридианов, все еще был крайне слаб — даже до ветра он выходил с помощью отца. Шэчи не мог не думать о том, что сейчас, юный принц Да Ли был в полной его власти, для любого возможного отмщения. При должной осторожности, ни монахи, ни Дуань Чжэнчунь не смогли бы остановить Инь Шэчи — чтобы разрушить меридианы воина столь неопытного и слабого, каким был Дуань Юй, наследнику секты Сяояо хватило бы считанных минут. С другой стороны, слабость юного принца не собиралась длиться сколько-нибудь долго: могущественная и таинственная техника Божественного Меча Шести Меридианов, что он изучал, впечатляла даже в частичном своем виде, примененная шестью тяньлунскими монахами. Шэчи подозревал, что изучив этот стиль полностью, Дуань Юй легко сравнится с ним силой, а то и вовсе превзойдет.

Раздраженно встряхнувшись, Инь Шэчи отогнал глупые мысли и чувства, толкающие его на подлость. Он рассудил, что подобные думы были вполне естественны — он не мог не желать восстановления справедливости для своей секты, и взять эту справедливость в свои руки было много надежнее и быстрее, чем полагаться на добрую волю Дуань Чжэнчуня, и совесть его сына. Вместе с тем, напав на Дуань Юя исподтишка, Шэчи изрядно запятнал бы уже свою совесть, чего он совсем не хотел.

Юноша уже собирался вернуться в свою комнату, и улечься спать, как нечто, промелькнувшее на фоне ночного неба, привлекло его внимание. Это не была ни ночная птица, ни иное неразумное существо — скрытность ночного гостя изрядно портили заметная даже во тьме красная кашая, голая левая рука, блестящая от пота в лунном свете, и длинные завязки остроконечной шапки, что развевались за спиной мужчины, точно постромки вырвавшегося из упряжки коня. Не преуспев ни в угрозах, ни в торговле, ни в бою, Цзюмочжи вернулся в храм Тяньлун тайно, не как грабитель, но как вор.

Найдя хитрого тибетца взглядом, Инь Шэчи уже собирался перехватить его, и объяснить Цзюмочжи всю неправедность его действий посредством верного меча, как в голову юноши пришел иной план, столь замечательный, что Шэчи даже зажмурился на мгновение, широко и довольно улыбаясь. Своим ночным вторжением, тибетский злодей подарил ему великолепную возможность восстановить свою душевную гармонию целиком и полностью.

Инь Шэчи немедленно последовал своей идее, быстрее ветра метнувшись к главному зданию храма Тяньлун. Он уже успел побывать внутри, и знал, что нужно искать разбойному тибетцу, в отличие от него самого. Тихонько прокравшись внутрь, он притворил за собой дверь, и, с трудом сдерживая смех, принялся за исполнение своего коварного плана.

Пробравшись в святая святых храма Тяньлун, Цзюмочжи довольно потер руки: искомое обязано было находиться в просторной зале, что располагалась на первом этаже главного здания монастыря. Середина этой залы была отгорожена тростниковыми занавесями, что скрывали шесть молельных подушек, и шестигранный же высокий постамент, на котором были закреплены шесть свитков. Все это не могло быть ничем иным, как местом хранения и изучения вожделенного стиля Божественного Меча Шести Меридианов. Предвкушающе улыбаясь, тибетец раздвинул циновки, что частично скрывали от глаз его цель, и застыл в удивленном ступоре: свитки на постаменте были девственно чисты, без единого знака или рисунка.

— Воры! — внезапный вопль, истошный, но до странного веселый, казалось, сотряс весь храм. — Воры в хранилище тайных знаний! Злодеи покушаются на сокровища храма!

Главное здание монастыря немедленно наполнилось шумом, гамом, и вооруженными монахами. С десяток бдивших в ночи послушников с боевыми шестами наперевес, двое из высокопоставленных монахов — Бэньцань и Кужун, — и заспанный Дуань Чжэнчунь вбежали внутрь, заполошно оглядываясь. Их взоры, не обещающие вору ничего хорошего, немедленно скрестились на Цзюмочжи. Следом, на нем скрестились сияющие клинки Божественного Меча Шести Меридианов.

Тибетец не стал вступать в продолжительный бой — его раны, забинтованные окровавленными полосами ткани, явно давали о себе знать. Кое-как отразив пламенным щитом слаженный удар троих монахов, он что есть силы драпанул в сторону выхода, где, напуганно шарахнувшись от держащегося за стену Дуань Юя, он поспешно свернул, куда глаза глядят. Врезавшись в закрытое окно, переломав рейки ставень, и проделав в оклеивавшей их бумаге огромную рваную дыру, тибетец проломился наружу и был таков.

— Вор! — испуганно ахнул Бэньцань, всплеснув руками. — Тибетский вор стащил свитки с описанием тайного стиля! Нужно немедленно гнаться… нужно догнать… схватить… — взволнованный старец начал задыхаться, и ближайшие два послушника поспешно поддержали его под руки.

— Сегодня, у меня была замечательная возможность безнаказанно стать вором, — громкий и размеренный голос Инь Шэчи услышали все. Юноша, не скрываясь, вышел на свет; в руке его покоился сверток из нескольких свитков.

— Я мог бы унести тайный стиль Дуаней, и все бы подумали, что эта кража — дело рук тибетского злодея, — продолжал он, четко и уверенно. — Я мог бы найти два железных оправдания своему воровству — ведь не более чем неделю назад, младший из семейства Дуань признался в том, что украл два тайных искусства моей секты, и, при этом, не пожелал ни забыть их, ни понести заслуженное наказание, — все так же опирающийся на стену Дуань Юй стыдливо отвел глаза.

— Я бы мог сказать себе: я забираю стиль Божественного Меча Шести Меридианов в уплату за Искусство Северной Тьмы и технику Бега по Волнам, стили не менее могущественные и таинственные, чем семейная пальцевая техника Дуаней, — не умолкал Шэчи. — Я мог бы сказать: государь Да Ли, изгнавший меня из страны, чтобы избежать справедливого наказания для своего племянника, заслужил возмездие своим неправым деянием. Но, — его пронизывающий взгляд обвел всех присутствующих, и остановился на Дуань Юе. Тот, на мгновение подняв глаза, смешался под строгим взором зятя, и вновь потупился.

— Но я — не вор! — повысил голос юноша. — Неважно, какие оправдания можно привести воровству! Неважно, какие благие намерения можно питать, присваивая чужое! Несмотря ни на что, воровство неизменно останется низостью, и я, Инь Шэчи, наследник секты Сяояо и младший из семейства Инь, никогда не замараю им свою совесть, в отличие от некоторых моих нечистоплотных родственников! — смерив шурина взглядом, полным оскорбленной гордости, он швырнул свитки ему под ноги, и отвернулся.

Бумажная скатка развернулась, и свитки раскатились по полу, открывая глазам присутствующих рисунки и описания практики Божественного Меча Шести Меридианов. Один из послушников, старательно отворачиваясь, поднял их с пола, и протянул монаху Кужуну. Тот с бесстрастным видом отнес свитки обратно в хранилище, и привесил к постаменту. Инь Шэчи стоило больших усилий не улыбаться сейчас — он чувствовал себя полностью отмщенным. Сегодня, он отвесил Дуань Юю изрядный щелчок по носу, да еще и в присутствии многих людей, что обязано было пронять даже толстокожего сына Дуань Чжэнчуня. Сам Принц Юга, присутствовавший при этой показательной словесной порке, также добавлял остроты блюду праведного возмездия. Да, больших усилий стоило Иню-младшему не расплыться сейчас в довольной улыбке, но, зная толк в хорошей каверзе, он имел достаточно терпения, чтобы дождаться самой приятной части — проявления уязвленных чувств ее цели. Дуань Юй не разочаровал.

— Я виноват перед тобой, брат Шэчи! — ответил он надрывно и громко, бухаясь на колени. Всхлипывания настойчиво врывались в речь юного принца, делая ее путанной, и, одновременно, более прочувствованной. — Ты прав, ты совершенно прав! Я поступил низко, присвоив имущество твоей секты. Я поступил еще хуже, уговаривая тебя предать ее. Я упорствовал в своих ошибках, и стал причиной изгнания, твоего, и ни в чем не повинной сестрицы Вань. Я не стану рядиться в терновник и молить о прощении[3] — видит небо, я не заслуживаю его, — он громко шмыгнул носом. — Но я могу просить об одном — исполни ранее задуманное, и уничтожь мои меридианы, — стоявший неподалеку Дуань Чжэнчунь испуганно охнул, и дернулся было к сыну, но замер, остановленный его отчаянным взглядом.

— Я не буду сопротивляться, — с виноватой искренностью продолжал Дуань Юй. — Я также не позволю отцу тебе помешать. Не встревай, папа: это дело — между мной, и братом Шэчи. Я никогда не желал идти воинским путем, и был прав — первые же мои шаги по нему принесли невзгоды и разлад моей семье. Приступай, брат Шэчи — я готов принять свое наказание, — он гордо поднял подбородок, то и дело смаргивая влагу из глаз.

Инь Шэчи повернулся к шурину с озадаченным видом. Задуманная им шутка нежданно обратилась трагедией, уместной в какой-нибудь оперной постановке, но никак не в жизни. Он ожидал от Дуань Юя чего угодно — бегства, оправданий, упорного отрицания содеянного — но вовсе не полного признания вины, и просьбы о наказании. Безмолвный, он подошел к юному принцу, что лишь сжался и зажмурил глаза, но не двинулся с места. Наклонившись и взяв Дуань Юя за локти, Шэчи легко поднял его на ноги, да так и остался стоять, поддерживая шурина — того все еще шатало даже от такого немудреного усилия.

— Знаешь, братец Юй, мне, как оказалось, вовсе не нужны твои увечья, — задумчиво поведал он. — Искреннего раскаяния было достаточно. Я не очень-то и хотел калечить хорошего человека, который приходится братом моей любимой жене, даже ради справедливости. К тому же, ты и вправду заполучил чужие знания случайно. Я, пожалуй, объявлю тебя другом секты Сяояо, и не стану наказывать. Только не обучай никого Искусству Северной Тьмы и технике Бега по Волнам — за это, я точно никогда не оправдаюсь перед учителем, — юный принц согласно закивал с облегченным видом.

— И сделай милость — забудь всю эту чушь об убийстве моих собратьев, — добавил юноша, насмешливо улыбаясь. — Я ведь могу и обидеться.

— Конечно, брат Шэчи, — с готовностью согласился Дуань Юй. — Пусть мой долг к неизвестной благодетельнице останется только моей ношей.

— Я рад, что ты, наконец, взялся за ум, сынок, — довольно молвил Дуань Чжэнчунь, подходя ближе. Шэчи отпустил шурина, и тот оперся на руку отца. — Теперь, наша семья может примириться, осталось только оповестить об этом брата. Мы закончим с твоим обучением Божественному Мечу Шести Меридианов уже завтра, и немедленно вернемся в столицу, чтобы вся эта глупость с изгнанием моих зятя и дочери, в конце концов, разрешилась.

— Убийство Сюаньбэя, батюшка, — старательно давя улыбку, напомнил Инь Шэчи.

— А, твою!.. — в сердцах заругался было далиский наследный принц, но, поймав несколько укоризненных взглядов монахов, вовремя спохватился и умолк, прикрыв рот ладонью.

— Нужно как можно скорее разобраться с этим докучным делом, — успокоившись, продолжил он. — Отправишься с нами, Юй-эр? Раз уж в семью вернулись мир и согласие, не вижу причин не постранствовать вместе.

— Конечно, папа, — с готовностью согласился тот. — Мне не помешает развеяться после всего случившегося. Да и путешествовать в компании друзей будет для меня в новинку.

Вечером следующего дня, из храма Тяньлун выехала четверка всадников — мужчина в возрасте, блестящий свежевыбритой головой, двое юношей, и девушка. Все четверо дружески переговаривались, пустив лошадей неспешной рысью.

— Я не очень-то хочу возвращаться в храм Шэньцзе, — признался Дуань Чжэнчунь, потирая бритый подбородок. — Одни только мысли об этой обители скуки пробуждают в моем нутре желудочные колики. Кроме того, я так и не узнал там ничего нового — смерть от Кулака Веды, тайно пришедший и ушедший убийца, и ничего более. Эти смердящие лысые ослы… то есть, уважаемые наставники… спят мертвым сном, не иначе.

— Поедем тогда в Гусу, к Мужунам, — предложила Му Ваньцин. — Расспросим их наследника — даже если он не убийца, лучше знать это наверняка.

— Путь в Цзянсу неблизок — придется пересечь едва ли не всю Срединную Равнину, — задумался наследный принц. — Но, похоже, других следов у нас не осталось. Решено, так и сделаем, — он с отсутствующим видом потер бритую макушку.

— Скажите-ка мне, батюшка, что за монашеское имя вы приняли при постриге? — с невинным видом поинтересовался Инь Шэчи.

— Бэньчжэнь, — непроизвольно ответил Дуань Чжэнчунь, и тут же с подозрением поглядел на зятя. — Зачем тебе это, несносный мальчишка? — Шэчи ничего не сказал в ответ — он был занят тем, что старательно сжимал челюсти, кривясь в мучительной гримасе.

— Который «чжэнь», папа? — с притворным непониманием вопросил Дуань Юй. — «Истина», или, быть может, «игла»? Или же… другой?

— Другой[4], — сумрачно ответил Принц Юга.

На этом, Инь Шэчи не выдержал, и зашелся в громогласном хохоте, бросив поводья и хлопая себя ладонями по коленям. Бодро рысящий Зимний Ветер тут же наградил расслабившего ноги юношу парой чувствительных толчков в седалище, но Шэчи и не думал успокаиваться. Дуань Юй ненадолго отстал от зятя, присоединившись к его веселью; не удержалась от звонкого смеха и Му Ваньцин.

— Смейтесь-смейтесь, негодные сорванцы, — притворно нахмурился Дуань Чжэнчунь. — Надо было, все же, настоять на постриге для тебя, Юй-эр — может статься, наставник Кужун и тебя наградил бы имечком вроде Бэньу или Бэньюна[5].

— Ничего, батюшка, — сквозь смех выговорил Инь Шэчи. — Вы оставили монашескую жизнь, а значит, вам больше не требуется вести себя в соответствии с вашим монашеским именем, — он вновь неудержимо захихикал.

— Ну хватит уже, муж мой, — вступилась за отца Ваньцин. — Прости, папа. В качестве извинений, в ближайшем городе я подыщу тебе хорошую шапку или наголовную повязку — не хочу, чтобы кожа на твоей голове обгорала под солнцем, или мерзла ночью.

— Спасибо, Цин-эр, — растроганно ответил принц. — Одна ты проявляешь дочернее почитание. Эти же гадкие мальчишки только и могут, что насмехаться над родителем и тестем. Что-то вы на удивление быстро помирились, — с толикой недовольства глянул он на юношей.

— Шэчи вполне мог бы быть моим старшим братом, — глубокомысленно заметил Дуань Юй. — Он ничуть не менее образован, и наши интересы во многом совпадают. Поистине, то, что мы стали родней — воля небес.

— Знаешь, братец Юй, а ведь если бы я был твоим старшим братом, Ваньцин приходилась бы мне сестрой, — прищурился в сторону шурина Шэчи. — На такое я не согласен. Пожалуй, я даже не стану брататься с тобой, как задумывал ранее: сестра побратима — все равно, что родная.

Дуань Юй ответил возмущенным возгласом; Му Ваньцин на сей раз встала на сторону мужа. Дуань Чжэнчунь лишь негромко посмеивался, довольный, что его зять избрал себе другую мишень для шуток. Обретшее мир и гармонию семейство не спеша продвигалось на северо-восток, к берегам Восточного Моря, где располагалось обиталище семейства Мужун.

Примечания

[1] Кашая (санскрит. «простая») — индийское название одежды буддийских монахов. Я применяю это слово только ко всяким чужеземцам, так как китайские чань-буддисты называют свою монашескую одежду просто — «монашеская одежда», «сэн и».

[2] Имется в виду Будда Шакьямуни.

[3] «Молить о прощении, одетый в терновник» — поговорка-чэнъюй, означающая искреннее раскаяние. Отсылает к историческому эпизоду, случившемуся в эпоху Борющихся Царств, когда чжаоский полководец Лянь По, умоляя о прощении канцлера Линь Сянжу, надел на голое тело сплетенную из терновника накидку.

[4] Монашеское имя «Бэньчжэнь» означает «источник целомудрия». Дуань Юй перечисляет значения всех иероглифов, полностью созвучных «чжэнь»-целомудрию.

[5] Бэньу — «источник воинского дела», Бэньюн — «источник доблести». Дуань Чжэнчунь намекает на крайнюю невоинственность сына.