Истоки: социокультурная среда экономической деятельности и экономического познания

Подобным же образом Джейкоб Френкель, активный приверженец паритета покупательной способности, ибо такие темы в ходу среди экономистов, но мгновенно очарованный церемонией регрессии, говорит, что «если рынок эффективен и если форвардный валютный курс является несмещенным прогнозом будущего валютного курса, то константа (в регрессии сегодняшнего курса на будущий сегодняшний курс, объявленный вчера. – Д. Ai)… не должна существенно отличаться от единицы». В примечании на следующей странице, говоря о стандартных ошибках оценок для такого уравнения в 1920-х годах, он утверждает: «Хотя эти результаты показывают, что рынки были эффективными и что в среднем форвардные курсы были несмещенными прогнозами будущих курсов, 2–8 % ошибок были значимыми» [492] (Курсив. – ДМ.). Он явно забыл, что использовал слово «значимость» в другом значении. По-видимому, он имеет в виду, что 2-8-процентную ошибку он считает большой в некотором неявном экономическом смысле, возможно, поскольку она позволяет счастливчикам, точно угадавшим курс, получать значительную прибыль. В любом случае, неясно, каковы следствия из его результатов для главного предмета исследования – паритета покупательной способности, поскольку значимость в статистике хотя и является важной частью экономической значимости, но не совпадает с последней.

Проблема не в том, что уровни значимости произвольны. Конечно же, они произвольны. Проблема в том, что неясно, подтверждает или опровергает гипотезу выбранный с учетом этого уровня значимости интервал. Смысл не в том, чтобы пренебрегать эконометрическими тестами, скорее наоборот. Такие тесты не следуют своей собственной риторике тестирования гипотез. Нигде в работах по тестированию паритета покупательной способности не вводится понятие функции издержек. Мы не знаем, какие будут издержки, если привести в исполнение провальную политику, или неверно применить анализ, или погубить репутацию, когда считается, что паритет выполняется, хотя оценка коэффициента наклона верна, скажем, на 85 %. Иными словами, эта аргументация, которой мы обязаны Нейману и Пирсону и которая лежит в основе современной эконометрики, здесь, как и в других случаях, была оставлена в стороне, в пользу чисто статистических критериев – ее заменили неадекватной в данном случае техникой, связанной с ошибками выборочного обследования. Нам говорят, насколько невероятно, что коэффициент наклона в 0,90 в реальности получается из распределения со средним в 1,00 с точки зрения того типа ошибки, который мы считаем известным (несмещенная выборочная оценка с конечной дисперсией), но нам не говорят, влияют ли эти доверительные интервалы на выполнение паритета покупательной способности.

Эти темы замалчиваются не только теми, кто пишет работы по паритету покупательной способности. В большинстве текстов по эконометрике не говорится, что нельзя решать вопрос о том, хороша гипотеза или плоха, исходя только из статистических соображений. Сами статистики более сознательны, хотя переход от принципов к практике порой непрост. Если применять теорию Неймана и Пирсона в чистом виде, то практическая сложность состоит, как говорят A.M. Муд и Ф.А. Грейбилл, в том, «что функция издержек неизвестна вообще или же наши сведения о ней не настолько точны, чтобы оправдать тем самым ее использование. Если неизвестна функция издержек, то, по-видимому, разумной процедурой будет функция принятия решения, которая в некотором смысле минимизирует вероятности ошибок». [493]

Фраза «в некотором смысле» – признак присутствия неизученной риторики в работах интеллектуально честных ученых. В любом случае, процедура, которую они предлагают, может показаться разумной для специалиста по общей статистике, который не претендует, что знает, какая аппроксимация хороша, а какая плоха, в области, находящейся за пределами статистики. Она не покажется разумной специалисту по международной торговле или макроэкономисту. Если нам неизвестна функция издержек, нам надо ее обнаружить, что повлечет за собой изучение риторики этого вопроса. Один из критериев экономической значимости в случае паритета, например, может состоять в определении степени сходства обычной межстрановой регрессии и такой же регрессии внутри одной страны. Мы предположим для целей нашего анализа, что Соединенные Штаты могут рассматриваться как одна точка в пространстве, как единая экономика, где расстояния не играют никакой роли для задач осмысления проблем инфляции и платежного баланса. После того как мы сделали это, у нас появился критерий: можно ли, говоря экономическим языком, утверждать, что Канада интегрирована с Соединенными Штатами так же, как Калифорния с Массачусетсом? Тождественны ли степень интеграции атлантической и американской экономик? Этот стандарт назван по имени своих первооткрывателей критерием Генберга – Зехера. [494] Но это не единственный возможный вариант. Стандартом может служить степень рыночной интеграции в некоем «золотом веке» (возможно, в 1880–1913 или 1950–1970 гг.); прибыль от арбитража, превышающая нормальную, также может быть стандартом; или, скажем, степень, в которой отклонение от паритета покупательной способности на X процентов нарушает или не нарушает какое-то предположение о причинах инфляции. Главное в том, что нужно иметь критерии аргументации, чтобы выйти за пределы неубедительной риторики, которую демонстрирует нам псевдонаучная церемония: «гипотеза – регрессия – тестирование – публикация» в большей части современной экономической науки.

5. Риторика экономической науки – это факт литературы

Даже модернист использует и должен использовать литературные приемы. Само осознание того, что официальная риторика может быть сомнительной, дает повод и основание для изучения реальных практик аргументации, принятых среди экономистов. Рабочая, повседневная риторика, существующая в тени официальной, не получила заслуженного внимания, и поэтому знания о ней содержатся исключительно в рамках традиции семинаров, в рекомендациях старшим преподавателям, отзывах рецензентов (многообещающий источник первичной информации) и анекдотах. Интересно, что Джордж Стиглер, лидер модернизма в экономической теории, решил высказать свои идеи относительно риторики экономической науки в потрясающе смешном «Справочнике участника конференций» («The Conference Handbook») («Вводное замечание номер Е: „Я могу весьма сочувственно относиться к автору; еще два года назад я думал подобным же образом“»), а не в серьезном исследовании по истории экономической науки [495] – одной из областей, где он достиг выдающихся результатов. Точка зрения «Справочника»: риторика – это всего лишь риторика; лишь игра, тешащая самолюбие; настоящее дело Науки начнется в тот счастливый день, когда информационная теория олигополии или вульгарная марксистская теория государства будут подвергнуты критическому тесту под покровительством наивного фальсификационизма.

Экономисты смогут достичь большего, если будут трезво оценивать разнообразие своей аргументации. Все те разнообразные позиции, которые рассматривались здесь, – это только грубое приближение к настоящему исследованию. Исследованию, в котором можно препарировать выборочные образцы экономической аргументации, строго выделяя в манере литературной и философской экзегезы те способы, с помощью которых автор стремится убедить читателя. Априори неочевидно, какие категории могут использоваться; учитывая методологическое разнообразие современной экономической науки, они будут сильно варьироваться от автора к автору. Хорошим исходным пунктом могут служить категории классической риторики, например, Аристотелева классификация: инвенция, диспозиция, элокуция и стиль с его парными подрубриками – искусственного (например, логичного) и природного (основанного на фактах) доказательства, силлогизма и примера, и т. д. Хорошим продолжением темы могут быть методики, используемые современными литературными критиками, выдающимися людьми, которые зарабатывают на жизнь, осмысляя риторику текстов.

Цель не в том, чтобы выставить автора в дурном свете или разоблачать его ошибки, дабы их высмеять, тем самым наказав его. Сознательное распространение ошибочных сведений (fallacymongering) – свидетельство нормативного отношения к методу, и неудивительно, что Иеремия Бентам, уверенный в своей способности устанавливать для других методическое законодательство в таких областях, как образование, тюрьмы и государственное управление, составил из своих заметок «Книгу ошибок» (1824). У книги Дэвида Хакетта Фишера «Ошибки историков» [496] тоже есть такой недостаток: ошибочными в ней признаются те рассуждения, которые на деле носят вероятностный и вспомогательный характер.

Цель литературоведческого изучения экономической аргументации будет состоять в том, чтобы выйти за пределы расхожего мнения по поводу ее содержания. Двух страниц, выбранных в буквальном смысле наугад из первого, ведущего текста, который представляет это расхожее мнение и вместе с тем играет роль и локального максимума экономического знания, «Оснований экономического анализа» Самуэльсона, [497] будет достаточно для иллюстрации:

1. Для начала он дает общую математическую форму, из которой, читая по диагонали, можно получить детальные результаты сравнительной статики. Из-за того, что математическая часть развернута недостаточно подробно, детали оказываются тривиальными (это заставляет задуматься, зачем вообще они упомянуты). «Интересный» частный случай оставляется «в качестве упражнения для заинтересованного читателя», [498] используя традиции риторики прикладной математики, чтобы дать сознанию читателя правильный ориентир. Математика представлена экспромтом, с расчетом на то, что все могут быстро и легко читать про блочные матрицы; она не соответствует уровню математики в остальной книге. Ореол небрежного математического мастерства в книге сыграл важную роль и сделал ее влиятельной, это отличало ее от той застенчивой сдержанности, с которой британские авторы того времени (особенно Хикс) убирали математику в приложения.

Математические навыки Самуэльсона в глазах читателя – впечатление, поддерживаемое на каждой странице, – сами по себе являются важными и убедительными аргументами. Он преподносит себя в качестве авторитетного ученого, имея на то веские основания. Способность решить такую трудную (как показалось бы типичному читателю-экономисту в 1947 г.) задачу – свидетельство осведомленности. Подобный аргумент по силе сравним с апелляцией к классическому образованию. Читать на латыни как на родном языке или на греческом как почти на родном очень сложно и требует невероятного прилежания; следовательно – или по крайней мере так казалось англичанам приблизительно в 1900 г. – люди, которые приобрели такие навыки, должны нести ответственность за великую империю. Подобным же образом – или по крайней мере так казалось экономистам приблизительно в 1983 г., – люди, которые разбираются в блочных матрицах и собственных значениях, должны нести ответственность за великую экономику. Этот аргумент не абсурден, не есть «ошибка» или «просто риторика». Виртуозность (virtuosity) в той или иной степени есть проявление добродетели (virtue). [499]

2. Шесть раз встречается ссылка на авторитет (К.Э.В. Лезер, Кейнс, Хикс, Аристотель, Найт и Самуэльсон; апелляция к авторитетам – любимая тема Самуэльсона). Апелляция к авторитету часто считается худшим проявлением «просто» риторики. Но нередко (как и в этом случае) она оказывается общепринятым и легитимным аргументом. Ни одна наука не могла бы развиваться без нее, поскольку ни один ученый не может заново осуществить все предшествующие рассуждения и доказательства. Мы опираемся на плечи гигантов, время от времени напоминать об этом – совершенно легитимная практика, и такие доводы убедительны.

3. Есть и несколько предложений ослабить предпосылки. Спрос на деньги «по-настоящему интерес[ен]… если… картина дополняется учетом неопределенности». [500] Мы снова видим: неявная хиксианская предпосылка о том, что деньги не приносят процент, ослабляется, и ставка процента рассматривается отдельно от нулевой отдачи на деньги. Ослабление предпосылок в современной экономической науке – функция, генерирующая новую литературу. В отсутствие количественных данных о важности ослабляемой предпосылки это совсем не модернистская аргументация. Самуэльсон очень осмотрительно придерживается сослагательного наклонения в теории (деньги «выйдут из употребления» [501] ), но несомненно хочет, чтобы его критика теории процентных ставок, основанных только на предпочтении ликвидности (т. е. на риске), была воспринята серьезно, как отсылка к реальному миру. Она, конечно, является таковой, но не на тех основаниях, которые он предлагает, проповедуя операционалистскую методологию.

4. Встречаются несколько обращений к гипотетической игрушечной экономике, ограниченной одним или двумя секторами, из которых выводятся практические результаты. Со времен Рикардо это стало одной из самых распространенных форм экономической аргументации, рикардианским пороком. Но если использовать этот прием с умом, он перестанет быть пороком. «Вполне возможно существование экономики, в которой отсутствуют деньги, но все же имеется реальная ставка процента». [502] Да, конечно.

5. Наконец, один раз он явно прибегает к аналогии, которая описывается как такая, что носит «не… поверхностный характер». Аналогия, как будет подробно показано ниже, характерна для экономического мышления в целом, даже когда оно не характеризуется аналогиями в открытую: трансакционное «трение», «доход», «различие в доходах по любым двум разным активам», ценные бумаги, которые «обращаются», деньги, которые «увянут и отомрут» – неявно выраженные примеры живых или хотя бы полумертвых метафор, взятых из одного параграфа. Однако ни аналогии, ни метафоры, как и большинство других составных частей риторики Самуэльсона, в официальном каноне не отражены.

Большинство приемов едва различимы. Дискурс убеждения в экономической науке весьма разнообразен, он игнорируется в предписаниях, но могуществен и плодотворен на практике. В широком смысле следует отметить, что практика экономических дискуссий часто принимает форму юридического рассуждения, ибо, как выразился Бут, «процессы, разработанные в области права, – это кодификация разумных правил, которым мы следуем во всех областях нашей жизни, даже в научной области». [503] Экономисты в таком случае только выиграют от изучения юриспруденции, не стремясь при этом подчинить ее экономической теории. Например, экономисты, как и юристы, спорят на примерах, опираясь на то, что Эдвард Леви называет «контрольное сходство между данным и прошлым случаями». [504]

Детали ходатайств по делам, связанным с экономическим правом, имеют мало общего с официальным научным методом. Без сознательного отношения к повседневной риторике можно легко ошибиться в их квалификации. Например, в экономической науке часто употребляется аргумент «от вербальной убедительности». Предпосылка, что «экономика в основном конкурентна», может быть просто предложением посмотреть на нее именно с этой стороны, ожидая, что такой прием поможет что-то понять. С тем же успехом психолог может заявить: «Мы все неврастеники», но это не значит, что 95 % случайно выбранных людей будут страдать навязчивым стремлением мыть руки; скорее это рекомендация, чтобы мы обратили внимание на невротичность, присутствующую «в каждом из нас». [505] Принимая это выражение за чисто модернистскую гипотезу, мы неправильно его понимаем и провоцируем бессмысленную практику тестирования гипотез. Этот случай похож на ситуацию, когда MV = РТ считается тождеством. Это равенство идентично уравнению состояния идеального газа и имеет тот же статус неопровержимой, но полезной идеи как в химии, так и в экономической теории. Мы можем спорить с правомерностью тождества, но не исходя из того, что оно «не проходит тест». Аргументы против него будут отрицать, что с его помощью можно что-то понять, а не то, что оно истинно в модернистском смысле.

Другой общепринятый аргумент в экономической науке, не отраженный в официальной риторике, состоит в согласованности с той или иной философской позицией: «Если вы предполагаете, что фирме известна ее функция издержек, вы точно так же можете предположить и то, что ей известна ее производственная функция: и то, и другое одинаково сомнительно». Схожее рассуждение, зачастую не выраженное в явном виде, но проявляющееся в такой фразе, как «естественно предположить, что», на самом деле характерно для философского дискурса. [506] Это аналог симметрии как критерия правдоподобия, которая проявляется во многих формах и контекстах. Специалист по экономике труда рассказывает студентам о компенсирующей надбавке работникам за риск потерять работу и обосновывает свои выводы, исходя исключительно из функции полезности работника. Аудитор замечает, что не учтена стоимость безработицы со стороны спроса (т. е. для фирмы). Замечание кажется резонным, и следует длительная дискуссия о том, как фактор спроса может повлиять на выводы. Аргументы типа «а о другой-то стороне вы забыли», убедительны в экономической теории, но экономисты даже не представляют, насколько.

Аналогичная ситуация (и тут мы подходим к границе риторического самосознания): на семинарах повсеместно осуждается принцип ad hoc. Экономист с радостью примет плохой R2, скверные и заниженные стандартные ошибки, если только у него «есть теория» для включения тех или иных переменных в регрессии. «Иметь теорию» – это не так просто (open and shut [507] ), как может показаться, и зависит, например, от того, насколько престижны в данный момент определенные формы рассуждения. Любой, кто запихнул бы до 1962 г. накопленный выпуск в уравнение, объясняющее изменение производительности, был бы обвинен в построении гипотез ad hoc. Но после работы К. Эрроу «Экономическая теория обучения в процессе работы» (которое почти не имело отношения к максимизирующему поведению или другим экономическим гипотезам более высокого порядка) внезапно появились основания поступать именно так.

Симуляция – пример риторики в экономической науке, который хорошо укладывается в рамки самосознательной практики. Экономисты часто обосновывают важность той или иной переменной, демонстрируя ее возможности в моделях с параметрами, не требующими сложных расчетов для получения оценок. Хотя такое рассуждение и является весьма распространенным, едва ли можно найти статьи или книги, где давалось бы четкое его описание. [508] Получается так же, как если бы студенты учили эконометрику только на примерах – это неплохой способ обучения, но недостаточно сознательный, чтобы обосновывать свою позицию. Что есть легитимная симуляция? Между скромными маленькими треугольниками, описывающими искажающий эффект Харбергера, с одной стороны, и огромными моделями Джеффри Уильямсона со множеством уравнений, описывающих американскую и японскую экономики с 1870 г., – с другой, находится много исследований. У экономистов нет словаря, чтобы критиковать какую-либо часть этого широкого спектра. Они могут коллективно пробормотать что-то в порядке доверия или недоверия, но представить в упорядоченном виде причины приятия или неприятия они не в состоянии.

6. Экономическая наука наполнена метафорами

Модели – это метафоры. Однако важнейший пример экономической риторики не попадает в рамки самосознания. Это связано с языком, используемым экономистами, и, в частности, с метафорами. Сказать, что рынки можно представить «кривыми» спроса и предложения – метафора не в меньшей степени, чем то, что западный ветер – это «дыхание осени». Более очевидный пример – «теория игр», в которой само название метафорично. Конечно, полезно иметь в голове представление о том, что гонка вооружений – это кооперативная «игра» с двумя участниками и отрицательной суммой. Его убедительность, как и его ограничения, сразу же становятся очевидны. Каждый шаг в экономическом рассуждении, даже в рамках официальной риторики, представляет собой метафору. Предполагается, что мир «похож» на сложную модель, и его параметры похожи на легко вычисляемые и доступные показатели. Предполагается, что сложная модель похожа на простую модель, используемую в реальном мышлении, которая, в свою очередь, похожа на еще более простую модель для вычислений. С целью убедить сомневающихся говорится, что модель похожа на игрушку, которой легко манипулировать в сознании сомневающихся во время семинара. Джон Гарднер писал: